Посвящение

«Она собирается зажарить меня в духовке».

Но затем она почувствовала руки, обнимающие её, удивительно крепкие объятия. Машинально, она подняла свои руки для ответного жеста.

Её бабушка отступила назад, чтобы взглянуть на неё.

— Кэсси! Наконец-то. После стольких лет.

К неловкости Кэсси, она продолжила смотреть на неё, разглядывать её с чем-то вроде пылкого волнения и беспокойной надежды.

— Наконец-то, — прошептала она снова, будто разговаривая сама с собой.

— Рада тебя видеть, мама, — произнесла мама Кэсси, тихо и официально, и строгие старые глаза отвернулись от Кэсси.

— Александра. О, моя дорогая, прошло столько времени…

Они обнялись, но необъяснимое напряжение витало между ними в воздухе.

— Ну зачем же мы все стоим здесь на пороге? Проходите, проходите обе… — сказала бабушка, вытирая глаза. — Боюсь, что это старое место выглядит довольно убого, но я выбрала для вас лучшие комнаты. Давай сначала отведём Кэсси в её комнату.

В увядающем красном закатном свете внутреннее убранство казалось темным и похожим на пещеру. И всё здесь на самом деле выглядело убого, от потертой обивки кресел до выцветшего восточного ковра на дощатом сосновом полу.

Они медленно поднялись на лестничный пролёт, бабушка Кэсси всё время опиралась на перила, а затем пошли по длинному коридору. Полы скрипели под Кэссиными «Рибоками», а светильники высоко на стенах тревожно мигали, когда мимо них кто-то проходил.

«Кому-то из нас следовало бы захватить канделябр», — подумала Кэсси. В любую минуту она ожидала увидеть крадущееся по коридору привидение.

— Эти светильники — твой дедушка делал к ним проводку, — извинялась бабуля. — Он настоял на том, чтобы сделать всё самому. А вот твоя комната, Кэсси. Я надеюсь, тебе нравится розовый.

Кэсси почувствовала, как округляются её глаза, в то время как бабушка открывала перед ней дверь. Эта спальня была словно из музея. Там была кровать с пологом на четырех столбиках, и с висюльками, спадающими отовсюду: и у изголовья, и в ногах кровати, и даже с полога, все они были сделаны из одной и той же серовато-розовой ткани с цветочным узором. Там были кресла с высокими резными спинками, обитые тканью цвета дамасской розы. На камине с высокой каминной полкой покоились оловянный подсвечник и фарфоровые часы. И еще в комнате было несколько массивных богато сверкающих предметов мебели. Всё это, конечно, было красиво, но настолько чопорно…

— Ты можешь сложить свою одежду сюда — этот сундук из цельного красного дерева, — говорила её бабушка, — он особого дизайна и сделан прямо здесь, в Массачусетсе — это единственный район из всех колоний, в котором делали такие.

«Колонии?» — с удивлением подумала Кэсси, разглядывая украшенную декоративной резьбой крышку сундука.

— А это — твой туалетный столик и твой платяной шкаф… Ты уже смотрела в окна? Я подумала, что тебе может понравиться угловая комната, потому что ты получаешь обзор сразу на юг и на восток.

Кэсси посмотрела. Из одного окна она могла видеть дорогу. А другое окно выходило на океан. Прямо сейчас небо темнело, становилось мрачным, свинцово-серым, точно соответствуя настроению Кэсси.

— Я оставлю тебя тут, чтобы ты могла начать распаковывать вещи, — сказала бабуля. — Александра, я приготовила для тебя зеленую комнату в другом конце коридора…

Мама Кэсси очень быстро, почти робко пожала плечами. И затем Кэсси осталась одна. Наедине с массивной красноватой мебелью, и холодным камином, и тяжелыми занавесками. Она осторожно присела на кресло, потому что боялась кровати. Она подумала о своей спальне дома, с её белой компактной деревянной мебелью и о своих плакатах с Призраком Оперы, и о своем новом CD-проигрывателе, который она купила на заработанные в качестве сиделки деньги. Она покрасила книжную полку в светло-голубой цвет, чтобы выгодно подчеркнуть свою коллекцию единорогов, стоящую на ней. Она коллекционировала единорогов всех видов, у неё были: мягкие набивные, дутые из стекла, керамические, оловянные. Однажды там, дома, Кловер сказала, что Кэсси и сама была похожа на единорога: голубоглазая, застенчивая, и не похожая на всех остальных. И всё это теперь, казалось бы, словно относилось к её прошлой жизни.

