Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Вот как, видя такое, сдержать искренний восторг от сознания того, насколько же действительно велик, необъятен и могуч Советский Союз? И как непобедим наш еди­ный дух советского народа? Ну кто еще с оленеводством в пустыне сдюжит?

Кстати, даже по поводу этого трогательного книжного идиотизма про необъятность без сарказма говорю. Все время это ощущаю. Мне силуэт страны на карте с его заго­гулиной Кольского полуострова, вырезом Каспийского моря, бантиком Па­мира, про­резью Байкала и подвесками Сахалина и Камчатки ― каждый раз, как взгляну, ― от­радой на сердце. И такое ощущение, что будь держава меньше ― задохнулся бы. Как люди в Люксембурге живут? Или в Швейцарии? Или даже в Англии? Ведь плю­нуть некуда. А у нас где хочешь выходи куда хочешь и плюй в любую сторону; везде раздолье…

Вон пустельга подлетела озабоченным утренним полетом ― голодная, наверное; села на провод, а он не натянут, кача­ется под ней, когда она, дергая нарядным хвостом, удерживает равновесие, ― хороша все же птица.

В центре Атрека, напротив поссовета, есть парадный официальный газон бетонная ванна два на шесть метров, два­дцать сантиметров глубиной, в которую насыпана привезенная откуда‑то темная почва, посажена травка, и все это поли­вается из водо­воза.

На окраине, уже чуть в отдалении от жилых домов, ― крупнейшая в стране план­тация маслины на искусственном поли­ве. Вчера, когда выбирали там саженцы со Степанычем (ему в Кара–Калу для ВИРа надо), из кроны одного дерева выпуг­нул сразу семь ушастых сов: древесная растительность в таком дефиците, что все зимую­щие дендрофилы жмутся в эти садовые рощицы.

Чего–чего, а тепла здесь предостаточно; была бы вода, ждало бы этот край счаст­ливое зеленое будущее. То самое, что пророчили с прокладкой каракумского канала, который не достроен и никогда не будет достроен, но проблем создал уже выше кры­ши, а дальше будет только хуже. Ни канала, ни Амударьи, ни Арала…

Пасмурное утро, облака тянет с запада ― до Каспия‑то рукой подать. Однако како­во же здесь летом?..

Из дома выходит Бегенч, щурится на солнце, поправляет мятый пиджак (видно, что спал прямо в нем), расчесывает пя­терней густые черные волосы, потом внима­тельно смотрит, как я умываюсь. Когда я начинаю бриться, заглядывая в свое маленькое небьющееся зеркальце, приспособленное рядом с умывальником, Бегенч подходит ко мне и с решительным во­одушевлением говорит:

― Сыргэй, дай‑ка мне твою шотку, я тожа зубы почышу…

Я так опешил, что даже не сообразил отговориться тем, что это ему самому мо­жет быть неполезно; дал. Он зубы почи­стил, возвращает мне ее, а я: мол, храни, дарю. А он: мол, да не–е, не надо, это я так, за компанию… (А у самого при этом и без моей щетки зубы как на подбор: белоснежные, ровные ― голливудский оскал.)

На обратном пути в Кара–Калу вытащили застрявший на обочине рейсовый авто­бус–пазик (Бегенч проявил пилотаж); дали масла какому‑то шоферу со сломавшейся машиной (опять Бегенч притормозил: «Нелза чэловэка в бэде оставлять»); подобра­ли около дороги два мешка селитры, валявшихся просто так (Степаныч прав: «В хо­зяйстве пригодится»).

Когда приехали в ВИР, я хотел взять один оливковый саженец, чтобы явиться к Му­равским как голубь мира, но Степа­ныч, жмот, сказал: «Завтра, завтра…» ― и я явил­ся и без зубной щетки, и без оливковой ветви, просто как голубь…»

27

― Не пе­чалься, о падиш­ах! Ведь судь­бу измен­ить невозможн­о…

(Хорас­анская сказка)

Время шло, особых находок не было, а сотрудничество наше с Игневым, к сожа­лению, развивалось как‑то кисло. Я не придавал значения мелочам, считая, что глав­ное ― относиться друг к другу по–человечески и делать вместе дело, но, как выясни­лось позже, зря игнорировал некоторые психологические нюансы.

Как бы то ни было, мы договорились спланировать на предстоящую весну решаю­щий удар: отправиться вместе на за­ключительные поиски, для чего я разрабатываю детали маршрута, а он продолжает до весны наблюдения и обеспечивает транспорт.

28

Ка­кую жертву принес­ти?

Что воле волн довер­ить надо,

Что­бы на­шла тебя за то

В пустын­е вышняя наград­а?..

