Чудо

— И что же это за родня?

— Одна вдова в Бартре, женщина средних лет по имени Эжени Готье, у которой на попечении находится племянник-подросток Жан. Оказалось, у мадам Готье действительно завалялся где-то старый замшелый дневник. Сомневаюсь, чтобы и она когда-либо читала его. Покойная Бернадетта ее совершенно не интересовала. Вся ее душевная энергия уходила на подрастающего племянника и его содержание. Когда я обратился к ней с просьбой дать мне взглянуть на дневник и намекнул, что могу купить его в качестве церковной реликвии, мадам Готье велела мне обождать чуть-чуть, пока сама не просмотрит записи. И тогда, впервые натолкнувшись на откровения Бернадетты о тайнах, узнанных от Пресвятой Девы, в особенности о том, что в ближайшее время Богородица вернется в Лурд, мадам Готье осознала, каким сокровищем владеет, и я тоже вскоре узнал об этом. Торг с ней оказался нелегким и занял немалое время. Ее первоначальные запросы были просто непомерны. Но в конечном счете нам удалось прийти к компромиссу, и церковь приобрела дневник, выложив за него кругленькую сумму. Мадам Готье внакладе не осталась. Достаточно сказать, что на вырученные деньги она купила дом, в котором с комфортом проживает по сей день.

Любопытство Аманды возросло:

— Так вы купили дневник целиком? Насколько я понимаю, там был написанный ранее раздел, где Бернадетта рассказала о своих юных годах.

— Естественно, мы хотели купить весь дневник. Главный интерес для нас представляло последнее повествование Бернадетты о событиях в гроте. Я изучил и более раннюю часть дневника. Она не содержала особо ценных сведений — так, кое-что о трудном детстве в Лурде, о буднях юной пастушки в Бартре,— но я бы все равно купил эту часть для сохранения целостности документа. Увы, это оказалось невозможным. Мадам Готье ни в какую не желала расставаться с этим разделом. Думаю, она захотела сохранить его в качестве памятной хроники для своего племянника, поскольку там рассказывалось о том, как жилось в Бартре в старину. Однако это не столь уж важно. В конце концов, я получил то, что хотел,— потрясающую весть о том, что Дева Мария вновь посетит Лурд в этом году. Ну вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать вам об истории приобретения дневника. Надеюсь, этого достаточно для статьи по психологии, которую вы планируете написать.

— Все просто замечательно, — сказала Аманда. — Вы предоставили мне все нужные сведения.— Она собралась уходить, но остановилась.— Знаете, какая мысль пришла мне в голову? Было бы неплохо съездить в Бартре, посмотреть на те места.

— Ничего особо интересного вы там не увидите. Впрочем, сам городок за сто лет не слишком изменился. Так что, возможно, вы получите представление о том, какова там была жизнь во времена Бернадетты.

— Решено, еду. Вы, кажется, сказали, что мадам Готье все еще живет там?

— Жива и здорова. Мне говорили, она купила дом неподалеку от семейного дома Лаге, который имеет собственное имя — Мезон-Бюр — и является ныне музеем.

— Как вы думаете, смогу я с ней встретиться?

— Не знаю,— проговорил отец Рулан, провожая Аманду до двери.— Мне она показалась дамой сварливой, привередливой и не слишком гостеприимной. Кто знает, может, вам повезет больше. Желаю удачи.

Доктор Поль Клейнберг ожидал телефонного звонка из Парижа. Без этого звонка он не мог предпринять никаких дальнейших действий относительно Эдит Мур. Позвонить должен был доктор Морис Дюваль, чья секретарша уведомила Клейнберга рано утром, что ее начальник будет звонить в восемь тридцать вечера.

Тесный номер в отеле «Астория» способен был спровоцировать приступ клаустрофобии. Пытаясь преодолеть нервозность, Клейнберг развалился в кресле. Он наверстывал упущенное, дочитывая свежие медицинские статьи (две из которых были написаны самим Дювалем) и то и дело поглядывая на часы. Когда стрелки показали полдевятого, Клейнберг перенес внимание на телефон, стоящий рядом на столе. И тот сразу же зазвонил, наполняя душу чувством благодарности.

