Страница 206 из 208
Обращаясь к медицинскому сообществу, Говоров ставит вопрос: «Могли быть выпользован князь Петр Иванович Багратион, при вышеупомянутых обстоятельствах, от раны» Мы не знаем, как решило медицинское сообщество того времени, но современные историки медицины почти единодушны: «Вовремя сделанная операция, даже при тех несовершенных средствах, которыми располагали хирурги того времени, могла бы спасти Багратиону жизнь… если бы медики проявили больше настойчивости»; «…Уврачей 2-й Западной армии была возможность спасти жизнь П. И. Багратиона, не прибегая к ампутации пораженной левой голени»30. Буквально повторил вывод предшественников современный историк медицины Д. Ю. Будко: «Была ли смерть полководца неизбежной? Ответ может быть однозначным — жизнь тяжелораненому генералу П. И. Багратиону можно было сохранить даже при несовершенных средствах, которыми тогда располагали хирурги», но при соблюдении двух условий: при правильно поставленном диагнозе и «решительном и своевременном хирургическом вмешательстве»31. Ни того ни другого врачи, лечившие Багратиона, не сделали.
Так писал в оде на кончину Багратиона Василий Жуковский. Смерть Багратиона потрясла всех, кто знал и ценил его. «Бедный Багратион, — писал 20 сентября из Тарутинского лагеря своей жене Д. С. Дохтуров. — Как малейшая рана должна (была) быть для него смертельна — у него вся кровь была испорчена. Мне его чрезвычайно жаль как своего хорошего приятеля и больше еще как хорошего генерала. Дай ему Бог Царство небесное!» Адъютант Барклая А. А. Закревский сообщал раненому М. С. Воронцову 20 сентября: «Известие, полученное здесь о кончине князя Петра Ивановича, нас поразило. Жаль его, и очень жаль, но помочь нечем». Дежурный генерал 2-й армии С. Н. Марин писал в тот же день тому же М. С. Воронцову: «Я не хочу сему верить, хотя многие меня в этом уверяют. Потеря сия слишком велика. Не нужно, любезный Воронцов, долго обдумывать, чтобы видеть, сколько отечество наше в нем потеряло»32. М. В. Милонов писал Н. Ф. Грамматину 24 сентября: «Князь Багратион умер от раны. Вообрази судьбу человека: летал с отважностью на палящие батареи и не имел решимости сделать операцию!»33
Государь узнал о смерти Багратиона из рапорта, написанного Сен-При 14 сентября и отправленного в Петербург с адъютантом Меншиковым. Сен-При остался верен до конца своему главнокомандующему и боевому товарищу. Он позволил себе в официальном документе — рапорте — написать живые, выражающие его боль слова: «Сгорестным сокрушением сердца осмеливаюсь донести Вашему императорскому величеству…» и далее о кончине Багратиона34. К рапорту было приложено «Подробное описание раны и болезненного состояния покойника». Так как Багратион «сам о погребении своем не сделал никакого назначения, — писал Сен-При, — то я решился, совершив оное над ним по христианскому обряду, положить тело его в склепу в здешней церкви Святого Дмитрия, ожидая впредь высочайшего Вашего императорского величества повеления, где и как совершить погребение с подобающею толико знаменитому герою честию». Похороны состоялись, по одним данным, 17-го, по другим — 14 сентября. Сен-При писал П. В. Чичагову 14 сентября, что получил отношение адмирала на имя Багратиона «в самую плачевную минуту погребения сего знаменитого героя»35. Преданный всей душой Багратиону, Сен-При, вероятно, ожидал распоряжения государя о перевозке тела полководца в Петербург, но император (по данным П. С. Тихонова) ответил, что предоставляет это на усмотрение родственников. Такой ответ нужно понимать как завуалированный отказ — последствие государева недовольства Багратионом. Думаю, что это недовольство, гнев государев в конечном счете и привели к тому, что перед Казанским собором стоят ныне только два памятника полководцам, решившим судьбу войны 1812 года, — Кутузову и Барклаю де Толли, — а не три, что было бы логично и справедливо…
Прах здесь — слава везде
Вместо заключения
