Страница 16 из 138
— Позвольте, сударыня, это цвет венецианский, и его нельзя воспринимать буквально, — робко возразил Родольф, как человек, не вполне уверенный в своих словах и готовый отказаться от своего мнения.
— Я чуть смугловата, но белее, чем вам кажется, — заметила г-жа де М***, слегка откинув черное кружево, покрывающее ее грудь, — не правда ли? Кожа у меня белая не как снег, алебастр или слоновая кость, однако ж это и не цвет апельсинной корки. По правде сказать, господа романтики, хоть у вас и бывают минуты просветления, но все же вы настоящие безумцы.
Родольф охотно согласился с ней, хотя взгляды у них были несходные, и еще два-три дня назад, услышав такие речи, он подпрыгнул бы до потолка, а теперь принялся осыпать ее беглым огнем мадригалов и комплиментов во вкусе Дора и Мариво, и они звучали невероятно комично, вылетая из уст, окаймленных усиками и эспаньолкой моды 1830 года.
Госпожа де М*** внимала с серьезным видом, до которого не снисходила, слушая о вещах серьезных. Вообще женщины почему-то внимают пустякам и безделицам с важным видом, — отчего, я, право, не знаю, ну а вы, читатель?
Родольф, видя, что его слушают благоговейно и не морщатся, даже при самых явных преувеличениях и пылких излияниях, подумал, что недурно бы подкрепить диалог небольшой пантомимой.
Рука г-жи де М*** со слегка сжатыми пальцами лежала ладонью кверху на ее левом колене.
Рука Родольфа лежала на его правом колене, а это весьма удобная позиция для человека, наделенного смекалкой и умеющего ею пользоваться, а у Родольфа смекалки было больше, чем у целого взвода жандармов.
Рука г-жи де М*** была восхитительна: точеные узкие пальцы, розовые ноготки, кисть пухлая, с ямочками. Рука Родольфа была на редкость изящна — белая, суховатая, поистине длань патриция. Право, эти две руки созданы для соединения: и наш герой понял это с первого взгляда.
Дело было за одним — как осуществить этот союз. И я думаю, что мой долг перед потомством рассказать о тактике и стратегии, которые применил Родольф, дабы достичь столь важной цели.
Пространство дюйма в четыре разделяло обе руки; Родольф легонько толкнул локтем локоть г-жи де М***. От толчка ее рука скользнула по платью, к счастью, сшитому из шелка. Осталось всего лишь два дюйма. Родольф сочинил страстную фразу, которую просто необходимо было подкрепить пламенным жестом. Он произнес ее с жаром и, подкрепив жестом, уронил руку не на свое колено, а на руку г-жи де М*** — руку, лежавшую ладонью кверху, как мы уже имели удовольствие отметить выше.
Вот она — тактика, или я в ней ровно ничего не смыслю; право, наш Родольф обладал способностями выдающегося полководца.
Он тихонько сжал пальцы г-жи де М***, переплетя их своими пальцами, как бы давая понять, что их руки соединила игра случая и он готов тут же отнять свою руку, если владелице другой руки вдруг заблагорассудится выказать неумеренную добродетель, что вполне могло случиться: ведь женщины иной раз бывают такими чудачками.
Госпожа де М***, сидевшая к нему в профиль, чуть вскинула голову, полуобернулась и широко открыла глаза, вперив в Родольфа взор, в дословном переводе означавший нижеследующее:
— Сударь, вы держите меня за руку?..
В ответ Родольф молча сжал ее пальцы и, склонив голову вправо, возвел очи к потолку, что означало:
— Совершенно верно, сударыня, но отчего же у вас такая прелестная ручка? Ручка эта создана для того, чтобы ее держали, тут нет ни малейшего сомнения, и я был бы наверху блаженства, если бы…
Почти неуловимая улыбка тронула губки г-жи де М***, затем она еще шире открыла глаза, и, негодующе раздув ноздри, напрягла руку, зажатую в руке Родольфа, однако не отняла ее; то и дело она украдкой поглядывала на дверь. Перевод: да, сударь, у меня очень красивая рука, но это отнюдь не означает, что ее нужно держать, хотя содеянное вами — доказательство вкуса; я добродетельна, да, сударь, очень добродетельна, и кисть моей руки добродетельна, вся рука тоже, и ноги тоже, а уста у меня еще добродетельней, так что вы ничего не добьетесь, — измените направление своих атак. К тому же все это принадлежит моему супругу, поскольку он получил от моего отца сто тысяч франков, чтобы спать со мною, правда, он не очень старается отработать эти деньги, но тут ничего не поделаешь, на то он и законный супруг, таким и останется до конца своей жизни; отодвиньтесь же от меня или хотя бы догадайтесь затворить дверь — ведь она открыта настежь; ну а там будет видно.
