Страница 246 из 501
Мастера эти, видевшие творения Рафаэля и работавшие с ним, восприняли от него нечто такое, что в целом все как будто и должно было получиться, однако, говоря по правде, до тех особых тонкостей, какие должны быть в искусстве, они и не дошли. Но так как в Болонье в те времена живописцев, знавших больше их, не было, то правители и народ этого города считали их лучшими мастерами Италии.
Рукой Бартоломео выполнены фреской несколько тондо под сводом дворца Подесты, а в церкви Сан Витале, что насупротив палаццо Фантуцци, – Посещение св. Елизаветы, у сервитов же болонских вокруг Благовещения, написанного на дереве маслом, несколько святых написал фреской Инноченцио из Имолы. А в церкви Сан Микеле ин Боско Бартоломео расписал фреской капеллу того самого Рамаццотто, который возглавлял партию в Романье. Он же написал фреской в одной из капелл церкви Санто Стефано двух святых с несколькими очень красивыми летящими путтами, а в церкви Сан Якопо для мессера Аннибале дель Корелло капеллу, где изобразил Обрезание Господа нашего со многими фигурами, в верхнем же полутондо он написал Авраама, приносящего сына в жертву Богу, и в этой работе он действительно обнаружил хорошее знание дела и хорошую манеру. За Болоньей в церкви Мизерикордиа он написал на небольшой доске темперой Богоматерь с несколькими святыми, в самом же городе много картин и других работ, находящихся в разных руках, И по правде говоря, жил и работал он добротно и более чем благоразумно, и рисунок, и выдумка были у него лучше, чем у других, как это видно и в нашей Книге по рисунку, на котором младенец Иисус ведет спор с книжниками в храме, изображенном очень хорошо и с толком.
В конце концов завершил он жизнь свою пятидесяти восьми лет, сопровождаемый постоянной завистью болонца Амико, человека прихотливого и со странностями, и столь же сумасбродны, если можно так сказать, и прихотливы его фигуры, которые он писал по всей Италии и в особенности в Болонье, где он провел большую часть жизни. И по правде сказать, если бы многочисленные его труды и рисунки были выношены им на истинном пути, а не как попало, он, быть может, превзошел бы многих из тех, кого мы почитаем людьми редкостными и стоящими. Но, с другой стороны, плодовитость его имела то преимущество, что среди многочисленных его работ нельзя не разыскать кое-каких хороших и достойных похвалы. Такова, среди бесчисленного множества им сделанного, стена, расписанная светотенью на Пьяцца де Марсильи, где много историй в рамках и где фриз с дерущимися зверями выполнен так смело и так хорошо, что его, пожалуй, можно причислить к лучшим вещам, когда-либо им написанным. У ворот Сан Маммоло он расписал еще одну стенку, а в церкви Сан Сальваторе фриз вокруг главной капеллы настолько необычен и сумасброден, что рассмешит и того, кому хочется плакать. В общем же нет в Болонье церкви и улицы, где бы он чего-нибудь не напачкал.
Писал он много и в Риме, а в Лукке в Сан Фриано он расписал одну из капелл странными и причудливыми фантазиями; однако кое-что там стоит и похвалить, как, например, историю о Кресте и некоторые истории из жития св. Августина, где изображено множество знатных лиц этого города. И говоря по правде, это одна из лучших работ фреской, когда-либо написанных красками мастером Амико. Заслуживают похвалы и в церкви Сан Якопо в Болонье на алтаре св. Николая некоторые истории из жизни этого святого, а также нижний фриз с перспективами. Когда император Карл V посетил Болонью, Амико соорудил у входа во дворец триумфальную арку, рельефные статуи на которой сделал Альфонсо Ломбарди.
Что Амико обладал большим опытом, чем кто-либо другой, не удивительно, ибо говорят, что он, будучи человеком не от мира сего и ни на кого не похожим, исходил всю Италию, зарисовывая и копируя любую живопись или скульптуру, как хорошую, так и плохую, благодаря чему он набил себе руку и на выдумки, а если он мог заполучить что-нибудь для себя полезное, он охотно за это брался, но затем это портил, чтобы никто другой не мог этим воспользоваться. Все эти занятия и довели его до манеры, столь странной и сумасбродной.