Она не знала, как долго просидела там, но спустя некоторое время она обнаружила, что держит в руке кусочек халцедона. Должно быть, она вынула его из кармана, и сейчас Кэсси крепко сжимала его.

«Если ты когда-нибудь попадешь в беду или будешь в опасности», — подумала она, и волна необъяснимой тоски прокатилась по ней. Затем последовала волна ярости.

«Не глупи, — резко сказала она себе. — Ты не в опасности. И никакой беды с тобой не случится».

У неё был порыв выбросить камень, но вместо этого она просто потерла его о свою щеку, чувствуя прохладную, неровную поверхность его кристаллов. Это заставило её вспомнить его прикосновение — каким нежным оно было, и как оно затронуло саму её душу. Дерзко, она прикоснулась к камню губами и почувствовала, как внезапно начинают пульсировать все клетки её кожи в тех местах, где он дотрагивался до неё. Рука, за которую он держал её, — она всё еще могла чувствовать его пальцы на своей ладони. Её запястье, — она ощущала легкие прикосновения прохладных кончиков пальцев, и как волоски на её руке начинают подниматься. И затем… Она закрыла глаза, и её дыхание остановилось, когда она вспомнила тот поцелуй. Каково бы это было, подумала она, если бы его губы прикоснулись к ней там же, где сейчас дотронулся до неё кристалл? Она позволила своей голове запрокинуться назад, проводя прохладным камнем от её губ вниз по горлу и дальше к впадинке, где бился пульс. Она почти могла почувствовать как он целует её, как не целовал ни один парень, она почти могла представить, что на самом деле там были его губы.

«Я бы позволила тебе, — подумала она, — даже не смотря на то, что не позволила бы кому-то еще… Я бы доверилась тебе…»

Но он оставил её. Внезапно, она вспомнила это, ощутив шок. Он оставил её и ушел, так же, как сделал и другой, самый важный мужчина в её жизни. Кэсси редко думала про своего отца. Она не часто позволяла себе это делать. Он ушел от них, когда она была совсем маленькой девочкой, оставил её маму и саму Кэсси одних заботиться о себе. Мама Кэсси говорила всем, что он умер, но Кэсси она говорила правду: он просто ушел. Может быть, к этому времени он действительно был мертв, а может быть он был где-то еще, с другой семьей, с другой дочерью. Она и её мама никогда этого не узнают. И хотя её мама никогда не говорила о нем, пока кто-нибудь её не спрашивал, Кэсси знала, что он разбил мамино сердце.

«Мужчины всегда уходят, — подумала Кэсси, и её горло заболело. — Они оба оставили меня. И теперь я одна… здесь. Если бы только у меня был кто-то, с кем можно было поговорить… например, сестра… кто-нибудь…»

Её глаза всё еще были закрыты, она позволила руке с кристаллом проскользить вниз и упасть на колени. Она была настолько обессилена своими эмоциями, что даже не могла встать, чтобы добраться до кровати. Она просто сидела здесь, дрейфуя по течению в одинокой темноте, пока её дыхание не замедлилось, и она не провалилась в забытье.

В ту ночь Кэсси приснился сон — или, возможно, это и не было сном. Ей приснилось, что её мама и бабушка пришли к ней в комнату, двигаясь бесшумно, почти скользя по полу. В этом сне она знала об их присутствии, но не могла двигаться, пока они поднимали её из кресла, раздевали и укладывали на кровать. Затем они встали у кровати, смотря на неё сверху вниз. Глаза её матери были странными, темными и бездонными.

— Малютка Кэсси, — со вздохом сказала её бабушка. — Наконец-то. Какая жалость…

— Тсс! — резко произнесла её мама. — Она проснется!

Её бабушка снова вздохнула.

— Но ты же видишь, это единственный выход…

— Да, — сказала мама, её голос был покорным и полным смирения. — Я вижу, что от судьбы не уйдешь. И мне не следовало пытаться.