Цицерон

Стремление Цицерона всегда сопоставлять теоретические воззрения с общественной реальностью особенно ярко выразилось в диалоге «О законах», в его замысле и осуществлении: раз законы управляют государствами и задача состоит в сохранении и продлении государства, необходимо установить, какие законы хороши, ибо соответствуют общему строю Вселенной. В свое время Платон написал «Законы», дабы подтвердить историческими примерами теоретические выкладки предыдущего своего труда «Государство». Цицерон, вполне очевидно, ориентировался на этот образец. Диалог «О законах» бесспорно написан после «О государстве» и до наместничества в Киликии, то есть в 52 или в 51 году, а, значит, не только после диалога «О государстве», но и сразу вслед за ним. Трактат «О законах» завершает период духовной биографии Цицерона, который начинается с возвращения из изгнания и кончается гражданской войной.

Законов в Риме было очень много, они без конца менялись, а подчас и противоречили один другому. После восстановления коллегии трибунов новые законы принимались чуть ли не каждый год, а кроме того, еще другие утверждались по предложению консулов, некоторые — на основе сенатских постановлений. Вместе они образовывали пеструю массу, в которой ориентировались только специалисты-правоведы. Цицерон ознакомился с состоянием римского законодательства, еще когда появлялся на форуме в свите Сцеволы — во времена, о которых он вспоминает в трактате «О законах». В отличие от диалога «О государстве» в этом сочинении действуют современники Цицерона — Квинт и Аттик, а также и сам оратор. Разговор, воспроизведенный в книге, происходил, таким образом, совсем недавно; он, однако, не случайно не датирован, как и диалог, лежащий в основе трактата «О государстве»: и тот, и другой отражали историческую ситуацию не столько конкретную и неповторимую, сколько типологическую; в одном действие происходит в 129 году, накануне грандиозного политического кризиса, вызванного движением Гракхов, в другом — на пороге гражданских войн. Анализ римской системы магистратур, содержащийся в книге III сочинения «О законах», обнажает пороки, ей присущие, в первую очередь речь идет об опасностях, сопряженных с народным трибунатом. О них говорит Квинт, и, как ни убедительно возражает ему Марк, угроза государству, которой чревата эта магистратура, выступает совершенно ясно. Примечательное совпадение: одним из поводов гражданской войны вскоре явилось изгнание из Рима двух народных трибунов, приверженцев Цезаря, которые и присоединились к нему в Равенне. В государстве, о котором мечтает Цицерон, подобные эпизоды не могли бы произойти. В скопище законов необходимо внести порядок. По окончании гражданских войн этим и занялся император Август.

Уже в диалоге «Об ораторе» Цицерон устами Красса высказывал пожелание создать единый свод, собрать в нем отдельные положения римского права и классифицировать, как советовал Аристотель, по родам и видам. Красс уверяет, что тогда римское гражданское право сделается своего рода произведением искусства, так что правилам этого искусства можно будет обучать, как обучают геометрии или риторике. Но с чего же тут начать? Как внести разумный порядок в скопление законов^ норм и правил, не созданных сразу каким-то одним законодателем, а выраставших исподволь в течение веков из повседневной практики? Римские законы, как и государственное устройство республики, похожи на дерево, которое растет само по себе, не подчиняясь никаким правилам. Значит, и создавать систему законов следует, исходя из их «природы». Вот в чем основная мысль трактата.

Слово «закон», начинает Цицерон, неоднозначно. Есть два рода законов: вселенский Закон — «был разумом, происшедшим из природы, побуждающим к честным делам и отвращающим от преступления, разумом, который начинает быть законом не только тогда, когда он уже записан, но и тогда, когда он возник»; и есть законы писаные, которые выражают волю законодателя в виде определенных распоряжений или запрещений. Законы этих двух видов никогда не смешиваются. Закон в первом из указанных смыслов присущ «природе», то есть естественному ходу и положению вещей, и потому «есть прямой разум всевышнего Юпитера»; он подобен закону, что управляет движением небесных тел — и тот и другой рождены Провидением. Людской закон может отражать волю Провидения, потому что вселенский Разум живет не только в божественных предначертаниях, но и в разумной деятельности человека. Законодатель поэтому в состоянии следовать божественному закону, вводить законы столь же всеобъемлющие, столь же справедливые и равно распространяющиеся на всех, кого они касаются.

