Страница 16 из 31
— Когда ты сюда отправлялась, ты не знала, с чем столкнешься. — Он отмахнулся от ее слов. — Я не привязан к тебе так, как ты, вне всяких сомнений, этого ждала. Раз ты это знаешь, значит, у тебя может появиться желание скрыться. А я не намерен тебя терять.
Джасмин протестующе замотала головой.
— Я люблю тебя, — упорно повторила она. — Ты понимаешь, что это значит?
— Это значит, что ты в любую минуту можешь развернуться и уйти.
В полном отчаянии она спросила:
— Ты еще долго будешь меня наказывать? Когда тебе хватит мести?
Зеленые глаза Тарика потемнели.
— Я это делаю не для того, чтобы тебя наказывать. Мстить я стал бы, если бы чувствовал к тебе нечто большее, чем просто похоть. Ты — имущество, ценное, но не незаменимое.
Джасмин чувствовала, как бледнеет. Говорить она была не в состоянии. Ее сердце истекало кровью. В отчаянном усилии скрыть боль она прикусила губу так, что почувствовала на языке вкус крови.
— Я буду заниматься государственными делами, — продолжал Тарик. — Хираз знает, как со мной связаться.
Она молчала. Болезненный звон в ушах заглушал его слова. Когда Тарик наклонил голову и поцеловал ее в губы, она просто приняла его поцелуй. По-видимому, Тарик воспринял ее реакцию как нерешительный отказ.
— Ты не сможешь мне отказывать, — пробормотал он, не отрываясь от ее губ.
Разумеется, он прав; ведь знает все-все ее слабости в сексе. Она не сможет ему отказывать; ведь она так долго томилась по нему.
— Я могу заставить тебя трепетать в любую секунду, стоит мне только захотеть, Джасмин. Так что даже не пытайся управлять мной через свои прелести.
Даже это язвительное заключение пустило по ее телу несколько языков пламени. К счастью, он не стал продолжать лекцию.
— Я выезжаю через сорок минут.
С этими словами он вышел из ее мастерской.
Джасмин не знала, сколько времени просидела в полной прострации. У нее только что вырвали сердце, а потом посмеялись над ее страданиями. Боль была такая, что отнимала даже силы чувствовать боль. А когда она все-таки поднялась и приблизилась к стеклянным дверям, выходящим в сад, то увидела Тарика. Он направлялся к своему лимузину.
Можно сказать, что с отъездом Тарика ее отпустило оцепенение, до тех пор спасавшее от груза переживаний, с которыми Джасмин явилась сюда. Близкая к нервному срыву, она помчалась по коридору, молясь о том, чтобы ей никто не встретился. Благополучно добравшись до отведенной ей комнаты, она заперла дверь, вышла в сад и спряталась за раскидистым деревом, украшенным сине-белыми цветами. Цветов было так много, что ветки под их тяжестью клонились чуть ли не до земли. Джасмин оказалась в затененном, напоенном благоуханием гроте.
Откуда-то изнутри пришла потребность в слезах, и они хлынули с такой силой, что у нее перехватило дыхание. И вдруг ее пронзило мучительное прозрение: она обманывала себя. Надеялась, что сможет полюбить Тарика так, чтобы и он полюбил ее, девочку, которую никто никогда не любил. Она позволила ему все, даже связала себя с ним навсегда. Отдала ему тело и душу, ничего не оставив себе.
А теперь он отверг все ее дары, причем самым жестоким образом. Она для него — имущество, ценное, но не незаменимое. Он не чувствует к ней ничего, кроме похоти. Похоти! Вдребезги разлетелись ее иллюзии на тему «время лечит». Теперь-то она поняла, что его поведение объяснялось не досадой. Просто ему наплевать на нее.
Может быть, он на ней женился только для того, чтобы ее унизить, растоптать?
Она свернулась в клубок у корней дерева и обхватила руками вздрагивающие плечи. Уже сгущались сумерки, но Джасмин этого не замечала. Она уже выплакала все слезы и теперь не могла пошевелиться — столь велико было горе.
Демоны, утопленные было в слезах, теперь снова терзали ей сердце. На земле Тарика, в объятиях Тарика она почти забыла о своей ущербности. О том, чего ей не хватает, чтобы заслужить право быть любимой. Но вот к ней вернулись воспоминания о том моменте, когда на нее обрушилась правда.
