Страница 349 из 501
В юности своей он с большим успехом занимался рисунком, когда же он приобрел опыт и в искусстве резьбы, мастер Антонио да Сангалло, обративший внимание на его талант и рассудительность, взял его с собой в Рим, где на первых порах поручил ему несколько капителей и баз, а также лиственную порезку на обломах в церкви Сан Джованни деи Фьорентини и кое-что во дворце Алессандро Фарнезе, который был тогда кардиналом. Симоне постоянно, и в особенности в праздничные дни и когда мог выкроить время, занимался рисованием памятников древности города и по прошествии недолгого времени рисовал и воспроизводил планы изящнее и точнее самого Антонио, так что, отдавшись изучению целиком, рисуя листья в древней манере, смело их закручивая, делая для большего совершенства сквозную листву и заимствуя из лучшего лучшее, одно отсюда, другое оттуда, он составил такую прекрасную и всеобъемлющую коллекцию образцов, что после этого у него все получалось хорошо и в общем и в отдельности, о чем можно судить по некоторым гербам, предназначавшимся для названной церкви Сан Джованни, что на Страда Джулиа: на одном из этих гербов он изобразил большую лилию, древний знак флорентийской коммуны на фоне вьющейся листвы с побегами и плодами, выполненными так прекрасно, что всех приводили в изумление. Вскоре после этого Антонио да Сангалло, получивший заказ от мессера Аньоло Чезис на мраморные украшения капеллы и гробницы самого Чезис и его семейства, которые были потом воздвигнуты в 1550 году в церкви Санта Мариа делла Паче, передал часть относящихся к этой работе узорных пилястров и цоколей Симоне, который покрыл их узорами так хорошо и красиво, что мне не приходится и говорить, о каких идет речь: настолько они выделяются среди всего остального изяществом своим и совершенством.
Да и не увидишь жертвенных алтарей более красивых и своеобразных, чем те, какие он по древнему обычаю установил в нижней части всей этой работы. Позднее же, когда тот же Сангалло соорудил в монастыре Сан Пьеро ин Винкола устье колодца, он поручил Моске отделать края красивейшими масками.
А вскоре после этого, когда он летом возвратился во Флоренцию, уже пользуясь известностью в среде художников, Баччо Бандинелли, делавший там мраморного Орфея, который был потом поставлен во дворе палаццо Медичи, заказавший его цоколь Бенедетто да Ровеццано, поручил Симоне гирлянды и другую резьбу, какую на нем можно видеть и сейчас, выполненные отменно, несмотря на то, что одна гирлянда осталась недоделанной и только насеченной. Он выполнил после этого много работ из мачиньо, называть которые не стоит, и намеревался воротиться в Рим; но так как в это время как раз приключился разгром этого города, никуда он не уехал, а женился и остался во Флоренции, больших заказов не получая. Поэтому, так как нужно было содержать семейство, а доходов не было, ему приходилось браться за любую работу.
И вот в эти дни объявился во Флоренции Пьетро ди Субиссо, каменных дел мастер из Ареццо, на службе у которого всегда было много рабочих, ибо все аретинское строительство шло через его руки. И в числе многих других увез он с собой в Ареццо и Симоне, где поручил ему камин из мачиньо и не очень дорогой водоем в одной из зал дома наследников Пеллегрино из Фоссомброне, аретинского гражданина (дом был в свое время выстроен превосходным астрологом мессером Пьеро Джери по проекту Андреа Сансовино и был затем его племянниками продан). Приступив к работе и взявшись за камин, Симоне сделал две ниши в толще обращенных к огню стенок, а наверху поставил два пилястра, а на пилястрах этих утвердил архитрав, фриз и карниз и на них фронтон с гирляндами и герб этого семейства и, продолжая в том же духе, выполнил там столько разнообразной резьбы и проявил такое тонкое мастерство, что хотя работа и была из мачиньо, в его руках она стала красивее и изумительнее, чем из мрамора, и это ему удалось тем более, что этот камень не так тверд, как мрамор, хотя и более рассыпчат. Вложив в работу эту крайнюю тщательность, он высек на пилястрах полукруглые и барельефные трофеи, самые красивые и причудливые, какие только были возможны, с шлемами, наколенниками, щитами, колчанами и другим разнообразным оружием. Он высек там также маски, морских чудовищ и другие изящные фантазии, выполненные и отделанные так, будто они из серебра. А фриз, что между архитравом и карнизом, он покрыл красивейшей ажурной лиственной гирляндой со многими птицами, выполненными так превосходно, что кажется, будто они летают по воздуху, и потому диву даешься, когда видишь их маленькие ножки, не больше настоящих, обделанные кругом так, что отделяются от камня, и работа эта, которую, как кажется, выполнить было невозможно, поистине кажется скорее чудом, чем искусством. Помимо этого, на одной из гирлянд он тонко выточил листья и плоды с такой тщательностью, что в известном смысле они превосходят и настоящие. Увенчали же эту работу поистине прекраснейшие маскероны и канделябры, и хотя, может быть, и не следовало вкладывать столько старания в работу подобного рода, так как те, кто, будучи ограничены в средствах, скудно ему за это платили, тем не менее он пожелал сделать все именно так, побуждаемый любовью к искусству и удовольствием, какое получаешь, когда хорошо работаешь. Однако, работая для них же над водоемом, он того же уже не добился, ибо сделал его довольно красиво, но обыкновенно.
