Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

И понятно, что «…чем короче становилось наше знакомство, тем все более и бо­лее нравились мне эти веселые птички с их звонкими голосами, архитектурными на­клонностями, забавными движениями и оригинальным образом жизни». И не только это. У поползня ведь даже форма тела необычная для большинства птиц ― верете­но веретеном; не поймешь, где хвост, где нос.

Вхожу в холмы левого берега Сумбара по Дороге Помоек и первое, что вижу, ― по­ползня с огромным жуком в клюве. Сидит на камне и свистит на всю округу с едой во рту. Странно. Я приготовился посмотреть, как он этого жука съест или спрячет, но увидел совсем другое.

Соскочив с присады, поползень юркнул к груде крупных камней и уселся вниз голо­вой на оказавшееся там гнездо. По­стройка классической правильной формы ― усе­ченный конус с отверстием на срезанной вершине; маленький и уютный бетонный бункер.

Сидя на стенке гнезда, поползень вдруг начал изо всех сил колотить по ней зажа­тым в клюве жуком. Причем совсем не так, как птицы это делают, убивая добычу. Он так усердствовал, будто хотел измочалить жука в лохмотья, а когда ему это удалось, вдруг начал размазывать разбитое жучиное тело по стенке гнезда, буквально втирая плоть и соки усопшего насе­комого в поверхность своего жилища.

Разделавшись со столь странным занятием и окончательно размазав всего жука по стенкам гнезда, поползень поползал еще несколько секунд здесь же, вертя голо­вой и явно рассматривая результаты своего труда, удовлетворенно вытер клюв о стенку гнезда, посмотрел вокруг, перелетел на верхушку ближайшего камня, лихо и победно просвистел своим бандит­ским свистом и отлетел прочь.

Я подошел к гнезду вплотную и первым делом на всякий случай решил заглянуть внутрь. Рановато для размножения, но мало ли что. Для этого пришлось достать из саквояжа карманное зеркальце, навести зайчик в узкую дырку входа в гнездо и по­светить там в разные стороны. Пусто. То есть шерсти полно (явно таскает для вы­стилки погадки хищных птиц с шер­стью песчанок ― не пропадать же добру), волос каких‑то, но яиц нет.

Рассматривая же потом эту уникальную конструкцию снаружи, я обнаружил в ее стенках остатки множества насекомых ― преимущественно жучиные лапы и надкры­лья, а на стенках везде виднелись засохшие желтоватые потеки от раздав­ленных жу­ков, как на ветровом стекле машины летом после долгой дневной езды.

Ничего подобного я раньше не видел, но догадка возникла мгновенно: по–видимо­му, органические вещества из тканей насекомых укрепляют всю конструкцию, склеи­вают стенки, построенные из глины, пропитанной птичьей слюной.

Не случайно ведь глину для самых крепких в истории России кирпичей, изготовляв­шихся века назад для стен церквей и монастырей, замешивали на яичных белках (или на желтках?.. не важно). Так, может, вот она где, самая древняя приклад­ная ор­нитология? Ведь не сами же мастера, строившие церкви, из ничего придумали такое? Добавили случайно в кирпич­ный замес белки или желтки и убедились потом, что кирпич получился крепче? Может, увидели что‑то подобное в природе и право­мерно заключили, что раз птички так делают, то и нам самим так же надо попробо­вать?

Думал про это по пути домой. А вернувшись потом в Москву, прочитал в библио­теке зоомузея в старинной книжке За­рудного исчерпывающее описание того, как и где поползни строят свои гнезда. Что в стенках, помимо остатков насекомых, часто оказываются куски навоза, шерсть грызунов из погадок хищных птиц, тряпочки, ве­точки, смола арчи, камедь дикой вишни и миндаля; что на гнездо иногда идет более тридцати килограммов глины; а также нашел у него и многое другое уникальное. Например, что за выдающиеся строительные способности «курдские хакимы (знаха­ри)… приписывают… необыкновенную силу поползню, ради чего пользуют своих расслабленных пациентов его мясом». Или что «между пополз­нями попадаются осо­бенные любители украшать свои гнезда» (переливчатыми надкрыльями жуков). Или что птенцы его, начиная летать, иногда выпрашивают корм не только у родителей, но и у чужих птиц других видов, у моих жаворонков, например. Даже, дураки, увидев крупное пролетающее рядом насекомое, поворачиваются к нему, нетерпеливо разе­вают рты и орут благим матом: мол, давай, лети сюда, голодные мы… Прикол.

