Четвертый хранитель

— А как ты думаешь, Андрей, дело только в самом Иване Васильевиче и в его византийской супруге? Ну, в том смысле, что они хотят захватить все больше и больше земель?

Андрей несколько секунд молчал, будто взвешивал слова, прежде чем произнести их.

— Я думаю, что его личные качества, конечно, играют какую-то роль, но посмотри, что творится во всей Европе! Я тут сидел полгода взаперти, и много прочел за это время, многое также обдумал. Мне кажется, что мы живем во время какой-то смены эпох. Кончается пора славных рыцарей, открытых войн, благородных поединков и начинается эпоха двуличия и лицемерия, тайных заговоров, коварных интриг и мирных договоров, за которыми кроются захватнические намерения.

— А разве так не всегда было? — спросил Медведев. — Быть может, просто в любые времена есть благородство, честь и доблесть, но их всегда мало и потому они не заметны среди подлости, коварства и жестокости, которые царят повсюду.

Андрей хлопнул Медведева по плечу:

— Ты изрядно повзрослел, парень. Мне кажется, пять лет назад, когда мы впервые встретились, ты думал несколько иначе…

— Просто я тогда еще не умел правильно выразить то, о чем думал…

Они рассмеялись, обнялись и простились.

Андрей заверил, что пришлет гонца с приглашением на свою свадьбу и хочет видеть на ней не только Медведева, но и старых друзей: Картымазова и Бартенева. Медведев обещал, что все они непременно приедут, если конечно не помешает служба.

На том и расстались.

Глава пятая

КЛАДБИЩЕ В ТАТЬЕМ ЛЕСУ

Медведев вполне благополучно отчитался перед Патрикеевым, назвал ему фамилии бояр, которые просились в Москву, и подтвердил, что Михаил Андреевич действительно посватался к племяннице короля Казимира.

Патрикеев хмыкнул, выразил удовлетворение, односложно похвалив Василия, но денег никаких не дал, правда обещал, что великий князь готовит для него новое особое и тайное задание и вот тогда-то… А пока, мол, домой — когда надо будет — вызовут. Да не забыть налог во время уплатить!

Медведев отправился домой.

Там его ожидал сюрприз:

— А, знаешь, у нас кое-что интересное без тебя случилось, — сказала ему Анница, помогая переодеться с дороги. — Явился к нам новый человек — молодой, двадцати лет, и все с тобой хотел поговорить. Я сказала, что у нас нет секретов, но он вежливо отказался. Попросил погостить у нас в ожидании твоего возвращения, ну я и отправила его к Неверову. А Клим тут же арестовал его, да посадил в клетушку — ну ту, что они сделали для временно задержанных до выяснения обстоятельств. Приходит ко мне и говорит: «Да никакой он не Сева Руднев! Я его сразу узнал: это Ерема Селиванов, сын тех самых Селивановых, которые когда-то всех нас потравили, а Степана выпустили».

Медведев сразу вспомнил.

Остерегайся людей с фамилией Селиванов…

Так предостерегал его в последнем письме Иона.

— Гм, интересно, зачем же он явился, если знает, что здесь ему совсем не рады. Он что, изменил не только имя, но и внешность?

— Да нет. Я то их особо не помню, Селивановых этих, а вот Клим — они ж вместе у Антипа были, — помнит очень хорошо. Он сказал, что просто повзрослел парень — тогда ему было пятнадцать, а сейчас — уже молодой человек, но никаких попыток изменить свою внешность он, по-видимому, не делал.

Медведев рассказал Аннице о предупреждении старца Ионы, а также о том, что совершили Селивановы в 1479 году, во время его отсутствия, когда он поручил строго охранять схваченного случайно Степана Полуехтова.

— Все это интересно, — сказал Василий. — Надо с ним поговорить. После обеда вели позвать его и послушаем вместе, что он скажет.

Подросший, окрепший, возмужавший — широкоплечий парень с могучими бицепсами низко поклонился и голосом, дрогнувшим от волнения, сказал:

— Государь мой, Василий Иванович, государыня Анна Алексеевна, я понимаю, что после всего, что случилось пять лет назад, вам будет трудно поверить моим словам. Вам будет трудно поверить, что еще тогда, когда я был мальчиком, Василий Иванович стал для меня просто кумиром, и если бы он не был в отъезде, а родители силой не заставили меня подчиниться, я никогда не стал бы участвовать в том, что они совершили. Но прошлого исправить нельзя, и я лишь могу сказать, что все эти годы главным моим стремлением было прийти сюда. В пятнадцать лет, когда я уже было направился к вам из глубины Великого Литовского княжества, куда меня увезли, меня захватили в плен татары хана Менгли-Гирея, сделали рабом, а потом гребцом на галерах и два года я, прикованный цепью, вместе с такими же несчастными, ворочал огромные весла в затхлом и душном трюме…

Теперь понятно, откуда у него такие бицепсы. Похоже, здесь он говорит правду.

