Следы под окном

«А может, все врачи не берут, а он берет, — засомневалась Алена. — Надо, видно, сходить в комнату да взять пятёрку».

Не успела она прийти в мыслях к чему-либо определённому, как дверь кабинета открылась, вышла первая пациентка и с ней врач, глянул на очередь и пригласил Алену.

— У вас, видимо, тоже острый приступ, — угадал он. — Прошу.

Она вошла, села в кресло, вся напряглась, со страхом ожидая усиления боли, когда врач начнёт возиться с больным зубом. Но боль пропала, зуб совсем успокоился, Алена попробовала даже нажать на него пальцем — все равно не болел, молчал.

— Что, — улыбнулся врач, — уже не болит?

— Ага, как сюда села, перестал.

Доктор записал что-то в историю болезни, спросил, не болели ли зубы раньше, потом подошёл к креслу, наклонился. Алена открыла рот, глядя прямо в его лицо, и первое, на что она обратила внимание, — ямочка на самой середине подбородка. Глубокая такая ямочка, её не скрывала и редкая бородка.

«Ямочка, ямочка, — застучало в мозгу, — ямочка на подбородке…» Она зажмурила глаза, сжала руками подлокотники кресла — врач начал стучать железным зондом по каждому зубу, отыскивая больной. Постучал и по зубу мудрости. Он отозвался внезапной болью, Алена поморщилась.

— Та-ак, та-ак, — протянул доктор, — а вот здесь есть ямочка, дупло. Сейчас мы его подлечим.

«Ямочка, ямочка», — все настойчивее вспыхивало в памяти, прорывалось из небытия что-то неприятное, тягостное. А поскольку то, что могло вспомниться, инстинктивно ощущалось недобрым, так же инстинктивно оно и не хотело вспоминаться, и Алена, ещё не зная, что это такое, боялась, как бы оно не вырвалось из забытья.

Врач включил бормашину, Алена сильнее зажмурила глаза, вся сжалась от назойливого жужжания.

— Сейчас я эту ямочку в вашем мудром зубе подчищу, — мягко говорил врач, — потом убью нервик и положу временную пломбочку.

«Убью…» — резануло её слух слово, сказанное, как показалось, с каким-то особенным нажимом.

Бор легонько, аккуратно — рука у доктора, чувствовалось, твёрдая, опытная — чиркнул по зубу, машина загудела иначе, и никакой боли Алена не почувствовала, только запахло палёным. Она осмелела, открыла глаза, и снова что-то неприятно шевельнулось в душе, когда увидела ту же ямочку на подбородке. Отвела от неё взгляд, посмотрела на все лицо. И вздрогнула. Низко над ней нависли выпуклые надбровья с бесцветными бровями, круглые глаза с тупым, застывшим, как у рыбы, взглядом, жёсткая линия рта. Алена опустила веки и, боясь, как бы они невольно не поднялись, хотела прикрыть их ладонью, но наткнулась на врача, и он отвёл её руку вниз.

— Сидите спокойно, — строго приказал он.

— Больная, вы же не даёте врачу работать, — сделала замечание и медсестра.

Голос его чем-то поразил Алену.

«Боже, неужели это он? Неужели он? — билась в голове догадка. — Не может быть. Не надо, чтобы он был. Не хочу!»

А бор все гудел, она слышала гудение, но не ощущала, сверлит ли он зуб или работает вхолостую. Попробовала отогнать свои мысли, свои догадки, подозрения и поняла, что не в силах. «Гляну ещё раз. Не может этого быть. Откуда он тут? Да его в живых нет. Не он, нет, не он». И глянула. Рот перекошенный, как от злобы. И глаза! Взгляд бездушный, остекленевший, рыбий взгляд. Он? Он, Семён Грак. И снова крепко зажмурила глаза — чтобы спрятаться от взгляда и от самого Грака.

— Поверните немного голову, — послышался его голос, но она даже не шевельнулась. Тогда он сам взял её голову и повернул.

Алена глянула на него смелей. Грак! Ей показалось, что она даже вскрикнула, назвав его по фамилии, но то был немой крик. У неё вырвалось только: «Ай!», и рука невольно ударила врача по лицу.

— Ай! — уже громче крикнула она и вскочила с кресла.

Медсестра бросилась к ней, что-то говорила, успокаивая. Алена не слушала её, глядела на врача, не мигая, в его такие знакомые остекленевшие глаза. «Глаза змеиные и взгляд змеиный», — подумалось ей, хотя никогда не приходилось видеть, какие у змей глаза, — наверное, такие, как у этого человека.

