Водоворот

Форстер коротким кивком подтвердил, что все понял, и присел у своего края стола. Время от времени он бросал взгляд на оперативную карту, висевшую на дальней стене комнаты. На его лице застыло сумрачное неодобрение.

Пропаганда, хвастливые заверения в скорой победе не имели ничего общего с суровой действительностью.

Форстер презрительно фыркнул.

— И что с того? Пускай коммунисты травят газами города, забитые каффирами, кули и предателями-«красношеими»! Наш народ разбросан по вельду, он выживет благодаря огромным просторам и естественной дисперсии газов. — Он передернул плечами. — А если кому суждено погибнуть, то так тому и быть. Мы сражаемся за выживание целой нации, а не отдельных индивидуумов.

Он поднялся с кресла и встал лицом к лицу к де Вету, безжалостный и неумолимый.

— Я даю вам три дня, генерал, на выбор целей для оставшихся бомб. Если вы не сумеете найти их в ЮАР, то я советовал бы вам поискать где-нибудь еще. Если мы не в силах напрямую поразить противника, то обязаны подставить ему подножку. — Он приблизился к оперативной карте и указал на порт в Мапуту, столице Мозамбика, и аэродромы в окрестностях Булавайо, второго по величине города Зимбабве.

У всех, сидевших вокруг стола, кровь отхлынула от лица. Гавань Мапуту наполнена торговыми судами под флагом СССР, а аэродромы Булавайо до отказа набиты советскими грузовыми самолетами. Сбросить ядерную бомбу на любую из этих целей означало бы уничтожить сотни русских и впридачу тысячи или даже десятки тысяч черных.

Но Форстер яростным взглядом заставил всех молчать.

— Тридцатого мы снова ударим. Две бомбы одновременно. И еще четыре через день. — Он все более распалялся. — Мы будем громить этих коммунистов, пока они все не выметутся за пределы нашей возлюбленной отчизны или пока они не превратятся в прах, в радиоактивную пыль, развеянную по нашей земле!

Профессор Эшер Леви, мигая, вышел из полутемного самолета «Си-141-Старлифтера»на ослепительный солнечный свет. Он на минуту задержал взгляд на безжизненных, голых окрестностях. Его первое впечатление было вполне точным — остров Вознесения представлял собой кусочек ада площадью в тридцать четыре квадратных мили, торчащий среди волн Южной Атлантики.

Этот остров был сплошным нагромождением черных и серых вулканических скал и спрессованного пепла. Единственный мазок живого цвета давал небольшой тропический лес на вершине горы возле аэродрома. Повсюду эхом разносился приглушенный рокот — непрерывный шум накатывающих на берег серо-зеленых волн.

Но скоро шум, производимый творением рук человеческих, заглушил гул прибоя. Леви обернулся и проследил взглядом, как еще один самолет «Си-141»с грохотом вынырнул из облаков, приземлился, вздымая клубы черного дыма, и промчался мимо, скрежеща тормозами. Самолет тяжело развернулся на посадочной полосе и замер вплотную к девяти своим предшественникам.

Рабочие экипажи, передвижной трап и автотопливозаправщики уже спешили навстречу самолетам. Единственная собственность военных на острове Вознесения — взлетно-посадочная полоса в одиннадцать тысяч футов длиной — вновь доказала свою необходимость. Остров служил жизненно важным опорным пунктом для англичан в 1982 году, во время войны за возвращение Фолклендских островов. Теперь он сыграет ту же роль при подготовке «рейнджеров» США к нападению на ЮАР.

— Прошу прощения, профессор. Мои ребята идут.

Леви посторонился, и колонна тяжело нагруженных «рейнджеров», грохоча ботинками по рампе, сбежала на бетонку аэродрома, направляясь к ангару, очевидно, предназначенному под временные батальонные казармы. Солдаты в черных форменных беретах больше походили на вьючных животных, нежели на людей — каждый нес личное оружие, дополнительный боезапас, гранаты, пулеметные ленты, мины для минометов, сухой паек, личную аптечку и все необходимое снаряжение, которое, по мнению батальонных снабженцев, могло пригодиться в ходе выполнения операции.