В то же время помогал он и Пьетро Субиссо, который большими знаниями не отличался, составлять многочисленные проекты зданий, планы домов, дверей, окон и других вещей, относящихся к этому делу. На Канто дельи Альберготти под школой и университетом коммуны одно из окон, очень красивое, сделано по его рисунку. Таковы же и на Пелличчериа два окна дома сера Бернардино Серральи, а на углу дворца Приоров им собственноручно высечен из мачиньо большой герб папы Климента VII. По его указаниям и частично им самим сооружена из мачиньо также капелла коринфского ордера по заказу Бернардино ди Кристофано да Джуови в аббатстве Санта Фьоре, весьма красивом аретинском монастыре черных монахов. Алтарный же образ в этой капелле заказчик хотел поручить Андреа дель Сарто, а затем Россо, но неудачно, так как обоим все время мешало то одно, то другое, и они так и не смогли выполнить его просьбу.
В конце концов он обратился к Джорджо Вазари, но и с ним начались затруднения, потребовавшие многих усилий, пока все не уладилось. Дело было в том, что капелла эта была посвящена святым Иакову и Кристофану, и заказчик пожелал там изобразить Богоматерь с сыном на руках, а кроме того, на гигантском святом Кристофане еще одного маленького Христа у него на плече. Помимо того что мысль эта казалась чудовищной, ее и осуществить было невозможно: нельзя было поместить гиганта в шесть локтей на доске размером в четыре локтя. Однако Джорджо, желая услужить Бернардино, представил ему рисунок в следующем виде: он поместил Богоматерь на облаке, с солнцем позади, на земле же изобразил святого Кристофана коленопреклоненным, причем одна нога у него в воде у края картины, а на другую он опирается, чтобы встать, в то время как Богоматерь сажает ему на плечо младенца Христа с земным шаром в руках. На остальной части образа должны были быть размещены затем святой Иаков и другие святые так, чтобы они не мешали. Рисунок этот, понравившийся Бернардино, предполагалось осуществить, но он в это время умер, и капелла так и осталась, так как наследники ничего больше в ней не сделали.
Когда же эту капеллу строил Симоне, через Ареццо проезжал Антонио да Сангалло, возвращавшийся после крепостных работ в Парме и направлявшийся в Лорето для завершения работ в капелле Мадонны, куда им были отправлены Триболо, Раффаэлло Монтелупо, Франческо да Сангалло Младший, Джироламо да Феррара, Симоне Чоли и другие резчики, каменотесы и скульпторы для завершения того, что оставалось незаконченным после смерти Андреа Сансовино. Ему удалось увезти туда и Симоне, где он ему поручил наблюдать не только за резьбой, но и за архитектурой и другими тамошними отделочными работами. С поручением этим Моска отлично справился и, более того, собственноручно выполнил многое превосходно и, в частности, несколько круглоскульптурных мраморных путтов на фронтоне над дверями, и хотя некоторые из них принадлежат Симоне Чоли, все лучшие, прямо редкостные выполнены Моской. Ему же равным образом принадлежат и все идущие кругом мраморные гирлянды, высеченные весьма изящно, с отменнейшим искусством и достойные всяческой похвалы. И потому не приходится удивляться, что работы эти вызывают такое восхищение и уважение, что посмотреть на них приезжают многие художники из отдаленных местностей. Антонио же да Сангалло, понявший, как пригоден был Моска для выполнения серьезных заказов, охотно прибегал к его услугам и решил при случае вознаградить его и показать ему, насколько он ценит его мастерство. И вот, когда после смерти папы Климента вступивший на престол Павел III Фарнезе поручил заботам Антонио оставшееся необделанным устье колодца в Орвието, Антонио увез туда с собой Моску, дабы тот закончил эту работу, представлявшую некоторые затруднения и в особенности при отделке дверок; в самом деле, так как кромка устья была круглой, выпуклой при этом снаружи и вогнутой изнутри, и обе эти окружности друг с другом совпадали, было трудно приладить прямоугольные дверки к каменному обрамлению; однако силой чудного ума своего Симоне все наладил с таким изяществом и совершенством, что никто и не замечает, какие трудности в этом были заложены. Он отделал все устье и края его из мачиньо, а стены из кирпича, снабдив их красивейшими белокаменными эпитафиями и другими украшениями, соответствующим образом приладил и дверки. Кроме того, он поместил там мраморный герб названного папы Павла Фарнезе; а к тому же там, где раньше были шары папы Климента, соорудившего этот колодец, Моске было предписано (и это вышло у него превосходно) сделать из шаров рельефные лилии, заменив, таким образом, герб Медичи гербом Фарнезе, несмотря на то, что, как я сказал (так проходит слава мира!), творцом столь великолепного произведения и всего дворца был папа Климент VII, о котором в этой последней и наиболее важной части и не упоминается.