Сломанный клинок

Толпа, слушавшая Каля, начала шуметь и волноваться; он поднял руку, призывая к молчанию, и повысил голос:

— К чему я все это говорю? Не для того, чтобы внушить вам, братья мои и соратники, робость перед боем. Военачальники так не поступают, ибо страх лишает воина силы, а кто же станет нарочито ослаблять свое войско? Но вы почтили меня доверием, избрав своим генеральным капитаном, и я был бы иудой, если бы послал вас на смерть, скрывая истинное положение дел. Позиция наша крепка, это я могу повторить еще раз, и, если нас атакуют здесь, мы с Божьей помощью отобьемся и сможем продержаться долго. Ну а дальше? В открытом поле нам против дворянской армии не устоять, они окружат нас, оставив без продовольствия, и возьмут измором. Я не призываю вас отдаться на милость врага, но прошу подумать: не лучше ли с наступлением ночи сняться отсюда и идти к Парижу? Там в округе еще не все укрепления разрушены, мы могли бы занять какие покрепче — тогда и одолеть нас окажется не так просто, да и помощь от горожан будет…

Толпа взревела, заглушая речь Гийома Каля негодующими возгласами. Тщетно пытался он их унять, наконец махнул рукой и соскочил с повозки. На его место с трудом вскарабкался старый Бертран — рыцарь-госпитальер, неведомо по какой причине присоединившийся к жакам и игравший при генеральном капитане роль главного военного советника. Хромой и одноглазый, с темным, как кора дуба, лицом, наискось разрубленным страшным шрамом, он молча дождался, пока стихнут крики и поднял руку в кольчужной перчатке.

— Вы воины или стадо баранов? — спросил он хриплым каркающим голосом. — Мессир генеральный капитан предложил вам самое разумное, что можно сделать. Не хотите — будете пенять на себя. Тот, кому посчастливится унести отсюда свою шкуру в относительной сохранности, пусть потом не винит вождей. Они сказали все, что надо было сказать, а решать вам самим — вам, и никому другому. Насильно никто никого спасать не будет. А теперь хватит блеять, бой может начаться уже сегодня, так что расходитесь и начинайте готовиться. Все повозки выкатить вон туда, — он указал в сторону противника, — ставить их надо боком, я уже показывал, немного под углом, чтобы одна заходила за другую. И покрепче вязать между собой — связывать колеса, дышла, чтобы непросто было расцепить. Арбалетчики, а также все умеющие стрелять из лука займут место за повозками…

Робер прошел в полосатый шатер, где помещалась ставка генерального капитана. Каль, увидев его, не удивился, предложил сесть к столу и велел подать вина. Солдат принес деревянный жбан, две глиняные кружки; генеральный капитан мог бы позволить себе и оловянную посуду, подумалось Роберу. Похоже, Каль подавал пример — не хотел поощрять подчиненных, склонных попользоваться захваченным в замках рыцарским добром. Но что толку, замки все равно оказывались разграбленными.

— Значит, ты все-таки решился, — сказал Каль, утирая усы (вино, хотя и из простого жбана, было превосходным).

— Так вот вышло, — отозвался Робер.

— Не скажу, что рад тебя видеть, — продолжал Гийом. — Ты, помнится, говорил, что нам против дворянского войска не устоять. Что ж, похоже, так оно и будет… — Он помолчал, допил вино, потом сказал просто: — Нас тут перебьют, парень, это конец.

— Я знаю.

— И все-таки пришел?

Робер молча пожал плечами, разговор был ему в тягость.

— Да… жаль что не сумел я угомонить свое войско. Но ежели мужика довести до крайности, он становится вроде бешеного быка, никакими уговорами не остановишь. Я ли не пробовал!

— Так стоило ли с ними связываться?

— Стоило, — твердо сказал Каль. — Остановить их нельзя, а направлять помаленьку можно. Не сразу, конечно…

— Куда направлять? И кого? Ты сам сказал, всех перебьют в первом же бою…

— А если боя не будет?

— Как это?

