Ритуал

Ноги нащупали только обложку учебника по французскому.

Кэсси выдохнула, закрыв глаза в беспомощном облегчении.

Тут под ногами закишело: то, что она почувствовала сквозь кроссовки, нельзя было охарактеризовать иначе.

Бедняжка с пронзительным визгом взметнулась из-за парты.

— Что происходит? — воскликнула учительница: теперь только ленивый не смотрел на Кэсси.

— У меня что-то… в рюкзаке. Оно… шевелится, — Кэсси с трудом сдержалась, чтобы не вцепиться в руку учительницы, потянувшуюся за рюкзаком. — Нет, пожалуйста, не трогайте!..

Отмахнувшись от назойливой надоеды, преподавательница открыла рюкзак и достала из него длинную каучуковую змею.

Каучуковую.

— Вам это кажется забавным? — учительница требовала объяснений.

— Это не мое, — беспомощно сказала Кэсси. — Это не я туда положила.

Как зачарованная, смотрела она на хлюпающую из стороны в сторону резиновую голову и праздно болтающийся в каучуковой пасти черный язык. Змея была похожа на настоящую, но не настоящая. Мертвая. Труп.

— Она шевелилась, — шептала девочка. — Она, правда, шевелилась… Я же не сумасшедшая… Или все-таки мне почудилось?!

Пока класс безмолвно и безучастно наблюдал за происходящим, в глазах учительницы успело мелькнуть и исчезнуть нечто, смахивающее на жалость. Во всяком случае, так показалось Кэсси.

— Ладно, друзья, вернемся к математике, — сказала преподавательница, бросила змею к себе на стол и возвратилась к доске.

Остаток урока Кэсси провела в скорбных мыслях о пресмыкающихся, которые, в свою очередь, решили временно оставить ее в покое.

Сквозь прозрачное стекло забитая веселыми школьниками столовая смотрелась удручающе. Урок французского прошел, как в тумане; паранойя, вызванная стойким ощущением, что все, как один, от нее отворачиваются, крепчала.

«Надо бы пройтись, — подумала отверженная и сразу же раскритиковала собственную идею. — Посмотри, куда тебя привела вчерашняя прогулка».

Нет, сегодня она сделает то, что нужно было сделать еще вчера: смело войдет в столовую и спросит у кого-нибудь, можно ли присесть рядом.

«Иди. Дерзай».

Все было бы намного проще, если б не слабость и головокружение: спать надо больше.

С полным подносом еды она подошла к квадратному столику на четверых: сейчас за ним сидели две девушки. Они показались ей довольно милыми и, что важнее, мелкими: значит, обрадуются, если к ним подсядет старшеклассница.

— Привет, — Кэсси не верилось, что это ее собственный голос, таким чужим и бесцветным он ей показался, — я могу к вам присесть?

Некоторое время ушло на бессловесный обмен взглядами и мнениями, после чего одна из девушек ответила:

— Садись, конечно… мы как раз собирались уходить. Пожалуйста.

Взяв свой поднос, она направилась к мусорному бачку; вторая провела еще несколько секунд в нервном исследовании стола и затем обреченно последовала за подругой.

Кэсси будто вросла в пол.

«Ладно тебе, подумаешь! Ну, попались те, кто как раз собирался уходить, и что с того? Не повод для расстройства…»

«А ничего, что они половину обеда в помойку выкинули! Это тоже нормально?!»

Совершив над собой неимоверное усилие, Кэсси подошла к следующему столу — на этот раз круглому, рассчитанному на шестерых. Одно место как раз пустовало.

«Не спрашивай, — решила она, — просто садись».

Она поставила поднос на стол, скинула на пол рюкзак и села. Она смотрела только на еду, сфокусировавшись на куске пепперони [10]в пицце.

«Что хочу, то и ворочу, и не собираюсь просить ни у кого разрешения».

Она не видела, что происходит вокруг, но не могла не слышать, как сначала стихли разговоры, а потом задвигались стулья.

