Брачные игры чародеев

Но одно дело кот, а другое — чудо-юдо, состоящее из двух разнородных частей, да еще с мордой, с которой можно ведрами слюну собирать. Теперь я ходячее недоразумение, годное лишь для паноптикума, где показывают уродцев.

Гермиона опустилась передо мной на колени и погладила по голове. Я лизнул ей руку, повинуясь извечному собачьему импульсу, и заскулил от досады.

— Ничего, ничего, бывает и хуже, — сказала девица, обретая прежнюю твердость духа.

— Да? А как?

— Помнишь, ты описывал Вольфрама, который превратился в чудовище со щупальцами? Что, если бы ты пошел по его пути?

— Нет никаких гарантий. Моя болезнь проявляет себя лишь на начальных этапах.

— Может, у Слядена остался эликсир? — Гермиона повернула голову в том направлении, где лежал, раскинув руки, наш отшельник. — Какой, однако, нервный.

— Наверное, я напомнил ему тяжелые времена, когда он сам то и дело рычал и скреб обои внезапно выросшими когтями. Гермиона!

— А?

— Может, ты попробуешь превратить меня обратно в человека?

— Вряд ли получится. Одной волшебной палочкой тут явно не обойтись. Я могу вернуть Леопольду его прежний облик, потому что это мои чары, но эти… прости, братец!

Я положил слюнявую морду на потрескавшиеся плиты и закрыл глаза лапой.

— Моя жизнь кончена. Возвращайся домой, пока не поздно. И скажи…

— Да что за глупости! — Гермиона похлопала меня по макушке. — Перестань. Опять начинаешь? Будь мужчиной!

— Я не мужчина. Я… собаколев.

— Ну, будь собакольвом, только таким, который смело смотрит в лицо опасности. Обрети другой угол зрения. Твои когти и зубы могут сослужить всем нам хорошую службу.

— Какую?

— Они способны устрашать врагов, а рык из твоего горла повергнет их наземь с первой попытки. Разве это не прекрасно? Твоя сила возросла. Помню твой прыжок. Он тянет на большой жестяной кубок, покрытый золотой инкрустацией.

— Уверена?

Тут во мне взыграл лучик надежды.

— Еще как! Мы доберемся до Жаворонка — пусть минет сто лет, но цели своей достигнем. В конце концов, ставки в этой игре теперь столь высоки, что не имеет смысла отступать и возвращаться ни с чем. Наш путь лежит только вперед. А то, что ты превратился в это… не обращай внимания. Мы — чародеи, не забывай. Наша жизнь полна чудес, которые не всегда бывают приятными. Я тебе не рассказывала, как однажды доколдовалась до того, что мои ноги пустили корни в пол спальни?

— Нет.

А интересную жизнь вела Гермиона, когда я не видел.

— Я занималась зеленой магией и что-то напутала в построении формул. Ну и мои ноги стали древесными корнями. С места сдвинуться не могла, да и повернуть процесс вспять самостоятельно не получилось. Ох и влетело мне от матушки! А Шеневьера обозвала меня бесталанной бестолочью. До сих пор вспоминаю. А ты сам, Браул? Ты же постоянно жалуешься мне, что в твоей лаборатории вечно что-то случается. Взять хотя бы происшествие с Тристаном. Пора бы привыкнуть. Считай свое превращение просто очередным вывертом своей странной судьбы.

В ее словах было много горькой правды.

Ну, в самом деле! После всего того, что случилось со мной в глубоком и недавнем прошлом, мне пора бы смотреть на выверты своей планиды исключительно с иронической усмешкой. А вместо этого? Вместо этого я погружаюсь в бездны отчаяния, хотя вполне мог обойтись и без них. Гермиона права: мое поведение не слишком героическое в ситуации, когда героичность необходима как воздух.

— Так что держи хвост пистолетом, — улыбнулась сестрица.

Я пообещал, что теперь, когда у меня есть хвост, я буду держать его только в этом положении, и спросил, каковы наши дальнейшие шаги.

Гермиона ответила, что надо привести в чувство Слядена и начать поиски пропавших. Больше всего ее заботила судьба Тристана. Предоставленный сам себе, подрастающий монстр способен натворить немало дел.

— Постой, — вдруг сказала Гермиона, поднимая мою голову так, словно собиралась чмокнуть меня в мокрый нос. — Я придумала! Теперь у тебя есть нюх! Браул! Ты понимаешь, что это значит?