— А вот так! Почему, ты думаешь, Наварра здесь со своей армией? Смекни сам: он всю зиму якшался с Марселем, Марсель послал отряды на помощь жакам, так пристало ли королю поднять оружие против союзников? Для него главный противник — не жаки, а дофин-регент. Поэтому, я думаю, здесь он не случайно оказался…

— Опять ты за свое, — произнес каркающий голос. Старик Бертран только что вошел в шатер и, видно, слышал последние слова Гийома. — Главный враг для Наварры — вы все, когда ты, наконец, это поймешь? Со своим кузеном он грызется из-за короны, как два пса из-за кости; но это полюбовная драка, между собой псы могут грызться сколько угодно, пока волка не учуяли. А как учуят, тут уж они кидаются на него вместе.

— И кто же, по-твоему, этот волк?

— Вы все. — Госпитальер поднял жбан и понюхал вино, но пить не стал. — И жаки, и горожане, и такие вот, как ты. Все, кто затеял эту «войну против дворян».

— Выходит, себя, мессир рыцарь, вы к волкам не причисляете? — спросил Робер. — Как же тогда понять, что вы здесь, а не там?

— Не надо тебе этого понимать. Почему я здесь — это никого не касается, у меня с домом Валуа свои счеты. Пришел я к вам по своей доброй воле, и измены от меня опасаться не стоит, я слишком стар, чтобы губить душу вероломством, а остальное уж не ваше дело.

— Извини моего друга, — примирительно сказан Гийом, — он молод. Я бы тебе этого вопроса не задал, я тебе верю.

— Да ты всем веришь. — Бертран махнул рукой. — Ты и Наварре готов поверить, слыхал уже.

— Я не то что верю Наварре, я просто думаю, что он достаточно умен, чтобы не развалить сдуру то, что он так терпеливо создавал.

— И что же он создал — уж не союз ли с Марселем?

— Союз с городами! Что Марсель? Сам по себе Марсель не так уж много значит, но он представляет большую силу, города: вот чего не может не понимать Наварра! Ты ведь сам говорил, что он умен, что он строит свою политику, как партию в шахматы…

— Из двух игроков в шахматы один проигрывает. Наварра умен, ты прав, но душа его охвачена злом, а зло — плохой советчик. Что касается городов, то где-то в чужих краях, я слыхал, они и впрямь становятся силой, но не у нас. О Париже и говорить нечего. Марсель свою игру уже проиграл, и Наварра это знает. Поэтому и привел сюда свою армию — против вас.

— Еще неизвестно, против кого, — упрямо возразил Каль. — Я думаю, он здесь как посредник, чтобы попытаться покончить дело миром, понятно?

— Ну-ну, — усмехнулся Бертран и заковылял к выходу. Уже взявшись рукой за дверное полотнище, он обернулся. — Не пейте больше, становится знойно — может ударить в голову. Хотя сегодня, я думаю, они не начнут — поздно, солнце уже вон где…

День и в самом деле прошел спокойно. Из вражеского лагеря ветром доносились шум, пение труб, обрывки музыки — дворяне, похоже, развлекались ристанием или жостами, а может, просто пировали, уверенные в завтрашней победе. До самого вечера Каль с Бертраном, Коленом де Три, Робером и другими капитанами обходили войско, указывая отрядам их места, проверяя оружие, отдавая последние распоряжения. К ночи все, что можно было сделать, было сделано; оставалось положиться на Божье милосердие и заступничество святого Дели, не раз уже спасавшего здешний люд от разных напастей.

Было уже совсем поздно, и Робер сидел у догорающего костерка, вокруг которого храпели вповалку его солдаты, когда из темноты появилась Катрин. Вспомнив, что не видел ее целый день, Робер довольно неприветливо спросил, где это она шлялась, и велел ужинать — если еще осталось чем.

— Я не голодна, спасибо, — отказалась она и протянула Роберу крошечный букетик полевых цветов. — Смотри, что я насобирала! Тут все кругом вытоптано, но кое-где еще осталось, совсем немного…

Робер озлился, представив себе эту дуру собирающей цветочки среди готовящегося к бою военного лагеря.

— И никто не дал тебе хорошего пинка в зад, пока ты там выискивала невытоптанные? Веночек бы еще сплела — завтра в самый раз пригодится.

Катрин беспомощно уронила руку, державшую цветы, и глаза ее наполнились слезами.

— Почему ты такой недобрый со мной, — прошептала она, — я ведь хотела приятное тебе сделать… может, в последний раз…