Наконец, состарившись и дожив до семидесятилетнего возраста, он, то ли от искусства, то ли от своего нескладного образа жизни, впал в самое дикое безумие, над чем мессер Франческо Гвиччардини, благороднейший флорентинец и правдивейший описатель истории своего времени, управлявший тогда Болоньей, вместе со всем городом немало потешался. Тем не менее некоторые полагают, что безумие это сочеталось у него с хитростью, ибо, продав некоторые свои владения за малую цену, он находился в безумии и в самой крайней нужде, придя в себя, пожелал получить их обратно и на определенных условиях, и действительно их получил, ссылаясь на то, что продавал их, когда был не в себе. Но так как это могло быть и по-другому, я не стану утверждать, что это было именно так, и скажу лишь, что именно так мне неоднократно об этом рассказывали.
Он занимался скульптурой и высек из мрамора, как умел, в церкви Сан Петронио по правую руку, как войдешь в церковь, усопшего Христа на руках у Никодима, в той же манере, как и его картины. Амико писал сразу обеими руками, держа в одной руке кисть для светлых красок, а в другой – для темных, но особенно красив и смешон он был, когда стоял, унизав весь свой пояс кругом горшочками со смешанными красками, так что похож был на дьявола св. Макария со всеми его склянками. А когда он работал с очками на носу, он мог бы и камень рассмешить, в особенности если начинал трепать языком, ибо болтал он за двадцатерых, и когда рассказывал истории самые невероятные, смех был, да и только. И следует сказать по правде, что ни об одном человеке он никогда не говорил ничего хорошего, какими бы добродетелями или талантами тот ни обладал, каковы бы ни были достоинства, дарованные ему природой или судьбой. И, как было уже сказано, он так любил болтать и рассказывать всякие небылицы, что, когда как-то вечером, когда звонили к вечерне, он встретил одного болонского живописца, покупавшего на площади капусту, бедняга никак не мог от него отвязаться, и Амико со своими сплетнями продержал его, занимая приятными разговорами, под лоджией Подесты до самого утра, пока не сказал живописцу: «Иди же, вари свою капусту, время идет».
Он наделал бессчетное множество и других глупостей и шуток, о которых поминать не буду, так как пора уже рассказать кое-что и о Джироламо из Котиньуолы, написавшем в Болонье много картин и портретов с натуры, среди которых два в доме Виначчи хороши отменно. Он написал мертвым монсиньора де Фуа, погибшего в битве при Равенне, а немного спустя написал портрет Массимилиано Сфорцы. Он написал получивший большое одобрение образ в церкви Сан Джузеппе, а в церкви Сан Микеле ин Боско в капелле св. Бенедикта маслом на дереве образ, послуживший поводом к тому, что он совместно с болонцем Бьяджо написал в этой церкви все истории, которые они готовили фреской и отделали посуху и в которых видна опытность, как об этом говорилось при описании манеры Бьяджо.
Тот же Джироламо написал образ для церкви Санта Коломба в Римини в соревновании с Бенедетто из Феррары и Латтанцио, на котором он изобразил св. Лючию скорее сладострастной, чем прекрасной, а в главной абсиде – Венчание Богоматери с двенадцатью апостолами и четырьмя евангелистами, с головами такими большими и уродливыми, что совестно взглянуть. После этого он возвратился в Болонью, но пробыл там недолго и отправился в Рим, где он написал с натуры многих синьоров, в частности папу Павла III. Увидев, однако, что место это не для него и что среди стольких знатнейших живописцев ни чести, ни пользы, ни известности не приобретешь, он направился в Неаполь, где нашел некоторых своих друзей, которые ему покровительствовали, и в особенности мессер Томмазо Камби, флорентийский купец, большой любитель древних мраморов и живописи, предоставивший ему все, в чем он нуждается. И потому принялся он за работу и в монастыре Монте Оливето написал маслом на дереве образ с волхвами для капеллы некоего мессера Антонелло, епископа, не знаю какой местности, а в церкви Сант Аньелло – другой образ маслом с Богоматерью, св. Павлом и св. Иоанном Крестителем; а для многих синьоров он написал их портреты с натуры. А так как, прожив жизнь в бедности, он все старался нажить деньги, а лет ему было уже немало, то по прошествии недолгого времени, когда делать ему в Неаполе было уже почти нечего, он вернулся в Рим. Когда же некоторые из его друзей прослышали, что он скопил некоторые деньжонки, они его уговорили жениться для устройства личной жизни. И вот, поверив, что это ему пойдет на пользу, он так дал себя окрутить, что они для своей цели подсунули ему под бок в качестве жены шлюху, которую они для себя содержали. Повенчавшись и проведя с ней ночь, бедный старик догадался, в чем дело, и так это его огорчило, что, не прожив и несколько недель, он от этого помер на 69-м году своей жизни.