Страница 254 из 501
В церкви Санта Мариа Формоза для алтаря Бомбардьери Пальма написал помимо того святую Варвару в натуральный рост, с двумя фигурами меньших размеров по сторонам, а именно св. Себастьяна и св. Антония; однако же святая Варвара принадлежит к лучшим фигурам, когда-либо написанным этим живописцем, расписавшим в церкви Сан Моизе, неподалеку от площади Сан Марко, еще одну доску с Богоматерью, взнесенной на воздух, и св. Иоанном у ее ног.
Помимо этого, для помещения, где собираются члены скуолы Сан Марко, что на площади Санти Джованни э Паоло, соревнуясь со сделанным ранее Джан Беллино, Джованни Мансуети и другими живописцами, Пальма написал прекраснейшую историю, где был изображен корабль, везущий в Венецию мощи св. Марка. На ней Пальма изобразил ужасную морскую бурю с несколькими гонимыми яростью ветров судами, которые выполнены с большим пониманием и с острой наблюдательностью, равно как группа фигур, поднятых на воздух, и различного вида демоны, под видом ветров дующие на корабли, при помощи весел всячески стремящиеся сломить напор грозных и высочайших волн, но, того и гляди, потонут. В общем же творение это, говоря по правде, столь прекрасно и по выдумке, и в других отношениях, что почти невозможно представить, чтобы краски и кисть, пусть даже в руках превосходного мастера, могли выразить нечто более близкое к правде или более естественное, ибо здесь и ярость ветров, и мощь, и ловкость, напор волн, зарницы и молнии в небе, вода, рассекаемая веслами, и весла, которые гнутся от ударов волн и усилий гребцов. Чего же больше? Что до меня, то не помню, чтобы когда-нибудь видел я живопись более потрясающую, чем эта, ибо выполнена она так и с таким соблюдением рисунка, композиции и колорита, что кажется, будто сотрясается вся картина, словно все, что там написано, настоящее. За эту работу Джакомо Пальма заслуживает величайшей хвалы и должен быть назван в числе тех, кто владеет искусством и своими способностями настолько, что может в своих картинах выразить все трудности, которыми чреваты их замыслы. Ведь при таких трудностях у многих живописцев при первом наброске работы, когда ими овладевает некая ярость, получается нечто доброе и смелое, потом исчезающее при отделке, когда то хорошее, что было вложено в нее порывом, уничтожается. А происходит это потому, что тот, кто приближается к концу, смотрит нередко на части, а не на целое, и постепенно иссякает (ибо дух охлаждается) источник его смелости. Пальма же всегда твердо придерживался одной цели и доводил свой замысел до совершенства, за что был в свое время и всегда будет достоин бесконечных похвал.
Хотя работ его было много и все они очень ценились, однако несомненно, что лучше всех других и, конечно, самая поразительная та, где он, глядя на себя в сферу, изобразил себя самого с натуры, с разбросанными кругом разными верблюжьими шкурами, с отдельными прядями волос, написанными настолько живо, что лучшего и вообразить невозможно. Ибо в этой исключительной вещи дух Пальмы достиг такой мощи, что создал он вещь чудеснейшую и безмерно прекрасную, и это скажет всякий, кто видит ее почти каждый год на выставке в Вознесенье. И поистине достойна она прославления за рисунок, за искусство и за колорит и за всякое другое совершенство более любого произведения, написанного каким-либо венецианским живописцем до того времени. Ведь помимо всего прочего вращение глазного яблока передано в ней так, что ни Леонардо да Винчи, ни Микеланджело Буонарроти иначе этого и не сделали бы. Но об изяществе, строгости и других частностях этого портрета лучше умолчать, ибо, сколько ни говори о его совершенстве, больше того, чего он заслуживает, все равно не скажешь. И если бы по велению судьбы Пальма после этой работы скончался, за ним одним осталась бы заслуга превзойти всех тех, кого мы прославляем за редкостную и божественную одаренность. Между тем жизнь его, которая длилась и заставляла его работать, сложилась так, что он, не удержав того, с чего начал, свел в себе на нет все то, что, по мнению очень многих, должно было в нем возрастать. В конце концов ему, умершему в Венеции сорока восьми лет, достаточно и того, если одно-два совершенных его произведения частично затмят те упреки, которые он мог бы навлечь на себя остальными.
