Выжжено

Доротея помотала головой – частью потому, что Вернер задавал ей жестами вопросы, которых она не могла понять и которые к тому же сейчас мешали ей.

– Но с какой бы стати Маркусу сбегать?

– Понятия не имею, – сказал Фридер. – Далеко-то он и не уйдёт без паспорта; а паспорт его в прокуратуре. Он тебе ничего не говорил? Ни на что не намекал? А что он сказал, для чего ему деньги?

– Какие деньги?

– Ну, эти сто евро, например. Он не у тебя их взял?

– Нет. Денег он у меня не брал. – Доротея вспомнила про мобильный телефон, который она устроила для Маркуса. Было ли это как-то связано со всей этой историей? Или она только всё усложнит, если сейчас расскажет об этом Фридеру? Она не знала. Слишком много всего навалилось; слишком много.

– Интересно, – хмыкнул Фридер. Это было для него типично. – Как бы то ни было, в пятницу я туда съезжу; я так и так собирался. Может, к тому времени что-то прояснится. Если он объявится, дай мне знать, хорошо?

– Да, – сказала Доротея. – Обязательно.

Она повесила трубку с нехорошим чувством. Всё одно к одному.

В 11 часов Маркус сел на поезд, идущий в Роттердам. Билет он купил в предыдущем поезде у кондуктора, который его, может, вспомнит, а может, и нет. Скорее нет, поскольку вспоминать особо не о чем.

S-баном он добрался до Франкфурта, оттуда поехал в Дортмунд, а дальше в Фенло, что на границе Нидерландов. Поезд эту границу, должно быть, уже пересёк: язык на щитах и табличках, которые были видны из окна, уже сменился на голландский.

Раскрылась дверь, ведущая в соседний вагон. Пограничная служба. Двое голландцев и двое немцев, тихо беседуя между собой по-английски, шли по проходу и оглядывали пассажиров.

Маркус полез в дорожную сумку и достал свой дневник с металлическими корочками. В тусклом освещении вагона цифры комбинационного замка едва виднелись, и ему понадобилось некоторое время, чтобы наконец открыть замок. Эта книжица когда-то действительно была задумана как дневник, но теперь в середине блока бледно-линованной бумаги зияла прямоугольная дыра, которую Маркус сам тщательно вырезал бритвенным лезвием. В ней лежали банкноты по сто евро, всего восемь тысяч: последняя часть денег, унаследованных от отца. Кроме того, заграничный паспорт и водительские права. И то и другое – дубликаты.

Обзавестись в своё время дубликатом прав ему не составило труда: достаточно было заявить о потере старых. С заграничным паспортом было сложнее. Кто-то рассказал ему однажды, что можно законно получить два паспорта, если убедительно заверишь их, что собираешься ездить как в Израиль, так и в любую арабскую страну: поскольку человеку, скорее всего, откажут во въезде, если в паспорте уже стоит израильская виза, то органы идут навстречу и по заявлению выдают второй паспорт.

Маркус решил попробовать этот способ, – и надо же, он сработал. Так появился этот, как он его называл, подстраховочный комплект.Это была чистая блажь, и он уже вообще забыл об этом комплекте. А вспомнил, лишь спросив себя, где же может быть его запасной паспорт. Этот был ещё нетронутым, правда, срок его действия истекал через семь месяцев. Как раз достаточно для того, чтоон задумал.

Пограничный контроль не заинтересовался ни им, ни его паспортом. Они проверили пожилую темнокожую женщину и с виду опустившегося, худого мужчину с неопрятной бородой, который вскоре после этого сошёл.

За полночь прибыли на Центральный вокзал Роттердама. В привокзальном отеле ещё были свободные комнаты – к счастью, поскольку он очень устал и чувствовал себя полумёртвым. Последние недели он слишком долго лежал и находился совсем не в форме.

Мысль, что побег был несколько преждевременным, он просто отгонял от себя.

Здесь тоже никто не спросил его паспорт. При вселении его попросили заполнить бланк, и он, повинуясь импульсу, написал в графе «Имя»: ЧАРЛЬЗ ТАГГАРД. В этом был свой умысел. Сигнал. Даже пусть этот сигнал и некому было воспринять.

В комнате он достал мобильный телефон и сделал последний, самый тяжёлый звонок, который всё равно надо было сделать. Всю поездку он подбирал нужные слова и доводы и мысленно провёл этот разговор добрую дюжину раз.

Но по этому номеру никто не ответил. На это Маркус никак не рассчитывал. Он не знал, что это может значить, но уж точно ничего хорошего.