(Хорас­анская сказка)

Пришла следующая весна ― четвертая после начала орлиной эпопеи. Я приехал в Кара–Калу, приготовившись к реши­тельному штурму уже привычно сопутствующей мне проблемы, с которой я, как и с образом самого ястребиного орла, уже сжился очень прочно.

СТЕПНОЙ ЖАВОРОНОК

Как говоритс­я в муд­рых дастанах, кого вы­берет сердце возлюбленной, тот и побе­дит…

(Хорас­анская сказка)

«7 февраля…. Степные жаворонки, которые гораздо крупнее других видов и не­редко доминируют в смешанных груп­пах, вытесняя иных птиц от мест их кормления, часто выглядят на кормежке как пасущиеся коровы или овцы: они двигаются с опу­щенными к земле клювами и щиплют зеленую травку мелкими, теребящими движе­ниями головы. Иногда же они свирепо выкорчевывают целые кустики полыни, отла­мывая от них крупные ветки и расклевывая их затем уже на земле. Становится по­нятно, зачем им такие мощные, по сравне­нию с другими жаворонками, клювы.

«28 февраля…. Самец степного жаворонка на припекающем уже солнышке вооб­ражает перед самкой, двигаясь вокруг нее сужающимися кругами в позе токующего тетерева, распушив перья на груди и голове, задрав раскрытый веером хвост и воло­ча приспущенные крылья концами по земле. Торопится: еще целая неделя до Вось­мого марта. Но я бы все равно на ее месте перед таким не устоял».

«17 мая. Степной жаворонок с кормом в клюве вылетел прямо из зарослей трост­ника от арыка (очень необычно, это же не скворец) и быстро полетел к открытым адырам, безрадостно сереющим уже выгоревшей травой. Вот тебе и птица засушлив­ых открытых пространств. Жизнь заставит ― не только в заросли, и в речку полезешь… Необычно засушливая весна в этом году, насекомые только у воды».

ЭРОТИЧЕСКИЙ ЦЕМЕНТ

Утки к селезн­ям плы­вут,

Глазки к глаз­кам тянутся…

Кавал­еры не идут,

Только обещаю­тся…

(Рус­ская народн­ая пес­ня)

Так до позднего ве­чера вели они любовн­ую бе­седу, а когда наступ­ила пора вер­нуться пти­це Си­мург, отправ­ился шах­заде на бе­рег реки, за­лез в лошадин­ую шку­ру и сно­ва про­вел всю ночь в меч­тах о любим­ой…

(Хорас­анская сказка)

«8 февраля. Дорогая Клара!

…Сегодня впервые в огромных стаях кормящихся жаворонков единичные птицы вдруг начали взлетать свечкой

вверх, зависая там с пока еще короткой, словно пробной, песней. И я бы спел (хоть всю зиму петь могу), но у нас опять сплошная кайтарма; не допоешься до тебя…»

«28 февраля. Здравствуй, Зина!

До начала календарной весны еще один день, а весенние флюиды уже вовсю про­никают в поры бытия. Вновь замеши­вается магический раствор, без которого невоз­можно вымостить Дорогу Жизни… А я по–прежнему занимаюсь какой‑то фигней типа экологической изоляции жаворонков, вместо того чтобы заняться делом и изучить что‑нибудь стоящее типа сексуального поведения саксаульной сойки (открытой, кста­ти, в прошлом веке Зарудным) или на худой конец ― саксаульного воробья (такой тоже есть).

Жаворонки мои чирикают все вдохновеннее, все меньше тратят сил, добывая хлеб насущный, все чаще прерывают не­насытные групповые кормежки лирическими пар­ными полетами.

Я бы тоже, Ирида, с тобой парно полетал… Ведь я сам, как ты, Цитера, знаешь, нахожусь вне этой фенологии. Потому что в моих душе и теле, как и в твоих, Рати, стройных ногах, круглый год ― вечная весна. Даже в самый что ни на есть зимний дождь или осенний снег. Потому что, сама пойми, Киприда, мотаюсь я по здешним красотам день и ночь; вокруг солнце, ветер, птицы, счастье… и никаких мирских от­влечений от вдохновенного и самоотверженного, но столь бездарно–аскетического аспирантского труда… Гори все синим пламенем. И поэтому, как ни скучаю я по тебе, Пафия, беспринцип­ное мужское воображение все же постоянно рисует бесконечный калейдоскоп откровенно смелых образов, придавая необузданным фантазиям почти осязаемую реальность. Почти. В этом, радость моя, Исида, и весь вопрос. Ведь ты, как всегда, понимаешь меня, Книдия? Просто не знаю, Ювента, что и делать…