— У меня он и раньше был.

— Но он был человеческий, а сейчас — собачий! Ты можешь найти Леопольда и Тристана по запаху! Мы можем использовать твои новые способности во благо экспедиции!

Я вскочил на все четыре ноги. А ведь юная чародейка права! С того самого момента, как я потерял человеческий облик, в мой нос постоянно лезли запахи, на которые я раньше и внимания-то не обращал. Они были куда острее, их было больше, и каждый нес в себе определенный смысл. О! Теперь я понимаю, что значит быть собакой. Это когда запах, источаемый каким-либо объектом, может рассказать тебе больше, чем иная научная книга. Вот, например, сейчас: я мог с уверенностью перечислить, сколько птиц и зверушек окружает нас, копошась в зарослях, покрывающих развалины дворца. Мог даже сказать, сколько каждой из них лет и какими болезнями она страдает.

— Браул! — позвала Гермиона. — Ты спишь?

— Нет, — сказал я, виляя хвостом. Хотя он и принадлежал моей львиной половине, размахивал я им по-собачьи. То есть выражал радость, а не раздражение. — Подумать только, дорогуша! Какой прекрасный мир открывается, с моей точки зрения!

— Вот видишь! Я говорила, что все не так плохо.

— Помнишь, когда я был котом?

— О да… — Гермиона покраснела. Та история закончилась большим конфузом, о котором в ее доме вспоминают до сих пор. Но я вам расскажу эту историю позже — в ней имеются свои нюансы, а на них сейчас времени нет. — Ты… словом, моя матушка все еще подозревает, что ты это сделал нарочно.

— Я не о том! Тогда я не смог оценить все плюсы и минусы пребывания в животном облике, но сейчас мне ничто не мешает это сделать!

— Ну!

— И чего Леопольд сокрушался! Быть собакой — ну, на время, конечно, — настоящее удовольствие.

Гермиона погладила меня по загривку, и я еле подавил в себе желание поскакать на задних лапах.

В этот самый момент Сляден Исирод решил вернуться к нашему шалашу.

— Ненавижу, когда мои прогнозы сбываются, — проворчал он, поднимаясь на ноги.

— Какие прогнозы? — спросила Гермиона.

— Я знал, что Синдром опять подложит нам свинью. И вот, пожалуйста! — Коротышка указал на меня.

— Я собаколев, а не свинья.

— Сам вижу. Вы перепугали меня до полусмерти, граф.

— Но вы же закалены в общении с чудовищами. Что вам я? Что во мне страшного?

Чародей выпустил из себя лишний воздух.

— Хоть в этом нелегко признаться, но… я поэтому и бросил заниматься монстрами, что понял, что я… всего-навсего законченный трус!

Выдав нам такое откровение, коротышка зарделся.

Гермиона покачала головой:

— Ну и ну! Кто бы мог подумать!

— Не верится, — сказал я. — Такая легендарная личность, как вы… Неистовый Странник, не больше и не меньше… Как вы определили выше? «Трус»?

— Трус! Да, трус! Если хотите знать, я для того и занялся этим опасным делом — изучением жизни монстров, — чтобы избавиться от своих страхов. Клин клином вышибают, думал я и, оказывается, ошибался.

— Значит, ваш клин не вышибся?

— Нет. Я бросался с головой во все самые глубокие омуты, ползал по самым отвратительным пещерам и норам, где гнездятся твари, в сравнении с которыми шагготы — просто дети малые. Я делал много чего такого, что принято считать подвигами, но всякий раз приходил в ужас и покрывался ледяным потом. Вот-вот, думал я, страх пройдет. Я привыкну. Адаптируюсь и уж следующему чудовищу только рассмеюсь в слюнявую рожу.

— Но не рассмеялись? — спросила Гермиона с неизмеримой жалостью в голосе.

«Вот женщины!» — подумал я (в тысячный раз).

— Вы правы. Ничего подобного я не сделал. Каждый визит к очередному монстру, которого требовалось описать, измерить и все такое, я переживал, как последние минуты своей жизни. Было много случаев, когда я с дикими воплями бежал прочь и боялся даже оглянуться, а потом казнил себя и ел поедом за трусость. Хорошо, что путешествовал я один — никто не видел моего позора. Прошло много-много лет. Ничего не изменилось. Я по-прежнему боялся, и по-прежнему мои ноги превращались в клюквенный кисель при виде какого-нибудь особо зубастого экземпляра…