Из этого рассуждения вытекает весьма существенный вывод, на котором Цицерон особенно настаивает: если Закон одноприроден с Разумом, а последний присущ людям, как и богам, значит, боги и люди едины в своем подчинении общему Закону, то есть едины единством права. Мысль Цицерона можно сформулировать и по-другому: мир — единая община, достояние равно людей и богов.

Такова главная мысль, лежащая в основе всего диалога. Цицерон развивает ее в полном соответствии с правилами диалектики, которую усвоил еще в молодости, когда слушал Диодота, великого диалектика и геометра. Влияние учителя сказывается и в том, что образ Вселенского Града или Града Мудрых, которым завершается весь ход мысли, — образ в высшей степени стоический. Любое государство, любая община, таким образом, если законы, ими управляющие, соответствуют разуму, приобретают некую вселенскую миссию. Так оправдываются римские завоевания, ибо законы Рима, будучи распространены на весь остальной мир, приведут к торжеству в нем права и справедливости. Идея эта уже встречалась нам в трактате «О государстве», где она, впрочем, скорее высказана, чем доказана. В трактате «О законах» содержится доказательство, хотя и основанное на априорных предпосылках. Цицерон отводит «софизм» Карнеада, который в 155 году убеждал римлян, что завоевания их «неправые», и по-своему обосновывает римскую экспансию, толкуя ее не как акт военного насилия, а в духе стоической философии как расширение границ права, основанного на Разуме.

Связь политической мысли Цицерона с религией видна в этом трактате еще более отчетливо, нежели в предыдущем. Единство людей и богов дает, по мнению Цицерона, возможность основать государство на установлениях, которые не только ведут к процветанию и благополучию граждан, но я обеспечивают вечную жизнь самого государства; она естественно следует из совершенства законов, согласных с «природой».

Уже в диалоге «О государстве» говорилось, что «государство должно быть устроено так, чтобы существовать вечно. Государство не знает смерти, той естественной, которую знает отдельный человек, чья смерть не только неизбежна, но подчас и желанна». Сравнительно со своими предшественниками, размышлявшими о судьбах государств, Цицерон вводит существенно новый оттенок мысли. Политики и философы ограничивались ранее признанием того, что государства втянуты в вечный и роковой цикл рождений и разрушений и потому неизбежно смертны; Цицерон же полагает, что государства умирают лишь тогда, когда управляются дурными законами, и отнюдь не считает их гибель неизбежной. Поэтому лучшими законодателями будут те «вдохновенные» государственные мужи, что совмещают силу теоретической мысли с опытом и мудростью политической практики, мужи, прославленные Цицероном в диалоге «О государстве», чьи души находятся в гармонии с мировой душой, а ум есть отсвет Вселенского Разума.

Цицерон замечает, что законами подчас называют частные предписания, возникшие в связи с временной ситуацией и не связанные со всей совокупностью правовых норм. Такие законы, на его взгляд, не заслуживают этого имени, поскольку не входят в систему вечных начал права и не связаны между собой. Тем самым они дурны и втягивают государство в роковое движение к катастрофе. Именно таковы законы республики Рима в предсмертные ее годы, которые только расшатывают традиционное устройство государства, созданное на протяжении веков «добрыми» законодателями. Если Рим выжил, если сумел вырасти, укрепиться, распространить свою власть на весь известный мир, то лишь благодаря неуклонному воздействию духовного наследия законодателей, которые, конечно, учитывали всякий рае конкретное положение, но рассматривали его в свете вечных принципов Справедливости и Права и, стремясь к сегодняшней пользе, постоянно видели и самое отдаленное будущее. Так соединились две ветви исторического развития, вместе приведшие к возникновению империи: естественное становление, независимое от человеческой воли, и разумная планомерная деятельность людей, способная все же направлять развитие в русло, наиболее благоприятное для государства. Так кормчий корабля, уступая силе ветра и волн, в то же время искусным маневром приводит благополучно корабль в гавань. В годы раздумий над проблемами политической философии сравнение это возникало в уме Цицерона неоднократно. Он и сам никогда не упорствовал в тщетной борьбе с неизбежным; и после Лукки уступил силе ветра и волн, надеясь, что настанет день, когда он снова встанет у кормила и по затихшему морю счастливо поведет корабль при благоприятном расположении светил на небесах.