Сломанный клинок

— Мне самому не изготовить примочку, — сказал Филипп смиренным тоном, — вы, отец мой, в этом куда искуснее. Я тогда побуду возле больного, может, ему что понадобится.

— Конечно побудьте, мало ли что, — согласился польщенный капеллан. — Но вообще ему лучше поспать.

— Посплю, падре, посплю, — сонным голосом отозвался Джулио. Выждав, пока шаркающие шаги отца Эсташа затихли в коридоре, он выскочил из постели и прошелся по комнате, разминая ноги.

— Вам бы представлять в мираклях, мессир, — заметил с усмешкой Бертье.

— Хотелось поговорить, и я просто не знал, как избавиться от охоты.

Джулио подошел к окну и опустился в кресло, задумчиво глядя на мягкую линию зеленых холмов. Бертье сел рядом.

— Прекрасный вид, — сказал Гвиничелли, — прекрасная страна… Как жаль, что нельзя сказать того же о здешних порядках.

— Увы… А я ведь помню время, когда Франция была богатым и цветущим краем. Поистине неисчислимы бедствия этой войны…

— Полагаю, дело не в одной войне… люди воюют не только у вас. Может, проще объяснить это отсутствием в стране разумной власти?

— Несомненно, и это играет свою роль, — согласился Бертье.

— После смерти Филиппа Красивого Франция уже не знала твердой руки. — Джулио помолчал, искоса глянув на собеседника. — В Париже у меня создалось впечатление, что Карл Наваррский многим представляется обладателем весьма твердой десницы…

— К тому есть основания, — сдержанно сказал Филипп.

— Если это не секрет, мессир, я бы хотел услышать более подробное пояснение вашей мысли. Иностранцу не разобраться во всех тонкостях здешней политической жизни.

— Какой же тут секрет? Все очень просто: Карлу Наваррскому хватило ума открыто признать горожан своей опорой…

— Ума? Или хитрости?

— В политике это понятия равнозначные. Наивно думать, что Карл и впрямь возлюбил третье сословие. Разумеется, это игра. Тут важно другое — что он на нее отважился. Ни один Валуа на это не пошел бы.

— Им это не нужно — они уже у власти!

— Власть можно и потерять.

— Ну хорошо. Судя по вашим словам, у Карла есть немало шансов получить корону, но… простая смена династий, что она даст? Хотя бы тем же горожанам?

— В лучшем случае зародится новый тип королевской власти — «буржуазный», как говорят в Париже. В худшем, — Филипп пожал плечами, — будет то же самое.

— А если окажется еще хуже?

— Всякое бывает, но пока Наварра действует разумно, а Валуа уже доказали свою бездарность… Король Иоанн просто дурак, а наш регент — его сын — слишком молод. Неведомо, конечно, каким станет дофин, взойдя на престол; следует признать, что для своих лет политик он неплохой. Осторожен, умен, образован. Но… кем бы он ни стал в дальнейшем, ему едва ли научиться тому, что уже есть у Наварры, — готовности искать опоры в третьем сословии.

— Ну что ж, мессир, ваши надежды мне понятны… — задумчиво кивнул Джулио. — Вы мечтаете о власти, которая укрепит положение буржуа… Но вот, например, ваш сеньор, или епископ Лаонский, или хотя бы аббат Сюжер… Их что заставило стать на сторону Наварры? Надо полагать, не желание поскорее увидеть «буржуазную» власть?

— Разумеется, нет! У каждого свои цели, и каждый печется о собственных интересах. Сиру де Пикиньи нужны деньги и устойчивое положение при дворе… Монсеньор Ле Кок? Ну, тут я могу лишь догадываться, но, вероятно, он с помощью Наваррца рассчитывает получить кардинальскую шляпу. Что же касается досточтимого аббата, — Бертье хитро посмотрел на Джулио, — то этому нужен Бовэзийский епископат, а Филипп Д’Алансон держит сторону дофина. Ergo, [40]дабы сесть на место Д’Алансона, нужно убрать дофина с помощью Наварры. Как видите, все очень просто!

