Страница 6 из 208
Жизнь в крепостях, подобных Моздоку и Кизляру, была поспокойнее — все-таки в крепости был большой гарнизон, на валах стояли пушки, но уже за пределы крепости выезжали с опаской, желательно большой колонной, с охраной и даже орудиями. Жизнь на границе закаляла молодых людей, вырабатывала в них отвагу, смелость и вместе с тем осторожность, осмотрительность. Общение с горцами требовало знания их психологии и обычаев. Кроме того, граница по Тереку, как и другие части южной границы России, была, как теперь сказали бы, «местом встречи цивилизаций», двух, а той больше миров, далеко не мирных между собой. С русской стороны шел довольно бурный процесс ассимиляции русских людей с народами Кавказа и Закавказья, по большому счету шло образование отдельного народа — казаков, с их особым менталитетом, обычаями и привычками. Линейное казачество всегда было открыто для всех — естественно, только принявших православие — и местных жителей, и выходцев из разных окрестных стран. Шел процесс ассимиляции кавказцев (что ни говори, но этот вполне нейтральный термин XIX века позволяет наиболее полно охарактеризовать жителей Кавказского региона) с пришлыми — русскими. Русские усваивали образ жизни и поведения на Кавказе, диктуемый особенностями рельефа, климата, обычаями других народов, заимствовали легкую и удобную одежду и обувь горцев, их великолепное оружие и удобное воинское снаряжение, осваивали их боевые навыки, умение обращаться с лошадью. Бурка, которую солдаты во время военных действий неизменно видели на Багратионе, осталась от времен его молодости на линии. Да и другие генералы и офицеры русской армии — и не только на Кавказе — любили это незаменимое «укрытие» от дождя и холода. Женщины линий также одевались в несколько видоизмененную одежду горянок; в станицах строили не русские деревянные дома, а мазанковые хаты, да еще с галереей и горскими устройствами. Там уже не было русских телег, а были арбы, которые тянули волы. Но при всем этом, как справедливо замечал М. К. Любавский, «русская стихия в природе казака и в укладе его жизни осталась преобладающей, и терские казаки, оторванные от Руси, на далекой окраине, оставались русскими людьми, которые сберегли свой язык, свои национальные традиции, свою веру и даже по-старому, до-никоновскому обряду»22.
Кавказцы, со своей стороны, учили русский язык, они вступаш в браки с русскими — чаще это делали кавказские женщины, выходившие замуж за русских казаков, а самое главное — усваивали «русское восприятие мира», свою принадлежность к русскому народу, понимаемую прежде всего как принадлежность России, как подданство великому и могущественному императору. Отсюда идет подчеркнутый русский патриотизм Багратиона, противопоставлявшего себя иностранцам, «немцам», «чухонцам». Он писал о себе как о «чисто русском» и, если судить по сохранившимся материалам, не подчеркивал свое грузинское происхождение.
К числу общепринятых сведений о ранней биографии Багратиона принадлежит и то, что толчок к его службе дал светлейший князь Г. А. Потемкин, которому якобы зимой 1782 года юного Петра Багратиона представила княжна Анна Александровна Голицына. В биографической литературе княгиню называют «урожденной княжной Грузинской» и по традиции изображают близкой родственницей П. И. Багратиона, хотя, судя по всем изданным до сего дня родословным книгам, родство их могло проходить только через Леона Вахтанговича, имевшего от разных жен двоих сыновей, ставших в борьбе друг с другом царями, — Вахтанга VI и Иессея23. Княжне Анне Вахтанг VI приходился прадедом, а сын Вахтанга царевич Бакар — дедом. Короче говоря, если это и было родство, то весьма дальнее, говоря по-русски, «седьмая вода на киселе». Думаю, что тут явная ошибка. Говоря об Анне, княжне Грузинской, ее путают с Анной, сестрой Ивана Александровича.