Глава 22

Маркус проснулся от объявления пилота, что через двадцать минут они приземлятся. Он сконфуженно сообразил, что он голый и лежит на смятых простынях, сплетясь с Эми-Ли, такой же голой, да ещё и пахнущей сексом. Тут он вспомнил все подробности, постепенно, одну за другой. Должно быть, так приходят в себя после комы.

Самолёт? Летучая комната отеля класса люкс, вот что это было. Он глянул из иллюминатора, холодного на ощупь, увидел облака и горы и не смог себе представить, где они летят.

– Скорее одеваться! – Эми-Ли вскочила, засмеялась, казалась взвинченной. – А то осрамимся…

Тут был и душ. И подогретые полотенца. Правда, было тесновато, и приходилось торопиться, но когда машина пошла на снижение, они, уже одетые, чинно сидели на местах, пристегнувшись ремнями. Кто потом будет убирать развороченную постель и делать из этого свои выводы, Эми-Ли, казалось, ничуть не беспокоило.

Они совершили одну из самых мягких посадок в жизни Маркуса, приземлившись на узкую полосу посреди Нигде.На травянистом ландшафте было лишь несколько строений уютного вида. Но в ангаре, мимо которого они пронеслись, стоял тем не менее настоящий «Боинг», явно новенький.

– Где это мы? – наконец додумался спросить Маркус.

– В Голубых горах, – ответила Эми-Ли.

– А-а, – только и промямлил Маркус. Это название ему вообще ни о чём не говорило.

Самолёт остановился. Пилот вышел из кабины с непроницаемой азиатской улыбкой на лице. Неужто он знал, чем они тут занимались?

И следующая за этим неприятная мысль: а не проделывала ли Эми-Ли тот же самый трюк уже не раз, но с другими? Маркус выбросил эту мысль из головы. Не будет он сейчас об этом думать.

Ксяо открыл дверь, опустил маленький встроенный трап и зафиксировал перила. Внутрь ворвался свежий, прохладный воздух.

– А тут теплее, чем я ожидала, – сказала Эми-Ли, обращаясь к Ксяо.

Пилот кивнул.

– Да. Говорят, это самый тёплый апрель за последние сто лет.

– Глобальное потепление климата, – услышал Маркус собственные слова, сказанные почти автоматически. Потом он подошёл к двери, увидел невероятную панораму и забыл всё, что у него ещё вертелось на языке из читанного и слышанного на эту тему. Вдали поднимались величественные, покрытые снеговыми шапками горы, целая цепь. Вокруг зеленели невысокие, округлые холмы, кристально-ясное синее небо простёрлось над ними, наполненное неправдоподобным свечением.

– Я сплю? – пролепетал Маркус. – Я знаю, это сон. Грёза. Мечта. И никто меня почему-то не разбудит…

Подъехал большой, похожий на внедорожник автомобиль. Из него вышли двое мужчин и занялись ответственнейшим делом, перегружая две небольшие дорожные сумки из самолёта в багажник и затем распахивая и удерживая дверцы для прибывших гостей.

– Ну, и далеко ли до имения твоего отца? – спросил Маркус, когда машина тронулась.

Эми-Ли посмотрела на него странным взглядом.

– Это и есть имение моего отца.

– То есть?

Она сделала лаконичный круговой жест.

– Всё, что ты видишь. За исключением вершин.

На это он даже не нашёлся что сказать. Всё, что он видит? Он видел много чего. Они ехали мимо пастбищ, на которых паслись немереные стада мохнатых коров, мимо навесов с сеном, ручьёв, озёр и уже приближались к деревеньке, которая и оказалась их целью. В центре обнаружился огромный жилой дом, самый большой, какой Маркусу приходилось видеть. Усадьба Роу в Хэмптоне показалась бы халупой в сравнении с этим.

Человек пятнадцать прислуги выстроились шпалерой, когда машина остановилась у подъезда; некоторые, казалось, дрожали на прохладном воздухе. Тут были горничные, одетые и впрямь как в старых фильмах. Тут стояли слуги в ливреях, а также изысканный человек в костюме – наверняка дворецкий. Когда Эми-Ли и Маркус вышли из машины, их приветствовали хором, а потом окружили. Эми-Ли пожимала всем руки, называя слуг по именам. Затем дворецкий повёл их в дом, в зал, где им навстречу с распростёртыми объятиями вышел мужчина в костюме кофейного цвета: отец Эми-Ли.