Чудо

— Обещаний недостаточно. Это бизнес. Я хочу гарантий на бумаге. Мне нужен подписанный контракт между мною, продавцом, и вами, покупателем.

— Все, что угодно! — воскликнула Аманда.

— Дайте-ка я позову месье Аббади.

— Кого?

— Моего старого друга, адвоката на пенсии. Все должно быть оформлено законным образом. Он подготовит контракт.— Она направилась в другую комнату.— А вы пока обождите.

Аманда не могла усидеть на месте. Вскочив на ноги, она начала ходить по гостиной, размышляя над значением этой невероятной находки. Во-первых, это означало гигантский сдвиг в делах с Кеном. Она покажет ему дневник. Он этот дневник прочитает, сам все увидит и поймет, как глупо заблуждался, обожествляя страдающего галлюцинациями ребенка. Кен немедленно вернется вместе с нею домой, чтобы подвергнуться операции. И если есть хоть один шанс на его спасение, он будет спасен.

Пройдясь из угла в угол несколько раз, Аманда осознала, что у находки есть ценность и другого рода. Имея на руках такой компромат, можно спасти еще одного человека — ее новую подругу Лиз Финч, которая сможет написать одну из самых выдающихся статей десятилетия и сохранить за собой работу в Париже. Аманда живо представила себе аршинные заголовки, под которыми выходят газеты по всему миру. Но тут же увидела и еще кое-что, отчего остановилась на месте как вкопанная. Она увидела конец Лурда. Вместо Лурда перед ее глазами предстал город-призрак, забытое всеми местечко. Стало грустно и совестно. Ей вовсе не хотелось выступать в качестве Аттилы — разрушителя городов. Но какого черта? Она жила в реальном мире. А в нем не могло быть места идиотским ложным верованиям, которые разлагали, вводили в заблуждение и калечили человеческие души. Скорее всего, сказала себе Аманда, если бы Лурда не было, люди его выдумали бы, выдумали что-то вместо него. Но это было уже не ее ума дело. Ее единственной заботой была судьба любимого человека — Кена. Ну и заодно судьба подруги — Лиз Финч.

Она не сразу осознала, что мадам Готье вернулась в гостиную.

— Моего соседа, месье Аббади, не оказалось дома. Уехал внуков навестить. Но я все равно достала его по телефону — дозвонилась ему в По, рассказала, что к чему. Он говорит, что контракт будет простой — составить его не трудно. Обещал вернуться в Бартре рано утром. Напишет проект контракта и придет сюда, а вы за обедом его прочитаете.

— Завтра? — переспросила Аманда.

— Можете возвращаться в Лурд, а завтра утром вернетесь. Ехать-то недалеко. Или останьтесь — поужинаете со мной и Жаном, а переночуете в британском молодежном общежитии тут неподалеку. Называется «Осанна-хаус». Вообще-то там людей со стороны на ночь не пускают, но я с ними договорюсь.

— Извините, остаться не могу. Мне надо в Лурд. У меня там муж. Он…

— Молится о чуде?

Впервые за все время черты лица мадам Готье смягчились.

— Ну, поезжайте к нему, поезжайте. Завтра дневник будет у вас. Обещаю.

Ранним вечером Эдит Мур стояла у подножия статуи отца Пейрамаля, который, будучи во времена Бернадетты кюре Лурда, стал первым влиятельным священником, признавшим реальными видения девочки-крестьянки. Эдит запрокинула голову, чтобы лучше разглядеть колокольню и освещенный шпиль церкви Святейшего Сердца Иисуса. На душе стало как-то теплее при мысли о том, что этот храм в 1903 году заменил старую приходскую церковь, где проповедовал отец Пейрамаль. Его останки покоились тут же, в склепе, расположенном в церковном подвале. Сюда была перенесена и старая деревянная будка-исповедальня, где он принимал сокровенные признания прихожан.