«Господи, я не верю, не верю своим ушам — скажите, что это неправда, что это не со мною происходит…» Но «это» происходило именно с нею — кошмарный кошмарище, в миллионы раз кошмарнее, чем все резиновые змеи и мертвые куклы на свете…

Кэсси заставила себя оторвать глаза от пепперони и обнаружила, что все, кто сидел за столом, встают, берут подносы и уходят. Но, в отличие от двух милых малюток, они не собирались выкидывать ценные продукты в мусор, а просто пересаживались за другие столы, кто в одно место, кто — в другое, кто — в третье, лишь бы не с ней.

Лишь бы подальше от нее.

— Мам…

Глаза матери, занавешенные густыми ресницами, были прикрыты.

Кэсси не поняла, как досидела до конца уроков. Обстановка дома тоже не вселяла оптимизма: по словам бабушки, маме стало хуже. Не то, чтобы намного хуже — никаких причин для беспокойства — но хуже; прежде всего ей требовались покой и отдых, поэтому она приняла снотворное.

Кэсси посмотрела на темные круги под глазами матери: она и вправду выглядела больной, к тому же слабой, беззащитной и щемяще юной.

— Мам… — умоляла девушка голосом, жаждущим надеяться, но понимающим, что надежды нет.

Как только мать зашевелилась, лицо ее исказилось гримасой боли; слава богу, она тут же опять провалилась в беспамятство.

Помощи ждать было неоткуда; Кэсси приветствовали холодные пустыни одиночества.

Она развернулась и вышла из комнаты.

У себя в комнате она положила халцедон в коробку с бижутерией и решила больше его не трогать: слишком много удачи для одной юной девушки.

Скрипы и скрежеты старого дома опять не дали ей выспаться.

В четверг в шкафчик случайно залетела птичка «пьють-пьють, пьють-пьють», которая на самом деле оказалась чучелом совы: «У-у, у-у». Она зыркала на Кэсси круглыми желтыми глазищами. Дрожащей рукой девушка молча указала на страшилку случайно проходившему мимо смотрителю, и он без лишних разговоров забрал чучело.

А в этот день в шкафчике обнаружилась мертвая золотая рыбка. Измученная, но привыкшая, героиня соорудила кулек из листа бумаги и вытащила бедняжку из ее жестокого заточения.

В шкафчик в этот день Кэсси больше не заглядывала.

К столовой она тоже не приближалась, отдав предпочтение пище духовной: обеденный перерыв героиня провела в самом темном и дальнем углу библиотеки.

И именно здесь она снова встретила Ее. Девушку с сияющими волосами, златовласку, принцессу, о встрече с которой запуганная бедняжка уже и не мечтала. Да и шансов, скажем прямо, у нее не было — все последние дни Кэсси слонялась по коридорам словно тень, глядя в пол и не вступая в разговоры без чрезвычайной нужды. Она вообще уже плохо понимала, зачем ходит в эту дикую школу, просто больше идти было некуда. И, положа руку на сердце, встретив златовласку в один из этих дней, она скорее всего обратилась бы в позорное бегство — перспектива быть отвергнутой еще и Ею представлялась смерти подобной.

И вот из темноты библиотечного закоулка Кэсси неожиданно увидела свет — яркий, как само солнце.

Это были Ее волосы: Кэсси запомнила их именно такими — невероятно длинными и переливающимися. Девушка стояла лицом к абонементному столу, расположенному в противоположном конце зала, и общалась с библиотекарем. Златолунное сияние долетало до Кэсси и оттуда.

Ей страшно захотелось вскочить и подбежать к златовласке. И… и… потом… Будущее было туманно, а порыв практически не управляем: горло сжал спазм, глаза наполнились слезами. Неожиданно Кэсси осознала, что полдела сделано — она стоит на ногах. Вот она подбежит к девушке и потом… что потом? В голове вдруг возникла картинка из далекого прошлого: совсем еще юная мама обнимает дочку, промывает ободранную коленку, целует ранку, чтобы никогда, ни-ког-да больше не болело. «Не плачь, маленькая, до свадьбы заживет». Дом. Защищенность. Любовь.

— Диана!

К абонементному столу с громким смехом и притворным возмущением подскочила подружка.

— Диана, ты не видишь, сколько сейчас времени?! Давай скорее!

Одной рукой она помахала в знак «до свидания» библиотекарю, другой потянула златовласку к выходу — к Кэссиной погибели. Подруги подошли к дверям.

Подруги вышли.

10

Пепперони — вид сырокопченой колбасы.