Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 20 из 34

У них хвосты и жала как у скорпионов, и в их власти мучить людей пять месяцев.

Скорпионы!

Скорпионы доберутся до тебя, если не будет Божьей печати на лбу.

Он никогда не видел живого скорпиона, только картинки в энциклопедии да еще мертвого в музейной банке; он был меньше, чем Дэниел думал, размерами с большую пчелу. Черный и жесткий. Он представил, что сейчас пол покрыт ими, они ползут к кровати и вот уже добрались до ее ножек. Они кишат вокруг, хватаются черными когтями за свисающие складки простыни и собираются в ногах постели.

А у него нет на лбу Божьей печати, которая могла бы защитить его.

Родители рассказывали ему об этой печати, но добавляли, что он грешник и поэтому не имеет ее. Но он все равно продолжал вглядываться в зеркало в ванной и, к своему разочарованию, убеждался, что они правы.

Он не видел такой печати ни у своей матери, ни у отца, но они объяснили, что, когда ты получаешь ее, она тут же становится невидимой. Но ты-то знаешь, когда она появляется.

Сегодня вечером мать прочитала кусок о скорпионах:

— «…Она отворила кладезь бездонный, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма от кладезя.

И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, которую имеют земные скорпионы.

И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих.

И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.

В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них».

Мать внушила ему, что если ночью его посетят грязные мысли, то скорпионы доберутся до него. Если он будет думать о прикосновениях. О занятии грязными делами.

Да, он думал о прикосновениях, думал о них и сейчас, думал, как возьмет это и позволит брызнуть моче, о том, как она вся выплеснется и избавит его от резкой боли в животике.

А это значило, что скорпионы уже подбираются к нему. Конечно же. Он напряженно прислушивался, ожидая услышать звуки когтистых лап, ползущих по ковровому покрытию, тихое поскрипывание и клацанье их, которые в любой момент могут вскарабкаться на простыню.

Стиснув зубы, он молча прислушивался. Он слышит их! Его постель ожила, она кишит насекомыми. В темноте он затаил дыхание, пытаясь за гулом пульсирующей в голове крови уловить звуки движения. Движения насекомых. Он закусил губу. Что-то…Что-то ползет по стеганому покрывалу. Вот оно.

Чирк. Чирк-чирк. Чирк. Пауза. Чирк-чирк-чирк-чирк.

Во рту пересохло от страха.

Чирк-чирк-чирк.

Еще ближе.

Чирк-чирк-чирк.

Он подавил невольный вскрик, сглотнул его и чуть не подавился. Он отчетливо слышал шорох когтей о полотно, на котором они оскальзывались, словно на льду. Вот они вцепились в него! Чирк-чирк-чирк.

Что-то коснулось его руки. Двинулось по рукаву пижамы; маленькое существо, затем другое и еще одно. Сквозь тонкую материю он чувствовал колющее прикосновение коготков. Они проползли вверх по рукаву, мимо локтя. Он представил себе маленькое черное создание с высоко задранным хвостом, завиток которого покачивался над его спиной. Он сглотнул спазм в горле. Все будет хорошо, если лежать неподвижно, вот это он и должен делать, лежать совершенно неподвижно,не подавая виду, как он испуган.

Этодобралось до его плеча. Затем что-то коснулось шеи, что-то холодное, жесткое, подрагивающее; затем он почувствовал, как его уколол первый коготь, острый как иголка; его тело содрогнулось от страха. Он чувствовал, как чьи-то лапы подминают его кожу; вот они проползли по шее и добрались до кадыка — каждый шажок был как укол иголкой. По подбородку, по нижней губе, через рот — теперь он мог обонять гнусный кислый запах этого существа. Оно проползло мимо его ноздрей и стало взбираться по скуле, подбираясь к глазу.

Оно собирается проткнуть ему зрачок…

— Мама! Мама! Папа! — завопил он. Его трясло от ужаса, он дышал короткими всхлипами, отчаянно мотая головой из стороны в сторону. — Мама, папа, помогите мне, помогите, помогите!