Клейнберг поднял трубку, всей душой надеясь, что это звонит именно его коллега, и не разочаровался, услышав взбудораженный, запыхавшийся голос Дюваля.

— Поль, это ты? — сразу начал Дюваль.

— Я.

— Давненько не общались,— заметил Дюваль.— Вот уж ни за что не подумал бы, что услышу тебя из такого местечка, как Лурд. Какого черта ты там делаешь?

— Распутываю святое чудо,— ответил Клейнберг.

Дюваль рассыпался мелким, лающим смешком.

— Нынче все чудеса творят генетики в своих лабораториях.

— Ты там потише, потише. Не ровен час, в Лурде услышат. Хотя, если честно, я хотел поговорить как раз о научных чудесах, творцом коих являешься ты.

— Об этом — сколько угодно, Поль,— проговорил Дюваль.— Ну, что там у тебя?

— Насколько мне известно, ты забросил стандартную хирургию по поводу саркомы и вместо этого сосредоточился на экспериментах по замене отдельных генов, на генной инженерии…

— Позволь тебя слегка поправить,— перебил его Дюваль.— Да, я отказался от стандартной Хирургии как неэффективной или, если угодно, недостаточно эффективной. Однако я не утратил приоритетного интереса к саркоме. Я действительно по уши занят генетическими экспериментами, но, заметь, главным образом теми, которые имеют отношение к лечению саркомы.

Уже неплохо, подумал Клейнберг.

— Я ознакомился кое с какими статьями, с опубликованными тобою материалами об опытах над обезьянами, кроликами, мышами. Похоже, ты добился неплохого прогресса.

— Гигантского,— снова поправил его Дюваль.— Налицо гигантские достижения в возможностях по замене дефектных генов здоровыми. В двух работах за этот год…

— Я только что просмотрел твою последнюю публикацию, Морис, и мне достаточно одного твоего подтверждения, что технологии замены генов достигли невиданных высот.

— Подтверждаю,— тут же заявил Дюваль тоном, в котором не было и тени сомнения.

— Отлично. Перехожу к сути. У меня к тебе три вопроса. Если я получу на них нужные мне ответы, то задам четвертый. Готов?

— Валяй.

Первый вопрос был предназначен для предварительной разведки местности.

— Проводил ли ты хоть раз на нынешнем этапе опыты по модификации и замене генов у человека, страдающего саркомой?

— Еще нет. Но я успешно проводил другие трансплантации генов. Работал в области, где первопроходцем стал доктор Мартин Клайн в тысяча девятьсот восьмидесятом году в Калифорнии. Я лечил больных бета-талассемией — потенциально смертельным заболеванием крови. В этих случаях мною были проведены эксперименты по замене генов, введению здоровых генов в дефектные клетки. И степень успеха была потрясающе высока.

— Хорошо, тогда второй вопрос,— продолжил Клейнберг.— Мог бы ты провести операцию такого типа в случае с саркомой?

— Несомненно. Надеюсь, такое мне когда-нибудь удастся. Ведь это именно та область, в которой я экспериментирую. Это тот самый завершающий шаг, к которому я готовлюсь. И я бы вполне мог пойти на него.

— Вопрос третий. Каковы были бы, с твоей точки зрения, шансы на успех? Можно ли надеяться на полное выздоровление пациента?

— Если исходить из того, что в остальном состояние пациента стабильное, то почему бы и нет? Я бы сказал, что шансы на успешную операцию и полное выздоровление составляют примерно семьдесят процентов.

— Неужели столь высоки? — не смог скрыть удивления Клейнберг.

— Я привожу консервативную оценку, Поль. Да, не ниже семидесяти.

— Мой последний вопрос вовсе не был последним. Это просто возглас удивления, радостного удивления. Вот мой четвертый вопрос и, наверное, самый важный. Не мог бы ты провести такую операцию на пациенте, которого я сейчас наблюдаю? Причем провести как можно скорее.

— Что ж, скажи только когда, и я как-нибудь утрясу свой график. Конечно, при том условии, что сам пациент согласен полностью и безоговорочно.

— Согласия у меня еще нет,— признался Клейнберг.— Прежде чем разговаривать с пациенткой, я хотел поговорить с тобой. Допустим, согласие уже имеется. Когда, самое раннее, ты смог бы приступить к делу?