«Тебя не смущает, что за удочерение Джасмин ты потребовала половину наследства Мэри? — спросила тетя Элла у женщины, которую Джасмин считала своей матерью. — Как бы то ни было, Мэри — наша младшая сестренка».
«Нет, не смущает. Надо совсем не иметь головы на плечах, чтобы забеременеть от незнакомца, с которым она напилась в баре. Не знаю, что на нее нашло, когда она решила родить ребенка».
Из-за двери библиотеки послышались звуки, похожие на стук кубиков льда о хрусталь.
«У нас не благотворительная организация. Как бы мы еще покрыли расходы на Джасмин?»
«Ты получаешь больше, — упорствовала Элла. — Дедушка оставил Мэри вдвое больше, чем нам».
«Мне кажется, это будет должной компенсацией за то, что я соглашаюсь принять в свою семью дурную кровь. Одному Богу известно, что за отребье отец Джасмин. Мэри была так пьяна, что даже имени его не запомнила».
Позднее, когда Джасмин собралась с духом, чтобы расспросить тетю Эллу, та пожалела ее и рассказала о Мэри. Вероятно, чтобы свести к нулю всякую вероятность скандала, после рождения дочери Мэри перебралась в Америку. Домой она так и не вернулась. Воспитание девочки взяли на себя Люсиль, старшая сестра Мэри, и ее муж Джеймс. У этой пары уже было двое детей — Майкл и Сара. Их родители не хотели заводить третьего, пока существенно не улучшится их материальное положение. Тем не менее у них появился и третий собственный ребенок, их любимец, младший сын по имени Мэтью.
Тогда-то Джасмин и настигла жестокая правда о том, ради чего о ней хоть как-то заботились. Ища любви, она написала Мэри. В тринадцатый день ее рождения пришел ответ — ледяное требование: больше не писать, поскольку Мэри не желает вспоминать о своей давней «неосторожности».
Неосторожность. Вот и все, чем была Джасмин для своей матери. А для приемной матери она — дурная кровь. Ни Мэри, ни Люсиль ее не любили. А сегодня она вынуждена смириться с тем, что кроющийся в ней изъян не исчез волшебным образом. Она по-прежнему нелюбима. Не нужна.
На следующий день Джасмин внушила себе, что нет никакого смысла расстраиваться из-за того, что не можешь изменить. Вопреки поселившемуся в ней живому, дышащему существу по имени боль, она заставила себя пройти в мастерскую и взять в руки ножницы, отброшенные накануне.
Примерно через час она услышала телефонный звонок, но не двинулась с места. Через минуту в дверь постучали.
— Мадам!
Джасмин подняла голову: в дверях стояла горничная.
— Да, Шазана?
— С вами хочет говорить шейх Заманат.
В горле у Джасмин пересохло. Она едва не велела сказать Тарику, что занята, но вовремя одумалась.
— Перебросьте, пожалуйста, звонок на этот аппарат. — Она указала на телефон, стоявший возле двери в башню.
Шазана кивнула и вышла. Через несколько секунд раздался звонок. Джасмин встала, подошла к телефону, взяла трубку и... опустила ее на рычаг. Сердце у нее выпрыгивало из груди, когда она бежала по коридору к себе в спальню. Телефон зазвонил опять как раз тогда, когда она выбегала в сад. Там она спряталась под деревом.
Конечно, это трусость — прятаться от Тарика, но она не в силах говорить с ним, слышать, как голос, о котором она грезила столько лет, разрывает в клочки все ее надежды, выкрикивая слова о ее недостойном происхождении.
Накануне она была убеждена, что исчезли все ее иллюзии, но сегодня поняла, что не может она утратить надежду полностью и бесповоротно. Нет. Еще нет.
Наверное, через час она поднялась и проследовала обратно в мастерскую. На столике около телефона лежала записка. Джасмин взяла ее трясущимися руками и прочла. В записке говорилось, что она должна позвонить Тарику по такому-то номеру.
— Да к черту!
Она смяла записку и бросила ее в мусорную корзину, после чего вернулась к работе.