Вспыхнул свет, мгновенно ослепив его. Пока он промаргивался, что-то перекрыло его правый глаз и тяжело легло на глазное яблоко. Тень исчезла, он услышал щелчок пальцев, и какое-то создание шлепнулось на ковер справа от него — оно лежало на спине и сучило лапками в воздухе: темно-коричневое, примерно в дюйм длиной.

Затем отец ногой в тапочке раздавил его на голых досках пола.

— Скорпион, — шепнул Дэниел, с трудом переводя дыхание.



— Что за чушь ты несешь, глупый маленький ребенок, — сказала мать.

— Это скорпион?

— Ничего подобного, это таракан. — Отец взял его двумя пальцами и поднес к лицу сына. Две из его ног содрогнулись и медленно расслабились; из лопнувшего живота тянулась какая-то оранжевая жидкость, и подрагивали усики.

— Это знак, — объявила его мать. Он смотрел на нее снизу вверх; она куталась в теплый ночной халат, ее мертвенно-бледное лицо лоснилось от крема, а взгляд был полон гнева. — Это знак от Бога, Которому известны все твои грязные мысли. — Она с силой ударила его по лицу. — Так ты думал о гнусностях?

Он в ужасе замотал головой. Мать снова ударила его.

— Ты лжешь! Сначала Бог послал тебе таракана, а за ним придут скорпионы. Ты должен покаяться! Каждый раз, как ты уходишь от покаяния, гнев Господа нашего возрастает.

Дэниел начал всхлипывать.

— Почему Бог так ужасно относится ко мне? — пробормотал он.

Мать в очередной раз, но еще сильнее ударила его.

— Нашего всемилостивого Отца, Который пребывает на Небесах, ты называешь ужасным? Да как ты осмелился?

— Я ненавижу Бога! — зарыдал он. — Я ненавижу Его! Я хочу убить Его!

Мать, завопив, вцепилась ему в волосы, плюнула в лицо и обрушила на него груду пощечин. Выбежав из комнаты, она вернулась с куском мыла, который попыталась засунуть ему в рот.

— Смой с языка свое богохульство! А то навечно отправишься в ад!

Отец бросил таракана в мусорную корзину.

— Покайся, сын, — сказал он, — пока не поздно.

Дэниел ничего не ответил.

Отец взял Библию с прикроватного столика и начал читать вслух:

— «…Головы у коней — как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера.

От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей.

Ибо сила коней заключалась во рту их и в хвостах их; а хвосты их были подобны змеям и имели головы, и ими они вредили.

Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить.

И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».

Затем его родители вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь.

— Ты будешь спать при свете, чтобы Господь ясно видел тебя, а ты сможешь понять, что нет разницы, светло или темно. Он видитвсе.

И теперь Дэниел лежал неподвижно, глядя на голую электрическую лампочку в переплетении коричневых пятен на потолке, где однажды случилась протечка; на окна без занавесей, за которыми стояла непроглядная ночь; на распятие на стене справа от себя. Его жгла ненависть. Ненависть к Богу. Ненависть к Иисусу на кресте.

Он сосредоточился на мысли о распятии. Бог так любил мир, что отдал ради него Своего возлюбленного Сына, и каждый, кто уверует в Него, не погибнет, а обретет вечную жизнь.

Он посмотрел на обнаженного мужчину с распростертыми руками, согнутыми поджатыми ногами и опущенной головой. Затем подумал о себе, лежащем здесь, тоже с распростертыми руками. Как они походили друг на друга!

Бог позволил, чтобы Его сына распяли на кресте. Бог убил Своего единственного сына. Ради спасения человечества. Бог относился к Иисусу не лучше, чем к нему относились его собственные родители. В груди у него вскипел гнев, который обжигал его, как раскаленный горн. Он почувствовал, как его обдает жаром. Он начал ощущать, как в его тело вливается какая-то странная энергия. Чувство силы и мощи, которое возникло внизу живота, разлилось в груди, наполнило руки и ноги. Его взгляд оставался прикованным к распятию, и теперь он видел его так ясно, словно оно было не в двенадцати футах на другой стене комнаты, а в нескольких дюймах от его лица.