А вывод простой: тщательнее надо готовиться к полю ― «Век живи ― век учись…»

БЕЛОЕ УХО

Послуш­ай, лиса, те­перь ты спрячься где- ни­будь, а я займусь этим де­лом сам.

Лиса тот­час схорон­илась поблиз­ости в уще­лье и ста­ла ждать…

(Хорас­анская сказка)

«21 февраля. Привет, Зуб!

Сегодня вспоминал тебя, охотника.

…Короче, лезу вверх по склону, птиц смотрю. Не работа, а так, экскурсия для обще­го развития. Ящериц полно. Уносятся от меня вниз головой по вертикальным скалам. Тепло, все оживает. Все пока более–менее на виду, жара еще не подошла, да и для изощренной скрытности сейчас не сезон. Поют, понимаешь ли, танцуют.

Лезу и думаю: «Копетдаг подо мною… Один в вышине…» и вдруг вижу, что сбоку, на моем уровне, по склону спускается отара овец… Я, чтобы глаза мои их не видели, сворачиваю в лощинку и лезу дальше по узкой каменной щели. Ее борта ― ровные поверхности круто наклоненных известняковых пластов ― голый шероховатый ка­мень. Местами ― крупный ще­бень, редкие подушки разных колючек, в щелях кое–где торчат хиленькие деревца по полтора метра высотой. А по трещи­нам вдоль гра­ницы пластов разной твердости, где активнее выветривание и накапливается почва, полно зеленой травки, держидерева, кустов: близко под землей вода. Местами попа­дается вишня и черемуха, все в цвету.

В этих кустиках по лощине, так же, как и я, сторонясь отары, пряталась лиса. Здесь, где скалы без деревьев, выпугнув зверя, порой долго можно за ним наблю­дать. Удается разглядеть со всеми подробностями. У этой лисы сзади на черном ухе какое‑то светлое пятнышко ― случайная отметина, а можно было бы использовать как метку, чтобы узнавать ее «в лицо» по этой «серьге». Удобная деталь».

АЛИСА

…Когда при­шел он к уще­лью, где его поджид­ала лиса, она выскоч­ила из свое­го укрытия и принял­ась пля­сать от радос­ти…

(Хорас­анская сказка)

«28 февраля…. Иду по низинке, в которой течет еле видный ручеек, порой вооб­ще превращающийся в цепочку мелких луж. И если такое зимой, то весной и летом здесь полная сушь. Но фунтовые воды близко, так что даже тамарикс кустится ме­стами. Иду себе, вспугиваю время от времени сычи- ков с борта промоины; их много здесь.

Выхожу за поворот, в кустах стоит лиса. Я сразу плюх на коленки, сижу тихо. Она ходит спокойно, вынюхивает, шебур­шит чего‑то под ветвями. Достал фотоаппарат, навел, сижу жду, когда выйдет из кустов. Выходит, я дожидаюсь, пока бу­дет видна вся целиком (ведь сразу потом ускачет); снимаю.

Она останавливается и смотрит на меня. Я еще раз снимаю. Она раздраженно, по–беличьи дергает хвостом, поднимает его по–хозяйски воинственной трубой и сто­ит. Потом отворачивает от меня голову и не торопясь идет с поднятым хвостом куда шла ― к соседнему кусту и начинает там вынюхивать. И снова это пятно на ухе: та же самая лиса с «серьгой», кото­рую видел уже! Пора знакомиться. Назвал, не пре­тендуя на оригинальность, Алисой.

Неужели меня не разглядела? Сижу пеньком на коленках, мешковатая штормов­ка, лицо фотоаппаратом закрыто, не шевелюсь, ветер от нее. Ждал, ждал, диафраг­му переставил, а она не реагирует на меня, занимается чем‑то своим. На­верное, зо­лотые дукаты вынюхивает. Мне надоело сидеть, я вскочил и как заору: «В глаза–а смотреть!!» Даже жалко ста­ло, так она, бедная, рванула; вдруг, думаю, лисят у нее потом не будет?»

«15 марта…. Иду рано утром по лощине и вижу, что почти у вершины холма лежит лиса. Свернулась уютным клубком, прикрыв нос пушистым хвостом, и смотрит на меня своим проверяюще–скептическим лисьим взглядом. Повернула голову ― все то же пятно на ухе ― опять Алиса. Может, думаю, ты ко мне приручишься? Вон у Заруд­ного жила ручная лисичка–корсак. Впрочем, я для тебя не авторитет. К Зарудному бы ты приручилась…