— … Затем, — продолжал Ерема, — нашу галеру потопили турки, и я снова попал в рабство, на этот раз турецкое. Вызволил меня из этого рабства капитан из Генуи, который взял наше судно на абордаж, потопил его, а турков перебил. Но он оказался пиратом, и мне пришлось плавать с ним несколько лет, занимаясь пиратским промыслом в Средиземном море, прежде чем я обрел долгожданную свободу. Я не буду отнимать вашего времени, рассказами о моих скитаниях, поскольку это не имеет отношения к делу, а пришел я сюда лишь с одной целью: попытаться искупить вину моих родителей, да и мою тоже, хоть был я тогда несмышленым мальчишкой. Думаю, что я, быть может, единственный на всем белом свете человек, который владеет тайной, за которую сильные мира сего заплатили бы огромные деньги, но я не случайно, воспользовавшись обстоятельствами, переменил имя и фамилию. Я не боялся грозных татар, не боялся свирепых турков, я чувствовал себя спокойно среди кровожадных пиратов, однако, ужас, леденящий сердце, охватывает меня, когда я вспоминаю о людях, на первый взгляд тихих, спокойных и мирных, которые, оказывается, втайне страшнее всех перечисленных мной выше извергов. Я очень боюсь, что обладание этой тайной может стать для меня смертельным, и я знаю единственного человека, который в силу своего необыкновенного мужества, смелости и решительности, быть может, окажется в состоянии хоть как-то противостоять этим страшным людям. Этот человек — ты, Василий Иванович, но я не уверен, имею ли я право говорить о столь жизненно опасных вещах в присутствии твоей супруги.

— У нас нет тайн друг от друга, — сказал Медведев, — мы с Анницей, как одно целое. Анница называет это — двоица, так что говори смело, и ничего не опасайся. Кроме того, ты отсутствовал пять лет и потому не знаешь, что Анница не просто моя жена — она прекрасный воин, и не менее смела и решительна чем я.

— Тогда, если позволите, я расскажу обо всем с самого начала. А начало кроется в далеком прошлом. Рассказывал мне отец, еще в детстве, одно старое предание нашего рода. Слышал он его от своего отца, тот — от своего, и так далее. Тут я должен сказать, что наша семья — то есть все мужчины в ней — испокон веков были новгородцами и занимались ювелирным делом. Суть семейного предания связана именно с этой профессией. Оно гласит, что некий наш далекий предок занимал высокий пост — он был старшиной гильдии всех новгородских ювелиров. И вот каким-то чудом ему удалось прознать, что некогда один человек закупил огромное количество драгоценных камней, такое большее, что даже не возможно себе представить, набил ими шестнадцать кожаных сумок, а потом навсегда исчез с этим богатством, где-то в окрестностях Твери. Никто не знал, того места, где он пропал, но достоверно было известно, что оно никогда и никем не было найдено. Такие истории захватывают воображение мальчишек, и мне долго снились сверкающие драгоценные камни в тяжелых кожаных сумках. Однако, окружающая действительность была совсем другой. Мои родители жили бедно, и хотя отец был добрым ювелирным мастером, ему не удавалось разбогатеть, а потом и вовсе случилось несчастье, которое поставило нашу семью на грань полного разорения. Воры унесли все золото и драгоценности, которые клиенты оставили отцу для обработки. Мой отец, Ефим Селиванов, был в полном отчаянии. Чтобы вернуть долг, ему пришлось бы лишиться нашего дома, всего имущества и то этого вряд ли хватило бы. И вдруг, откуда не возьмись, появился некий человек, который пообещал отцу, заплатить все его долги и, более того, дать денег на новую мастерскую, новые запасы драгоценностей и золото, чтобы он мог, ни в чем себя не стесняя, спокойно работать дальше. За это он потребовал только одного: чтобы отец поменял веру. Однако, речь шла не о мусульманском, не об иудейском, и не о латинском вероисповедании. Это была совершенно новая, иная и очень секретная вера, которую исповедовало тогда еще небольшое количество, скрытых от человеческих глаз, тайных ее служителей.