Страница 19 из 105
Молоко птицы–пери пьянит и веселит, и всякий, отведавший его, тут же принимается плясать и лицедействовать. Однако же найти путь к той птице куда труднее, чем добраться до пустыни Хувайда…
(Хорасанская сказка)
«13 июля. Дорогой Васюша!
Ты любишь есть торт «Птичье молоко»? Любишь, любишь. А знаешь, почему он так называется? Потому что такое название ― это символ чего‑то несбыточного, невиданного, того, чего на самом деле не бывает. Люди ведь часто стремятся раздобыть или отыскать что‑нибудь такое, чего нет на белом свете. Вот и придумали ― «птичье молоко»: ведь птицы своих птенцов молоком никогда не кормят. Кроме голубей. И вот я недавно видел, как одна очень красивая птичка ― малая горлица (она действительно маленькая и живет здесь у меня в Туркмении в поселках вместо толстых московских голубей) кормила этим «молоком» своих птенцов. Самое интересное ― это то, как ее дети выпрашивали себе поесть.
Уже подросших птенцов–попрошаек было четверо, и они окружили свою маму на земле со всех сторон. Но просто так она их не кормила, а кормила только тогда, когда птенец делал специальный секретный жест (ты ведь уже знаешь, что в каждой семье есть свои маленькие секреты? Помнишь наш секретный звонок в дверь и наш условный свист?)
Птенец нагибает голову, вытягивает вперед шею, прижимается к маме боком, а потом накрывает ее раскрытым крылом и похлопывает ее этим крылом по спине. И только после этого мама открывает рот, птенчик засовывает туда свою голодную головку и получает порцию этого голубиного «молочка», которое и не молоко вовсе и уж конечно же не торт, который ты так любишь и которого я уже давно не ел. Когда приеду домой, обязательно такой купим.
А пока давай там молодцом. Слушайся Маму Клару».
КАНАТИК НА КУРЯТНИКА
Услышав эти слова, птица Симург затряслась от страха, а потом, расправив крылья и жалобно крича, воспарила ввысь.
(Хорасанская сказка)
«24 июля…. Отчетливо помню солнечное летнее утро в Едимново на Волге, когда, проснувшись, я в очередной раз вскакиваю и сразу спешу на заднее крыльцо дома, как на работу. Мне семь лет, но у меня уже неделю важное и ответственное дело: я плету канатик, чтобы поймать курятника.
(Тем давнишним летним деревенским утром я еще не знаю ничего про свою будущую орнитологию, равно как и того, что мой заветный курятник ― это никакой не курятник, а канюк (Buteo buteo), который кур‑то и не ест, а питается мышами. И я который день подряд одержим разработкой плана поимки загадочного курятника, одного из тех, которых вижу парящими над полями ближе к лесу за деревней.)
Во–первых, курятник ― это очень большая и сильная птица. Я, собственно, никогда не держал его в руках и даже не видел близко, но понимаю, что он ― большой и сильный. А как же иначе? Ведь летают они в вышине, на огромной высоте и все равно видны аж до полосок на крыльях, когда сквозь них солнце просвечивает. Конечно, они огромные. А раз так, то и сильные. Потому что все орлы сильные.
Поэтому поймать курятника ― дело сложное. Но я уже придумал как. Я посажу в поле приманку― курицу, привязанную к колышку, разложу вокруг нее большую петлю, замаскирую ее травой; протяну от петли канатик, его тоже замаскирую травой; выкопаю неподалеку на поле яму, сяду в нее, тоже замаскируюсь травой и буду сидеть в засаде, держать в руке канатик и ждать–наблюдать, когда курятник кинется сверху на приманку. И вот, когда он вцепится в курицу, я дерну за канатик и быстро затяну петлю на хищных лапах и наконец смогу потрогать руками пестрые перья на сильных орлиных крыльях…
В общем, любому понятно, что канатик во всем этом ― самая важная деталь: не выдержи он, разорвись, и ничего не получится. Поэтому я и плету канатик уже три дня, но работы у меня впереди ― на месяц, а то и на два; может, и не успею за это лето до возвращения домой в Балашиху; тогда следующим летом доплету, а курятники здесь и следующим летом летать будут, и через сто лет, и, наверное, даже через тысячу…
Но торопиться с таким важным делом мне нельзя. Я и не тороплюсь. Я плету так, как настоящий исследователь все делает для настоящей экспедиции. Мой канатик, когда будет готов, выдержит и двух орлов сразу. А знаете почему? Потому что я плету его из самого прочного материала, какой сейчас только могут сделать у нас в стране!