Товарищем и другом Пальмы был венецианский живописец Лоренцо Лотто, который, подражавший некоторое время манере Беллини, примкнул впоследствии к манере Джорджоне, о чем свидетельствуют многочисленные картины и портреты, находящиеся в Венеции в дворянских домах. В доме Андреа Одони находится очень красивый его портрет кисти Лоренцо, а в доме флорентинца Томмазо да Эмполи картина с Рождеством Христовым, изображенным в ночном освещении, которая особенно хороша потому, как сияние Христово в прекрасной манере озаряет эту сцену, где Мадонна стоит на коленях, а в фигуре, изображенной в рост и поклоняющейся Христу, представлен мессер Марко Лоредано. У братьев-кармелитов он же написал на доске св. Николая, вознесенного на воздух в епископском облачении с тремя ангелами, у ног же его св. Лючия и св. Иоанн, наверху облака, а внизу прекраснейший пейзаж с многочисленными мелкими фигурами и животными в разных местах, сбоку св. Георгий на коне убивает змея, а неподалеку Дева перед городом и кусочек моря. В Санти Джованни э Паоло в капелле св. Антонина, архиепископа флорентийского, Лоренцо написал на доске этого святого, восседающего с двумя подначальными ему священниками, внизу же много народу.
Когда этот живописец был еще молодым и подражал отчасти манере Беллини и отчасти манере Джорджоне, он в Сан Доменико в Риканати написал на дереве образ главного алтаря, разделенный на шесть частей. В средней изображена Богоматерь с сыном на руках, передающим через ангела облачение св. Доминику, стоящему на коленях перед Девой; там же и два путта, один из которых играет на лютне, а другой на маленькой скрипке. Во второй части папы св. Григорий и св. Урбан, в третьей св. Фома Аквинский и еще один святой, который был епископом в Риканати. Над ними остальные три клейма: в среднем над Мадонной – усопший Христос, которого поддерживает ангел, мать, целующая его руку, и св. Магдалина. Над св. Григорием – св. Мария Магдалина и св. Викентий, а в другом клейме, то есть над Фомой Аквинским, – св. Сигизмунд и св. Екатерина Сиенская. На пределле с мелкими фигурами и редкостной работы, в середине, св. Марию Лоретскую ангелы переносят из Скьявонии туда, где она находится и ныне; на двух же боковых историях – на одной проповедующий св. Доминик с самыми изящными на свете фигурками, а на другой – папа Гонорий, утверждающий устав ордена св. Доминика. В середине той же церкви рукой того же написан фреской св. Викентий, а в церкви Санта Мариа, что в Кастель Нуово, находится доска, написанная маслом, с Преображением Господним и тремя мелкофигурными историями на пределле: с Христом, ведущим апостолов на гору Фавор, молящимся в саду и возносящимся на небо.
Выполнив эти работы, Лоренцо отправился в Анкону, где Мариано из Перуджи закончил как раз образ главного алтаря в Сант Агостино с большим обрамлением. Образ этот не очень понравился, и потому ему в той же церкви было заказано написать на другой доске, стоящей посредине, Богоматерь с младенцем на коленях и двух летящих ангелов, венчающих Деву.
В конце концов, когда Лоренцо состарился и почти совсем потерял голос, он, выполнив в Анконе кое-какие другие не очень значительные работы, отправился к Мадонне в Лорето, где он раньше написал маслом на дереве один образ, тот, что в капелле по правую руку, как войдешь в церковь. Там порешил он закончить жизнь свою в служении Мадонне, поселившись в Санта Каза, и приступил к выполнению историй с фигурами высотой в один локоть и меньших размеров, вокруг хора над сиденьями священнослужителей. На одной истории он изобразил там Рождество Христово, а на другой Поклонение волхвов. Далее следует Встреча с Симеоном, а потом Крещение Иоанном в Иордане, изображена там и приведенная к Христу прелюбодейка; все они исполнены с изяществом. Равным образом написал он и еще две истории с многочисленными фигурами: на одной из них был Давид, приносящий жертву, на другой св. архангел Михаил в борьбе с низвергнутым с небес Люцифером. После их завершения он по прошествии недолгого времени отдал душу Господу Богу, и как жил он благопристойно добрым христианином, таким он и умер. Эти последние годы своей жизни он прожил весьма счастливо и с душой, исполненной спокойствия, и, более того, он заслужил ими, надо полагать, блага вечной жизни, чего, возможно, и не было бы, если бы под конец своей жизни он не был сверх меры опутан светскими делами, которые, излишне отягощая тех, кто полагает их целью, не дают духу подняться до истинных благ иной жизни и до высшего блаженства и счастья.