Близкие отношения княгини Анны с Багратионом — факт несомненный. Обычно в условиях эмиграции, отрыва от родины родство или землячество воспринимаются по-особому. Поэтому, как раньше говорили, «предстательство» княгини Анны Александровны Голицыной перед влиятельным вельможей за провинциального симпатичного юношу, бедного родственника, было вполне возможно. Ведь часто бывало (да и бывает до сих пор), что важно «подсадить» молодого человека на первую ступеньку служебной лестницы, а далее все зависит от него самого — или сорвется, или станет карабкаться наверх. Судя по сохранившимся материалам, с такими же просьбами к набравшему силу генералу Багратиону впоследствии обращались его родственники и знакомые. Но будем осторожны: с самой Анной Александровной не все ясно. По мнению И. С. Тихонова, в столь важные для карьеры Багратиона 1782–1783 годы она не могла быть в Петербурге, в компании с Потемкиным, а пребывала в Москве, в статусе девицы, и никакой роли в «подсаживании» Багратиона не играла, хотя позже и оказывала ему содействие.
Анна Александровна Голицына была очень известной светской дамой екатерининских, павловских, александровских и николаевских времен. Она родилась в 1763 году, а умерла в 1842-м. В 1785 году вышла замуж за Александра Александровича Де-Лицына (Делицына), побочного сына вице-канцлера Александра Михайловича Голицына. Когда Александр Александрович умер в марте 1789 года от ран, полученных под Очаковом, его вдова осталась в роде Голицыных — она стала женой князя Бориса Андреевича Голицына, сына Андрея Михайловича, брата вице-канцлера князя Александра Михайловича, отца первого мужа Анны24. После смерти князя Андрея Михайловича вице-канцлер был назначен опекуном племянников и заменил им отца, а для Анны как бы во второй раз стал свекром. У них были теплые отношения: сохранившиеся письма Анны к А. М. Голицыну в Москву в 1796 году, последнем году царствования Екатерины II, — яркое тому подтверждение. По этим письмам видно, что княгиня была живой, веселой, наблюдательной и немного ироничной женщиной, любившей празднества и балы. А. Я. Булгаков писал в 1821 году о великолепном маскараде, устроенном как-то княгиней25. До кончиков ногтей она оставалась светской дамой. Императрица Екатерина приглашала ее на самый малый Эрмитаж, бывала она и попутчицей государыни в поездках по окрестностям столицы. Из писем следует, что княгиня Анна Александровна являлась коренной москвичкой и сначала постоянно жила в старой столице, откуда уехала вместе с мужем в Новороссию. До своего приезда в Петербург она виделась с императрицей в 1787 году в Кременчуге и Херсоне во время знаменитой поездки Екатерины в Тавриду. Нетрудно предположить, что в Новороссии княгиня была знакома со светлейшим князем Григорием Потемкиным и, возможно, хлопотала за своего родственника Петра Багратиона. Обращение за протекцией к Потемкину было вполне логично: он был главнокомандующим русскими войсками на Кавказе и действовал там через генерала П. С. Потемкина, в подчинении которого оказался Багратион в начале своего пути профессионального военного…
Окончательно в Петербург княгиня Голицына переехала только в 1796 году, когда ее второй муж стал гофмаршалом при дворе цесаревича Константина Павловича. В письме 28 апреля 1796 года она сообщала А. М. Голицыну, что императрица, увидав ее на балу, подошла к ней, «сказала, что я ее старая знакомая, что она с удовольствием видела меня в Херсоне и в Кременчуге, потом спросила, привыкаю ли я к петербургской жизни? И, не дожидаясь моего ответа, продолжала: “О, вы привыкнете!”… На другой день графиня Шувалова рассказывала мне, что императрица много говорила ей обо мне и что я ей очень нравлюсь»26. По-видимому, это так и было, потому что вскоре княгиня Анна оказалась в ближайшем окружении государыни, хотя и ненадолго — Екатерина скончалась в ноябре того же 1796 года.
Муж княгини Борис Андреевич был младше своей жены на шесть лет. Он служил в гвардии, затем, как уже сказано, стал гофмаршалом павловского двора, в 1798 году получил чин генерал-лейтенанта и состоял командиром Конной гвардии (1798–1800). Анна Александровна по происхождению и родственным связям принадлежала к самой верхушке имперской аристократии, пользовалась в обществе большим влиянием, имела прозвище «princesse Boris», что недвусмысленно подчеркивало ее ведущую роль в семье.