Ни у кого в деревне такого материала нет и быть не может, потому что самое прочное и лучшее у нас в стране ― это то, что делают для космических ракет. Вы спросите, откуда в Едимново то, что делают для ракет? А у меня есть! Потому что Папа только что приехал из Казахстана, где он был в командировке в специальном месте Байконур. Это то самое место, откуда герой Юрий Гагарин полетел в космос. Это космодром.
Так вот, когда космический корабль возвращается на землю, он уже не ракета, этот корабль, а круглый шар, который спускается вниз на огромном парашюте. И этот парашют прикреплен к этому самому шару, в котором сидит космонавт, специальными ремнями ― стропами. И вот как раз такие стропы Папа и привез из Байконура!
Никто из взрослых стропами этими не интересуется. Они все удивляются другому, что Папа тоже привез оттуда же, ― простой бутылке с коричневой головкой из сургуча. Сургуч, если вы не знаете, ― это то самое, что стоит на почте в горячей банке с подогревом снизу и на что потом ставят штемпель, когда посылку запечатывают. Он еще, когда застынет, отламывается от бумаги крошащейся корочкой, если пальцем подковырнуть. А здесь он на бутылке почему‑то. Необычно. И про саму бутылку говорят, что она необыкновенная: «Питьевой спирт».
(Я думаю про все это, когда стою за домом в густой и росистой утренней тени и, ежась от задержавшейся здесь с ночи прохлады, еще даже неумытый, плету канатик, перебирая нити и завязывая их мудреным узлом в рельефную сверхкрепкую веревочку.)
Из‑за этой бутылки собрались все братья к Папе в гости, уселись за столом, словно праздник у них какой; говорят Папе: «Ну–у, Шура, удивил ты нас всех! Это ведь надо же, в деревне гвоздей не достать, а для космоса все у нас есть!..»
А Папа так торжественно сургуч с бутылки обколотил аккуратно ножом, открыл ее. Мужики сразу все: мол, дай понюхать! Дай понюхать! Передают бутылку вокруг стола, нюхают по очереди, кто‑то аж зажмурился («Крепчак!»), кто‑то наоборот, мол, надо же, и не пахнет ничем, наверное, сверхчистый! Давай, Шура, разливай по ножичку!
Все рюмки составили вместе ― разливает Папа. Никогда я такого не видел раньше: чтобы что‑то в рюмки разливали так аккуратно, по лезвию наклоненного ножа. Налили, разобрали, подняли, приготовились пить, сидят все молча и торжественно. И решили выпить «За космос!», потому что космос ― это лучшее, что есть в нашей стране, и самое главное (я, подсматривающий за происходящим из соседней комнаты, тоже с этим согласен).
И вот выпили они все и сидят молчат, никто ничего не говорит, держат стопки на весу. И вдруг Валюшка Папе:
― Шур, а ведь это вода…
Дальше я не понял ничего, кроме того, что в бутылку эту какие‑то жулики воды налили зачем‑то. А за столом все сидят ошарашенные.
Папа сначала очень расстроился, а потом все решили» махнуть рукой», открыли другие бутылки, простые, из нашего деревенского магазина, а потом смеялись весь вечер, рассказывая друг другу за столом одно и то же («А Шурка‑то! По ножичку, по ножичку!.. Ха–ха! А мы‑то!.. Ха–ха–ха!»)
Стропы для космоса сделаны из самых крепких капроновых ниток. На одной такой нитке можно огромного сома вытащить. Папа рассказывал, что он видел такое на озере Балхаш (название похоже на Балашиху, правда? «Балашиха» ―- «Балхаш». Но это совсем другое название, и место совсем другое, это тоже в Казахстане, недалеко от космодрома Байконур).
Вот из таких очень крепких ниток я и плету канатик, чтобы ловить курятника. Но чтобы эти нитки получить, надо сначала распустить стропу, что не очень трудно, если сумеешь начать; потом мотаешь себе и мотаешь, накручиваешь нитку на клубок, а эта нитка выходит из стропы легко, как по маслу.