Перекрестный галоп

— Прочел сегодня утром в «Рейсинг пост».

— Я же тебе говорила, чтоб не смел читать эту статейку! — рассердилась она.

— Знаешь, я не всегда делаю то, что мне говорят, — сказал я.

— Да, — кивнула мать. — В том-то и проблема. Всегда был таким.

Она резко развернулась и вышла, оставив меня и Яна вдвоем.

— А что тыдумаешь? — спросил я конюха.

— Знаете, не надо меня вовлекать, — взмолился он. — И без того неприятностей хватает. — И повернулся к двери.

— Но разве вчера вечером Фармацевту не вызывали ветеринара? — крикнул я ему в спину.

— Я же сказал, — не останавливаясь, бросил он через плечо, — не надо втягивать меня в эти дела. Мне нужна работа.

Я крикнул ему вслед:

— Неужели не понимаешь, что никакой работы у тебя не будет, если кто-то портит лошадей? Нигде и никакой работы. А конюшни эти вообще закроют.

Он остановился и зашагал назад, ко мне.

— Неужели думаете, я этого не понимаю? — спросил он сквозь стиснутые зубы.

— Тогда, наверное, надо что-то делать, верно?

— Ничего, — ответил он.

— Ничего?

— Вот именно. Ровным счетом ничего. Если проболтаюсь, потеряю работу и у меня не будет не только этой работы, но и рекомендаций. А без них куда устроишься?

— Все лучше, чем иметь репутацию отравителя лошадей, — заметил я.

Он молча смотрел на меня.

— Пока что все анализы давали отрицательный результат. Будем надеяться, и на этот раз тоже.

— Но ведь сам ты считаешь по-другому? — сказал я.

— Происходит что-то странное. Это все, что я знаю. А теперь позвольте мне заняться работой. Пока она у меня еще есть.

И он быстро отошел, оставив меня одного в коридоре у стойла Фармацевта. Я приоткрыл верхнюю часть дверки и снова взглянул на жеребца. Вчера, на экране телевизора, он выглядел значительно лучше. Так мне, во всяком случае, казалось.

Но я ведь не ветеринар.

Атмосфера в доме отдавала ледяным холодом, это еще мягко сказано. Температура ниже нуля, это ясно, и я ничем не мог помочь ни Фармацевту, ни другим лошадям. На это у меня просто не было денег.

— Но, Джозефин, мы не можем себе этого позволить.

Отчим почти кричал. Они с матерью сидели в маленьком кабинете, недалеко от холла, пока я тихо сидел себе на кухне и подслушивал. Они, наверное, слишком увлеклись спором и не слышали, как я вошел со двора через заднюю дверь, пристроился на кухне и слушал.

Возможно, кто-то сочтет, что подслушивать чужие разговоры нехорошо, неприлично. И эти люди на сто процентов правы.

— Но мы должны найти на это средства, — резко возразила ему мать. — Больше, чем в этом году, зарабатывать на лошадях мне ни разу не удавалось.

— Да, это так, но у нас имеются и другие проблемы. И их следует учитывать, в том числе и бесконечные отступления от твоего маленького, но разрушительного плана. — Голос отчима звучал крайне недовольно, даже угрожающе.

— Прошу, не начинай все сначала. — А вот ее тон изменился, стал примирительным, даже извиняющимся.

— Но ведь это правда, — безжалостно продолжал отчим. — Без этого мы вполне могли бы купить тебе новенький «БМВ». Впрочем… будем надеяться, что наш старый «Форд» еще как-то можно довести до кондиции. Так что лишних денег в настоящее время у нас нет, сама понимаешь.

Мне было страшно любопытно, о каком таком маленьком, но разрушительном плане, лишившем этих людей денег, шла речь. И почему один из лучших тренеров в стране не в состоянии купить себе новый «БМВ», вместо того чтобы возиться с ремонтом старого «Форда». Впрочем, до сих пор я не замечал, чтоб мою мать волновали марка и состояние машины, на которой она ездит.

Мне очень хотелось слушать этот разговор и дальше. Но одновременно совсем не хотелось, чтоб меня застукали за подслушиванием, а потому я осторожно встал и тихо задвигался на одной здоровой ноге, направляясь из кухни к задней двери. Эту методику я разработал еще в госпитале, когда по ночам приходилось снимать протез. Я научился очень ловко передвигаться походкой «пятка — носок», так называли это физиотерапевты.