— Садитесь, — показал он на кресло, — и придержите руки, а то придётся привязать.

Алена резко повернулась и выбежала из кабинета, распахнув дверь ударом плеча. Так и бежала, не сбавляя скорости, по коридору, по лестнице, по двору, до двери своей комнаты. И в комнату буквально влетела, благо не было замкнуто — Валерия сидела перед зеркалом, покрывая лаком ногти.

— Куда это ты так спешишь? — спросила она.

— Так… ведь… — ответила Алена невпопад, — он это, он.

— Покрась и ты ногти, — предложила Валерия. — Лак хороший, польский.

Алена бросилась лицом в подушку, лежала, стараясь собрать свои мысли и чувства в одно целое, объединить их во что-то конкретное, а голова была тяжёлая, и сердце разболелось — не вздохнуть. Она попросила дать ей сердечных капель. Валерия подала в стакане и снова занялась своими ногтями.

Полежав немного, Алена призналась:

— Я ударила зубного врача по лицу.

— От боли? Ничего, зубным врачам всегда достаётся.

— А если он не виноват?

— Не переживай. Пощёчина — это разновидность массажа, она улучшает цвет лица.

— Болит, — простонала Алена, держась за грудь. — Сердце болит. Мамочка моя, зачем мне все это?! За что? А если он не Грак, тогда что?

Валерия, решив, что это все отголоски зубной боли, успокаивала:

— Потерпи, пройдёт.

— Никогда не пройдёт… Валерия Аврамовна, вы когда-нибудь видели живого убийцу?

— Мёртвые убийцы не бывают. Мёртвыми бывают их жертвы… О чем ты, не понимаю… Ты знаешь, куда я собираюсь? Цезик везёт меня в загородный ресторан. Вот я и готовлюсь. — Она говорила, не поворачиваясь к Алене. — Погуляем… А твой Зимин почему-то не захотел к нам присоединиться. Неужели денег пожалел?

— А если убийца спокойно ходит по земле, дом себе построил, внуков нянчит? Может быть такое?

— Все может быть, Алена. Брось ты про это… Я попросила у Аркадия Кондратьевича галстук для Цезика. А то ходит, как обормот. Может, уговоришь Зимина, и поедете с нами?

— А если я ошибаюсь? — словно сама с собой спорила Алена. — А если не он? — И чувствовала, как ей хочется, чтобы она ошиблась.

— Да что ты не отвечаешь мне? Я спрашиваю, может, и ты со своим поедешь с нами?

Они разговаривали, словно глухие, не слыша друг друга, занятые каждая своим. Валерия встала, помахала руками, чтобы быстрее высох лак на ногтях, покрутилась перед зеркалом, прихорашиваясь, показала Алене, где стоит флакончик с лаком, и вышла из комнаты.

Алена опять бросилась головой в подушку и зарыдала. Поплакала, постонала и почувствовала, что в душе утихло и в голове уже не такой сумбур. Одна мысль не давала покоя: врач Егорченко — Семён Грак или только похож на него? Прошло ведь более тридцати лет после тех событий, нетрудно и ошибиться. Но… эта ямочка на подбородке, выпуклые надбровные дуги, рот, перекошенный в жёсткой ухмылке. И глаза, застывшие, пронзительно-змеиные… Разве можно их забыть?

А если он — Грак, убийца, каратель, что теперь надо делать? Кому сказать о нем, куда пойти заявить — вот что она теперь решала. И решила сообщить в милицию. И все, что было для неё до этого важным, значительным, необходимым, даже любовь к Зимину и сам Зимин, отступило на второй план. Главным теперь было справиться со своими переживаниями, волнениями, с тем своим состоянием, из которого ей надо выплыть, как из водоворота, куда попала так неожиданно.

Все то, давнее, припомнилось и будто вновь ожило в душе…

Какие бы раны ни наносили человечеству, оно все равно выживало. А человек? Способен ли он выжить после смертельной раны, после трагедии, от одного вида которой можно умереть?

Та зима была какая-то нерешительная, хотя и ранняя, — только начался декабрь, а снегу уже навалило — сугробы лежали на дорогах, на улице, в поле. Кривонивцы радовались такому обилию снега — озимым хорошо, и немцы с полицаями лишний раз не приедут по бездорожью.