Спокойнее было и оттого, что время исповеди назначил ей сам отец Рулан. Это он три года назад заинтересовался ее судьбой и с тех пор подружился как с самой Эдит, так и с ее мужем. Регги, узнав о встрече жены с доктором Клейнбергом и затем встретившись с Клейнбергом лично, позвонил отцу Рулану, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что в церкви обязательно будет присутствовать священник, готовый выслушать исповедь. Отцу Рулану он сказал, что Эдит желает исповедоваться не в часовне на территории святилища, а именно в церкви Святейшего Сердца Иисуса в старом городе, и тому якобы есть причины эмоционального порядка. Ведь именно в церковь Святейшего Сердца пришла Эдит на исповедь три года назад за несколько часов до исцеления. Хотя все эти приготовления несколько выходили за рамки обычного, они ни в малейшей степени не смутили отца Рулана. Он легко согласился на оба условия, которые изложил ему Регги. Были назначены место и время исповеди. И вот время подошло.

Заметно прихрамывая, Эдит пересекла улицу Святого Петра и вышла на Церковную улицу, поднялась по ступенькам и вошла внутрь храма. На скамьях сидели редкие молящиеся. В ряду, где никого не было, Эдит преклонила колени и вознесла покаянную молитву.

— Господи, я искренне сожалею, что оскорбила Тебя, милостивого Спасителя моего,— зашептали ее губы. — Ненавижу все прегрешения мои и смиренно молю Тебя простить все вольно или невольно содеянное мною против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему проводит. Уповаю на милосердие Твое и благодатную помощь Твою, укрепляющую меня во всяком добре. Уповаю на милость Твою при заступничестве Пречистой Матери Твоей и всех святых Твоих. Аминь.

Поднявшись с колен, она заковыляла вдоль прохода к исповедальне, где, как заверил ранее отец Рулан, ее должен был ждать священник. Подходя к будке все ближе, Эдит пыталась представить себе, как отреагирует священник на ее признание. Поскольку отец Рулан знал, что нужно направить кого-то выслушать ее исповедь, оставалось надеяться на то, что этот священник будет обладать не меньшей широтой мышления, чем сам Рулан. Регги не уставал повторять, что в Лурде из всех священников отец Рулан самый дельный и разумный, потому что лучше других знает, насколько не проста подчас бывает жизнь земная. Может быть, и назначенец его окажется сегодня столь же разумным и гибким. Или, во всяком случае, не оскорбится с ходу. Она никак не могла представить себе, какой из двух вариантов более вероятен.

Внутри исповедальни Эдит вновь встала на колени и обратилась к зарешеченному окошечку в перегородке:

— Отче, мне нужна помощь.

Из отверстия донесся доброжелательный, несколько приглушенный голос:

— Можете начинать.

За последние годы Эдит обрела богатый опыт в этом деле, а потому без задержки приступила к процедуре покаяния.

— Благослови, отче,— начала она.— Исповедуюсь Богу Всемогущему и тебе, отче, ибо согрешила. В последний раз исповедовалась около недели назад. А виню себя в одном грехе, содеянном сегодня.

Ответа с другой стороны перегородки не последовало. Эдит поняла, что находящийся там духовник весь обратился во внимание. Она заговорила вновь без колебаний, поскольку знала, что все сказанное ею останется тайной — тайной исповеди.

— Святой отец, ранее я выздоровела. Медицинское бюро признало мое выздоровление чудесным исцелением. И архиепископ в Лондоне сказал мне, что о моем чудесном исцелении будет объявлено официально. Но выяснилось, что выздоровления на самом деле не было. Врач, которого привезли сюда, чтобы дать окончательное заключение, заявил, что исцеление оказалось временным. Опухоль снова растет.

Молчание за перегородкой несколько затягивалось. Однако в конце концов оттуда сказали вполголоса:

— А вы уверены в этом? Ваш врач уверен?

— Да, уверен.

— Сообщил ли он об этом отцу Берье?

— Никому, кроме меня, он об этом еще не говорил. Только мне и Регги.

— В чем ваш грех? Готовы ли вы назвать его?

— Готова, святой отец. Доктор Клейнберг сказал, что состояние мое будет ухудшаться и в конце концов приведет к смерти, если я не подвергнусь новому лечению, с которым тайно экспериментирует один врач. Этот врач готов прибыть в Лурд завтра, чтобы испытать свой метод на мне в воскресенье. Мне сказали, что у меня есть семидесятипроцентный шанс на излечение. Но ведь правда, что, если меня спасет эта операция, я больше не смогу считаться чудесно исцеленной?