Сломанный клинок

Похолодев от догадки, Франческо нерешительно протянул руку к колокольчику, отдернул ее, снова протянул. Наконец позвонил, и тотчас же, словно дожидался под дверью, вошел Джулио.

— Что, Беппо тоже здесь? — неповинующимися губами спросил Франческо.

— Да, он приехал с легистом.

— Пусть войдет.

— Может, не стоит сейчас, а? Ты бы отдохнул, у тебя плохой вид…

— Пусть войдет, я сказал!

— Как хочешь, дорогой. — Джулио пожал плечами.

Беппо был из тех доверенных слуг, которых ценят за собачью преданность, но к которым не привязываются. С ними, впрочем, и не расстаются до самой смерти. Не было такого поручения, которое Беппо не исполнил бы, не было преступления, перед которым он остановился бы, исполняя волю господина. Он был необычно жесток даже для уроженца полуязыческой Сицилии; Франческо иной раз становилось не по себе, когда он встречался взглядом с его черными, близко посаженными, немигающими, как у змеи, глазами.

Войдя в комнату, Беппо поцеловал у господина руку и, пятясь, отступил назад к двери.

— Ты, я слыхал, долго меня разыскивал? — спросил Франческо.

— Почитай месяц. Куда ни приедешь — были, говорят, да уже отбыли…

— Почему уехал из замка?

— А чего мне там было делать? Про что ты хотел узнать, я узнал. Ну и я так понял, что надо об этом доложить.

— Что же ты узнал? — поинтересовался Франческо ровным голосом.

— А то, что у тебя рога почище оленьих. Я, когда привез тебе письмо от госпожи, вернулся в замок, а этот парень уже там…

— Какой парень?

— Оруженосец этот, Робер, которому еще госпожа прошлым годом подарила вороного, — помнишь? Я тебе тогда сразу сказал: смотри в оба, господин, такие подарки зазря не делают…

— Я помню, что ты сказал тогда. Я хочу знать, что ты видел теперь!

— Видел, как госпожа смотрела на этого Робера из окна. Я как раз приехал, а он уезжал, час был ранний — солнце еще не взошло. Она смотрела на него, и он все оглядывался — шел к коню и оглядывался, точно привороженный. Господин, в их глазах был блуд, я это видел.

— Видел, и позволил ему уехать?

— А что я должен был сделать?

— Повесить его, вот что ты должен был сделать, негодяй, — медленно сказал Франческо. — Но сперва ты должен был оскопить его у нее на глазах!

— Ну… — Беппо пожал плечами. — Оно ведь как получилось… Понял-то я сразу, но доподлинно все выведал позже, когда его уже не было.

— Что выведал?

— А все — и как госпожа лучника в Париж посылала за этим Робером, и как они на башне миловались, и как он к госпоже в опочивальню приходил. Лучника этого я в лес увел, связал — он не хотел говорить — и отрезал один палец, другой… Когда на правой руке пальцев не осталось, он все и выложил. Я его, понятно, прикончил — беспалому-то что за жизнь, верно?

— Это он тебе сказал, что оруженосец приходил к госпоже?

— Да, от камеристки узнал, та видела.

Франческо долго молчал. Что Беппо никому другому не мог говорить того, что сказал сейчас ему, он не сомневался. Но сколько людей уже знало о его позоре? Лучник (хотя этого уже нет), камеристка… это какая же? Наверное, Жаклин. Что ж, тем хуже для нее. И наконец, сам Беппо — это животное, дикарь… Можно себе представить, с каким нечистым любопытством собирал он все эти подробности, как высматривал, вынюхивал…

— Я доволен тобой, — сказал он наконец и, поднявшись из кресла, подошел к дубовому поставцу, взял оловянный кубок, налил вина. — Выпей, у тебя, наверное, глотка пересохла. Но сперва отопри-ка вон тот ларец…

Он отцепил от пояса ключ, кинул Беппо; пока тот возился с замком, Франческо повернул на пальце перстень с крупной геммой и, держа руку над кубком, прижал выступ оправы к его краю. Едва слышно щелкнула пружинка, и выпавший шарик мгновенно растворился в темном вине. Поворачивая перстень обратно, камнем наружу, Донати подошел к Беппо и, когда тот откинул крышку ларца, велел ему взять лежащий внутри кошель.