Родольф все это разгадал с удивительной прозорливостью, нисколько не извратив смысла.
— Из двери так дует, что у вас замерзнут ножки. Разрешите ее затворить.
Госпожа де М*** легонько кивнула, и Родольф, бережно положив руку дамы своего сердца на ее колено, встал и затворил дверь.
— Закрывается она не плотно — тянет, словно сквозь решетку, — вот если закрыть на задвижку, дверь прикроется плотнее.
И Родольф закрыл дверь на задвижку.
Госпожа де М*** приняла вид отсутствующий и безмятежный, а это шло к ней несказанно. Родольф сел на прежнее место — на козетку, и снова сжал руку г-жи де М***, но не правой рукою, как раньше, а левой, что крайне примечательно и могло произойти лишь благодаря вдохновенной работе мысли. Сейчас вы увидите, любезная читательница, какое невероятное коварство таилось под его простодушным обликом, и, что бы там ни говорили невежды, поистине велико различие, берешь ли ты руку дамы правой или левой рукою.
Правое плечо Родольфа касалось плеча г-жи де М***, и в узенькое пространство между ее гибким станом и спинкой козетки тихонько проникла рука великого тактика и несколько мгновений спустя заменила спинку козетки, да так ловко, что г-жа де М*** могла этого и не приметить, до того осмотрительно и деликатно была проведена операция.
Быть может, вы думаете, что Родольф во время всех этих анакреонтических маневров простодушно говорил г-же де М*** о любви? Если вы и в самом деле так думаете, значит, вы — человек недалекий или весьма невысокого мнения о прозорливости моего героя.
Отгадайте же, о чем он говорил? Говорил о том, что нос одной из ее близких приятельниц с каждым днем становится все краснее и уже багровеет, как у пьяницы, об уморительном платье, в котором щеголяла г-жа такая-то на последнем балу, об импровизации г-на Эжена де Праделя и всякой всячине в эдаком же роде, что доставляло г-же де М*** необычайное удовольствие.
О страсти и любви — ни слова. Он не хотел ее предупреждать, не хотел, чтобы она приготовилась к обороне. Ведь это было бы чересчур наивно. До начала сражения говорить о любви женщине, которую хочешь завоевать, — значит вести себя как наемный убийца, который обратится к тебе со словами: «Сударь, будьте так добры, не мешайте мне действовать, пожалуйста, разрешите мне вас пристукнуть».
Начало враждебных действий.
— Во времена Регентства существовал восхитительный обычай, преданный забвению, и я всей душой сожалею о нем, — заметил Родольф без всякого перехода.
— Ну конечно, ужины вдвоем в уединении, — подхватила г-жа де М***, подмигнув, что в вольном переводе означало бы: чудовищный распутник!
— Я обожаю изящные ужины вдвоем, изящные домики для тайных свиданий, изящных маркиз, изящных собачек, изящные романы и прочие изящные аксессуары эпохи Регентства. Чудесные были времена! Тогда правил один лишь порок, лишь наслаждение было делом серьезным.
— Хороша мораль, нечего сказать, — промолвила г-жа де М***, но так она не подумала.
— Но не о том речь. Мне вспомнился обычай целовать руку женщинам, — сказал Родольф, поднося к губам ручку г-жи де М***, сжатую и укрытую его рукой, это было и галантно и почтительно… — А вы какого мнения? — продолжал он, запечатлевая искуснейший поцелуй на ее белой, нежной коже.
— Какого я мнения? Право, странный вопрос, Родольф! По вашей милости я попала в такое положение, что и ответить не могу: сказать, что такой обычай мне не нравится — значит показаться ханжой-недотрогой, а выразить одобрение — значит и одобрить вольность, которую вы себе позволили, и дать вам повод начать все сызнова, что, впрочем, заботит меня мало.