«Рейнджеры», изрядно измотанные изнурительными тренировками и муштрой, были обессилены — сказывался длинный десятичасовой перелет в жуткой тесноте. Глядя на их усталые лица, Леви осознал наконец, почему О'Коннел и Каррера так упорно требовали дать своим подразделениям по крайней мере день, чтобы передохнуть на острове Вознесения, восстановить силы и закончить последние приготовления.

Натруженные мышцы и ноющие синяки постоянно напоминали израильскому ученому о двух последних суматошных днях. Инструктор по прыжкам жестко, можно сказать безжалостно, преподал ему ускоренный курс начинающего парашютиста, заставив его проделать все, что полагается, кроме разве что настоящего прыжка с настоящего самолета. О'Коннел запретил делать этот последний шаг, ибо не хотел рисковать, опасаясь, что Леви покалечится. Даже легкое растяжение помешало бы ему участвовать в операции.

Леви вздрогнул. Прыгать с прекрасно оснащенного самолета среди бела дня было не страшно. Но бросаться с парашютом в полной тьме, без всякого опыта, казалось безумием.

Его наставники нисколько не сочувствовали ему.

— Вам необходимо четко усвоить материал, — упрямо талдычил старый вояка, — потому что эксперт-ядерщик, сломавший при высадке шею, уже не эксперт и вообще ни на что не годен.

Что ж, по крайней мере откровенно. Похоже, американцы готовы оберегать его жизнь до тех пор, пока он помогает обнаружить ядерные бомбы ЮАР и подготовить их к вывозу.

Он проследил взглядом, как О'Коннел устремился к контрольно-диспетчерскому пункту аэродрома, подлаживая шаг к поступи пожилого рослого человека рядом с ним. О'Коннел кивнул, по-видимому соглашаясь с собеседником. Он сохранял на лице непроницаемое выражение, будто все силы направил на то, чтобы держать свои чувства под жестким контролем. Леви внезапно понял, что немолодой офицер-«рейнджер», по всей вероятности, и есть тот самый полковник Геллер, о котором он так много слышал — неистовый командир 75-го полка.

Он покачал головой, поняв причину столь очевидного напряжения О'Коннела. Подполковник всю последнюю неделю готовил свой батальон к этой операции, а когда она наконец началась, Геллер явился и, судя по всему, фактически взял командование на себя.

Леви нахмурился. Армия США руководствовалась непонятной ему концепцией управления и командования. В Израиле руководство важной операцией всегда сосредотачивалось в руках командира части. Это служило гарантией успеха и было единственно эффективно в кровавой неразберихе боя. Но в американской армии, похоже, некоторые офицеры относились к боевым действиям, как всего-навсего к очередной ступеньке на служебной лестнице — как к конспекту, который можно переписать или перечеркнуть и тут же выбросить из головы.

Он пожал плечами. Несомненно, и израильские вооруженные силы имеют свои недостатки. И, похоже, американцы не собираются отправить его на смерть в ближайшие дни. С этой ободряющей мыслью Леви поднял свой чемоданчик и прошествовал к ангару, которому суждено было на некоторое время стать его домом. Он чувствовал, что не уснет, несмотря на полное физическое изнеможение.

Из административного здания вышел дочерна загорелый незнакомец в легком тропическом костюме и направился к нему.

— Профессор Леви?

Леви остановился. Акцент в английской речи незнакомца выдал его. Профессор ответил на иврите.

— Именно так.

— Меня зовут Эйснер. Я сотрудник посольства в Вашингтоне. Привез вам письма из дома. Мы можем поговорить наедине?

Письма из дома? Леви не верил ни единому его слову. На своем веку он повидал немало таких вот людей с жестким взглядом, как этот тип. У дипломатов не бывает такой спортивной фигуры. Но что понадобилось от него Моссаду, израильской службе внешней разведки? Точнее, что именно потребует от него разведывательная служба его страны?

Но чего бы они ни потребовали, такой оборот дела ему совсем не нравился.