— Это тебе за труды, — сказал он. — Оставь ключ в замке, я запру сам.

Беппо алчно схватил кошель, с недоверчивым изумлением взвешивая его на ладони:

— Ты слишком щедр, господин!

— Я всегда щедр с теми, кто мне верен. Выпей и иди отдыхай.

Слуга медленно подошел к столу, взял кубок. Уже поднеся его к губам, он вдруг задержал руку и оглянулся, словно вспомнив что-то или желая о чем-то спросить, с кубком в одной руке и увесистым кошелем в другой.

— Пей, пей, — поощряюще сказал Франческо. — У тебя, помнится, большая семья?

— Большая, господин.

— Ну ничего, этого им хватит надолго. Да и я обещаю позаботиться о них… в случае чего. Кстати, ты хорошо сделал, что не убил оруженосца, у меня это получится лучше…

— Твое здоровье, господин! — Беппо осушил кубок, поставил на стол и положил рядом кошель. — Это пусть пока лежит у тебя, мне и спрятать такое некуда — украдут.

Значит, догадка была верна, думал Франческо, продолжая смотреть на закрывшуюся за слугой дверь. Значит, она его действительно обманула, предала, опозорила — с мужиком, с простым деревенским парнем, после всего, что он для нее сделал, дал ей свою любовь, богатство…

Он старался разжечь в себе гнев и ярость, представлял себе то подробности их свиданий, то картины возмездия, от которого — Бог свидетель! — не уйдут ни он, ни она; представлял себе, как приведет Аэлис на верхнюю площадку Фредегонды и заставит смотреть и слушать, как ее любовника будут учить не покушаться на честь замужней дамы. Все это было справедливо, и он знал, что так и сделает, как только мерзавец попадется к нему в руки, но странно — сейчас предвкушение мести не радовало его, не облегчало боли, потому что настоящей мужской ярости не было сейчас в его сердце. Франческо не узнавал самого себя.

В голове у него мутилось, он встал, с трудом дошел до постели и рухнул, раздирая на груди камзол, словно в комнате стало вдруг не хватать воздуха. За что ему эти муки, чем он их заслужил, разве не хотел он одного — сделать ее счастливой?

«Нет-нет, не этого ты хотел, — отвечал ему внутренний голос, — о ней ты не думал, ты сам хотел быть счастливым, обладая ею. Наивно, глупо, но ведь так всегда бывает: обладание всегда представляется счастьем, пока оно не свершилось. О ней самой ты не думал просто потому, что ничего о ней не знал. Да и узнать, наверное, не стремился. Вот, нотарий сказал, что у нее с этим оруженосцем была „детская дружба“; а если не только дружба? Если они уже любили друг друга, когда ты появился и стал умело соблазнять наивную провинциальную девочку — своим блестящим видом, рассказами о поездках, стихами Петрарки… Может быть, украв у тебя жену, оруженосец просто сквитался с тобой, укравшим у него любимую?»

И как понять его последний поступок — отвезти Аэлис в аббатство, оставить там, а нотария послать за ним, — что это, нарочитое глумление? Приходи, мол, и забирай то, что мне уже не нужно? Мужчина обычно презирает женщину, не сумевшую остаться добродетельной. Но если оруженосец испытывал такое презрение к Аэлис, то что заставило его драться за нее с Тестаром? Что ни говори, а он ее спас… нет, тут другое… видит бог, как бы он хотел быть на его месте…

Франческо забылся тяжелой, не приносящей отдохновения дремотой, а потом, проснувшись внезапно, как от толчка, увидел рядом Джулио, который говорил ему что-то успокаивающим тоном, похлопывая по плечу.

— Тебе приснилось дурное, дорогой, ты опять кричал, — объяснил он. — Я позову лекаря, у тебя жар, мне кажется.

— Что? Лекарь? Какой лекарь, мы должны ехать, и немедля!

— Мы никуда не поедем, покуда не поправишься, — решительно возразил Джулио. — Один уже доездился, хватит.

— Кто доездился, о чем ты?

— Помер бедняга Беппо, только что. Видно, надорвался; это бывает от слишком долгой скачки, а он за нами по всей Фландрии рыскал, вот и перетрудил сердечную жилу.

Франческо перекрестился.

— Requiescat in расе… [94]Джулио, там на столе кошель — возьми, отошлешь его семье с первой оказией…