…Итак, император Александр I не распорядился перенести тело Багратиона из скромной сельской церкви села Сима в столицу и устроить погребение, достойное этого выдающегося полководца. Царскую опалу не сняла даже смерть. Осталось лишь холодное равнодушие, проявленное властью к Багратиону и всем тем, кто сложил, как и он, свою голову на Бородинском поле. 27 августа 1824 года, спустя двенадцать лет после великого сражения, князь Н. Б. Голицын приехал на поле битвы. В письме родным он писал: «Поехал в Можайск, — побывал на поле Бородинском, посмотрел на кости русские, французские и еще десяти народов, до сих пор во множестве разбросанные в некоторых местах поля. Посмотрел и призадумался. И проводник-мужик спросил меня, показывая на груду костей: “Что, узнаете ли, которого князя, графа или нашего брата простого человека”»1. Как это все до боли знакомо нам, вот уже 60 лет неспособным достойно похоронить всех наших солдат, павших во Второй, или Великой, Отечественной войне…
Так все царствование Александра и простоял гроб Багратиона в семейном склепе князей Голицыных в селе Сима. Все молчали, и не успокоился только Денис Давыдов, глубоко почитавший Багратиона. Уже в царствование Николая он писал, что «прах этот есть принадлежность Отечества», и в 1837 году, в год двадцатипятилетия великого сражения, старый гусар и поэт начал свои хлопоты по переносу праха Багратиона на поле Бородина. Мысль Давыдова была удачной — Багратион в сущности не имел семьи, у него не было своего родного дома, клочка земли, имения, фамильной церкви. Его похоронили в Симе временно, в силу сложившихся тогда обстоятельств. По большому счету, прах Багратиона действительно принадлежал России, и земля Бородинского поля, где погибли и были похоронены десятки тысяч его подчиненных и боевых товарищей, была и его вечным приютом. Истинно, эта земля могла стать для него пухом. Кажется подходящим к этому случаю эпиграф книги Н. Б. Голицына, посвященной переносу тела Багратиона из Симы к деревне Семеновской: «Прах здесь — слава везде». Давыдов предложил похоронить Багратиона у подножия монумента в честь павших, решение о возведении которого на Курганной батарее было принято императором Николаем 1 в юбилейном 1837 году.
В начале 1839 года император Николай повелел перенести гроб с прахом Багратиона на Бородинское поле и предать земле со всеми воинскими почестями. Предполагалось, что почетным караулом будет командовать сам Давыдов, но он умер 22 апреля 1839 года, так и не дождавшись осуществления своих желаний. Среди близких Багратиону людей в перезахоронении участвовал князь Н. Б. Голицын. Церемония, скорбная и торжественная, началась 4 июля 1839 года при огромном стечении народа. Голицын писал: «В 6 часов пополудни начали подымать из могилы лежащий в ней более четверти столетия гроб, который оказался в совершенной целости. Прямо из могилы, не раскрывая гроба, поставили его в приготовленный свинцовый склеп, который сам вмещался в новую великолепную гробницу. Потом началась панихида, которую отправлял архиепископ Парфений (Владимирский. — Е. А.) с избранным духовенством. Стечение народа было неимоверно велико». На следующее утро была совершена литургия, и Парфений произнес над прахом полководца речь. Обращаясь к покойному, архиепископ сказал о предстоящем перезахоронении: «В день кровавой битвы, во славу героев, положивших на поле Бородинском жизнь свою, совершится торжественная тризна, более ста тысяч Российского воинства облечется во всеоружие, развернет знамена, повторит урок приснопамятной брани… Ты будешь свидетелем, как роковое место обратится в место славы, как откроется величественный памятник, как безмолвно и красноречиво будет завещать и внушать потомству: “Воины России! Здесь пали доблестные Багратион, Кутайсов, Тучков и тысячи героев, пали за честь, за спасение Отечества, они умели побеждать, но умели и принести в жертву и жизнь свою”»2. 5 июля гробницу перенесли на колесницу, и траурный кортеж, сопровождаемый Киевским гусарским полком, двинулся через Юрьев-Польской, Александров, Сергиев Посад на Бородинское поле — отчасти по тому пути, каким ехал в 1812 году, отчаянно страдая от своей раны, Багратион. Вдоль всего пути стояли толпы народа, и духовенство служило панихиду. Это и был тот самый триумф, которого Багратион не дождался при жизни. 24 июля 1839 года гроб захоронили в земле, на том месте, где пролилась кровь Багратиона и полегла ббльшая часть его 2-й армии. Священники в белых ризах во главе с митрополитом Московским Филаретом совершили панихиду. И до сих пор для людей, стоящих вокруг гроба (в том числе и неверующих), в двухтысячелетием торжественном и печальном ритуале православной панихиды заключено нечто такое, что примиряет со смертью и дарит надежду; кажется, будто по душе струится смягчающий ее елей… А вскоре, 26 августа 1839 года, возле могилы Багратиона был открыт Главный монумент героям Бородина.