— Да, — Джулио покачал головой, — всюду одно и то же… А вот стоит ли банкирскому дому ввязываться в династические распри? Между нами говоря, господину Донати предложено финансировать партию Наварры, его просят о предоставлении крупного займа. Я вот и не знаю, что тут посоветовать. Такой огромный риск…

— В данном случае, мне думается, он не так уж велик, — возразил Бертье, помедлив. — У Наварры действительно есть виды на корону, и очень неплохие… За него стоят не только буржуа Парижа и других городов; за него большая часть французского дворянства, в частности вся Нормандия, и… — Филипп понизил голос, — если уж взвешивать все, то следует учесть, что Эдуард Английский, судя по всему, весьма благосклонно смотрит на притязания Карла. Ходят слухи о неких переговорах… А это может иметь большие последствия, очень большие.

Они помолчали, а потом Филипп заговорил снова:

— Разве вы не рискуете, отправляя в море корабли с ценным грузом? Но риск риску рознь… Сумев своевременно поддержать претендента на престол, можно получить прибыль, какая вам и не снилась.

— Это если ваш претендент выиграет. А если нет? Даже крепко сидящий на троне государь не всегда платит долги, изгнанник же, потерпевший поражение в борьбе…

— Нет, — перебил Бертье, — Карл Наваррский поражения не потерпит. Позвольте и мне быть откровенным — переговоры, о которых я упомянул, уже идут. Бренн когда-то бросил на весы меч, а Карл сделает обратное — на его чашу будет положен мир, но которому так истосковались и французы, и англичане. Дело в том, что Наварра согласен на то, на что никогда не пойдут упрямые Валуа, — он готов разделить королевство с Плантагенетом…

Уже под вечер прибыли охотники. Посмотреть на добычу сбежался весь замок. Джулио, уже не скрывая своего «исцеления», с завистью разглядывал охотничьи трофеи.

— Неплохая охота, мессир Жюль! — крикнул Пикиньи, осаживая коня возле привязанных к жердям туш. — Два кабана и три оленя, не считая косуль и всякой мелочи! Одного венря затравил я, другого ваш друг, и клянусь, на это стоило посмотреть!

— А я?! — закричала Аэлис с сияющими от возбуждения глазами. — Я ведь тоже охотилась! Вот этого красавца я сама прирезала, правда, спросите у мессира Франсуа! — Наклонившись в седле, она указала на молодого оленя-самца. — Вы разглядите его хорошенько — восемь отростков, клянусь святым Юбером! — и я вонзила ему нож прямо в сердце с первого удара!

Франческо соскочил с коня и, бросив поводья Гвидо, остановился возле иноходца Аэлис, с нескрываемым восхищением глядя в пылающее от долгой скачки и свежего ветра лицо девушки.

— Ваш удар, мадонна, был истинным ударом милосердия для этого прекрасного животного! — ответил он с улыбкой.

— Удар был хорош! — подтвердил Пикиньи. — Молодец дочка, ничего не скажешь!

Аэлис, счастливая и Гордая своим участием в охоте, не спешила сойти с лошади, блестящими глазами следя за царившей вокруг радостной суматохой и с наслаждением вдыхая запах охоты — запах сбруи, лошадиного пота и кабаньей крови…

Стоявший возле нее Франческо подошел ближе и как бы случайно коснулся рукой ее ноги.

— Мона Аэлис! — тихо позвал он. — Лошадей уводят, разрешите мне помочь вам… — И прежде чем она успела что-либо возразить, он взял ее за талию и, сняв с седла, поставил на землю вплотную к себе — ей показалось, будто она стоит в его объятиях.

Покраснев, Аэлис отшатнулась и быстро пошла к лестнице.

Робер, и без того хмурый, не упустил этой сценки. Наскоро расседлав лошадей, он прошел к себе в комнату и как был, не переодеваясь, бросился на постель. Он знал, что внизу скоро сядут ужинать, что ему тоже следует пойти туда, но не мог заставить себя подняться. Никуда он не пойдет! Для чего ему это? Лишний раз увидеть, как Аэлис, потеряв стыд, позволяет этому наглецу обнимать себя на глазах у всех? Нет уж, с него хватит!

Катрин, вместе со всеми встречавшая охотников, сразу заметила, что Робер вернулся сам не свой. Она снова и снова под разными предлогами проходила мимо его комнаты, прислушивалась к каждому звуку, доносившемуся из-за двери, а когда поняла, что он не выйдет, сердце ее совсем упало. Значит, правда ему, бедняге, плохо, раз он не хочет даже поужинать после целого дня в седле! Она сбегала на кухню и, спешно собрав корзинку снеди, решительно постучалась к чему в дверь.