Я еще слышал громкий голос матери:

— Но ради всего святого, Дерек, должен же быть какой-то выход!

— И что ты предлагаешь? — рявкнул в ответ отчим. — Мы даже не знаем, кто это.

Я приоткрыл заднюю дверь на несколько дюймов, затем нарочито громко хлопнул ею.

Разговор тотчас прекратился.

Я прошел через кухню в холл, правая нога издавала узнаваемое клацанье, когда я ставил ее на пол. Из двери кабинета вышла мать.

— Привет, — как можно ласковее произнес я.

— Привет, дорогой, — ответила она, делая особый упор на «р». Потом шагнула ко мне, и на секунду даже показалось, что сейчас она меня поцелует, но этого не произошло. — Скажи, пожалуйста, — начала она, — ты к нам надолго?

— Да я только что приехал, — с улыбкой ответил я. — Пока что еще не думал об отъезде.

«Еще как думал».

— Просто у всех людей свои планы, — заметила она. — Не думай, это вовсе не означает, что я хочу, чтоб ты уехал. Но хотелось хотя бы приблизительно знать когда.

— Еще не решил, куда поеду дальше, — сказал я.

— Но ведь ты собирался вернуться в армию. — Это был не вопрос, скорее утверждение.

— Это не так-то просто. Мне нужно время окончательно поправиться, залечить все раны. И даже после этого… Вообще они не слишком жаждут моего возвращения. Все решится, когда я вернусь из отпуска.

— Что? — Она искренне удивилась. — Но они должны принять тебя обратно. Ты был ранен, работая на них, исполняя свой воинский долг. И они просто обязаны нанять тебя на работу.

— Мам, это не просто какая-то там работа, — сказал я. — Мне нужно набрать форму, чтоб воевать дальше. В том и состоит призвание солдата.

— Но ведь ты можешь заниматься и чем-то другим, — возразила она. — Уверена, им нужны люди с организаторскими способностями. Люди, которые могут исполнять бумажную работу. Им ведь вовсе не обязательно бегать и драться, верно?

Тут из двери кабинета вышел отчим. Притворил ее, привалился спиной к косяку.

— Но, Джозефин, дорогая, не думаю, что Том готовился к армии для того, чтоб перебирать бумажки. — Он заглянул мне прямо в глаза, и впервые за двадцать четыре года между нами возникло некое подобие взаимопонимания.

— Дерек прав, — сказал я.

— И на сколько же тебя отправили из армии в отпуск? — спросила мать. — Сколько времени должно пройти, прежде чем они решат, годен ты или нет?

— Шесть месяцев.

— Шесть месяцев! Но не станешь же ты торчать здесь целых полгода!

Да, это вряд ли. Я прибыл всего восемнадцать часов назад, и мне уже дают понять, что я загостился.

— Ладно, на этой неделе придумаю, куда двинуть дальше, — сказал я.

— О, дорогой, не подумай, я вовсе не собираюсь вышвыривать тебя из дома, — сказала она. — Но полагаю, так будет лучше для всех нас.

«Для тебя — в первую очередь, — с горечью подумал я. — Но, наверное, так будет действительно лучше для всех нас. Потому как новый масштабный скандал не за горами».

— Могу платить тебе аренду. — Я сказал это нарочно, с целью определить реакцию.

— Не говори глупостей, — ответила мать. — Это твой дом. И платить за проживание здесь ты не обязан.

Мой дом, однако я не могу в нем остаться. Мать не оценила иронии в моих словах.

— Но небольшие взносы на питание были бы не лишними, — вставил отчим.

Да, должно быть, дела у них совсем плохи. Хуже некуда.

Днем я снова растянулся на постели, уставился в потолок с лепниной и стал думать, что же делать дальше.

Жизнь в госпитале была расписана по минутам: ранний подъем; чашка чая; чтение газеты; завтрак. Затем шли утренние физиотерапевтические процедуры в реабилитационном центре; потом возвращение в палату на ленч; дневные физиотерапевтические процедуры; возвращение в палату; просмотр вечерних новостей по телевизору; чтение книг или просмотр других телепередач; ужин с горячим питьем; затем оставалось только выключить свет и лечь спать. Каждый день одно и то же, за исключением того, что по воскресеньям процедуры не проводились ни утром, ни днем.