Цицерон

Процесс Целия в начале апреля непосредственно не связан с политической ситуацией, и в речи Цицерона нападок на триумвиров нет. Речь направлена главным образом против Клодии, сестры Клодия, которая предъявила Целию ряд серьезных обвинений. Цицерон принял тон снисходительного отца семейства, объяснял поступки клиента молодостью и предсказывал, что в будущем тот непременно станет добрым гражданином. Не исключено, что таким образом Цицерон надеялся приобрести расположение римской золотой молодежи, к которой и раньше обращался в речи «В защиту Сестия»; он, видимо, опасался, что отпугнул ее от себя, разоблачая «юнцов», слишком охотно шедших за Катилиной. Подобное объяснение согласуется с постоянной политикой Цицерона, направленной на примирение всех политических сил Рима. Он явно хочет предстать носителем высшего нравственного авторитета в государстве, что естественно повлекло бы за собой избрание его в цензоры.

5 апреля Цицерон атаковал один из законов, особенно дорогих Цезарю, — закон о распределении земель в Кампании. Каковы причины, толкнувшие оратора на столь, казалось бы, неразумный шаг? Инициатива принадлежала не Цицерону, а Луцию Домицию Агенобарбу, претору 58 года, который, как мы помним, уже пытался добиться, чтобы сенат признал недействительными законодательные акты Цезаря. По его наущению трибун Публий Рутилий Луп представил в сенат проект пересмотра аграрного закона Цезаря. Цицерон поддержал проект, и Помпей, кажется, по крайней мере в тот момент, ничего не имел против. Сенат принял постановление, в соответствии с мнением Цицерона, и назначил обсуждение законопроекта. Так обстояли дела в сенате, когда Помпей отбыл из Рима, как считалось, в Сардинию, а на самом деле в Лукку, где встретился с Цезарем и Крассом.

Мы уже указывали на причины, побуждавшие Помпея возобновить союз с Цезарем и Крассом. Дополнительной причиной явилась позиция, занятая Цицероном. Цезарь мечтал о дальних походах, он уже в это время думал о переходе через Рейн и об экспедиции в Британию; он не мог допустить, чтобы Домиций с помощью Цицерона осуществил свой маневр. После Луккского свидания Цезарь мог не сомневаться, что по истечении пяти лет, предусмотренных Ватиниевым законом, его полномочия командующего будут продлены. Помпей и Красс должны были стать консулами на 55 год, после чего каждый получал в управление провинцию, Красс — Сирию, Помпей — Дальнюю и Ближнюю Испанию, соединенные воедино. Наместничество давалось каждому тоже на пять лет. Об этой договоренности Цицерон узнал не сразу. Поездку по имениям пришлось срочно прервать, так как из Рима пришли тревожные вести: Клодий снова пытается помешать восстановлению Палатинского дома. С помощью Аттика Цицерон принял некоторые предосторожности, а Милон выставил караул у строительного участка. Клодий не мог теперь действовать, как прежде, прямо и грубо; тогда он придумал хитрый маневр. В середине апреля, как раз в те дни, когда шло свидание в Лукке, явилось снова множество знамений: в Римской Кампании слышался звон оружия, в Потенции началось землетрясение, в безоблачном небе гремел гром, вспыхивали ослепительные полосы света. Сенаторы, как полагалось в таких случаях, запросили гаруспиков, что следует делать, дабы умилостивить явленный знамениями гнев богов. Гаруспики (они не образовывали еще признанной государством греческой коллегии, впоследствии ее создал Азгуст, а в ту пору это были всего лишь «специалисты», приглашенные в Рим из Этрурии) ответили, что все боги в сильном гневе, особенно Юпитер, Сатурн, Нептун и Земля-Теллус. Причина гнева — пятикратно повторенное кощунство. Неправильно проведены и осквернены игры, осквернены священные участки земли, убиты вопреки установлениям международного права чужестранные послы, нарушены клятвы и оскорблена Фидес и, наконец, осквернены «древние и тайные» обряды. Гаруспики обратились к сенату с четырьмя советами: избегать распрей, что грозят отдать государство во власть одного человека, следить, чтобы никто не вынашивал против государства тайных замыслов, не доверять магистратуры дурным гражданам, а, главное, надо, чтобы «неизменным оставалось государственное устройство».

Подобный ответ в те дни, когда шло сплочение триумвиров, по всему судя, подсказал гаруспикам кто-либо из сенаторов, враждебных триумвирату. Обращение к Сивиллиным книгам уже положило однажды конец притязаниям Помпея на Египет. Упоминание об убийстве посла (или послов, оракул никогда не изъяснялся слишком определенно) достаточно прозрачно. Другие пункты ответа можно истолковать как осуждение действий Клодия (или Милона) и вообще всех случаев насилия, которыми так изобильна была в последнее время общественная жизнь Рима. Наконец, предостережение против распрей, ослабляющих сенат, явно выдавало аристократическое происхождение пророчеств. Клодий, однако, сделал вид, будто не догадывается о подлинном смысле ответа гаруспиков, и истолковал его весьма своеобразно на сходке, которую созвал в силу своих полномочий эдила: гнев богов направлен против Цицерона, гаруспики имеют в виду именно оратора. Ведь говорится же в ответе об осквернении святилищ — то есть о возвращении Цицерону участка и о восстановлении его дома на месте статуи Свободы. Несколько дней спустя Цицерон оспорил такое, мягко говоря, пристрастное толкование в речи «Об ответе гаруспиков», текстом которой мы располагаем. Он не присутствовал на сходке, но содержание речи Клодия ему передали. Возможно, в день сходки Цицерон еще не вернулся в Рим. Выступал он скорее всего во второй половине апреля, на следующий день после бурного заседания, в котором резко осуждал Клодия, пригрозил ему судом (по какому поводу — нам неизвестно) и был поддержан большинством сената.

В своем толковании ответа гаруспиков Цицерон без труда доказал, что речь идет о святотатствах, совершенных Клодием, наемники которого «осквернили» Мегалезийские игры в честь Кибелы в начале апреля. В речи содержится прекрасная картина этих игр и живописный образ богини, которая проносится по горам и долам в сопровождении львов и бьющих в бубны беснующихся корибантов. Звуки бубнов приняли в Кампании за звон оружия. Кощунственное же нарушение обрядов всегда, начиная со скандала на празднике Доброй Богини, было делом Клодия. Не он один, однако, повинен перед богами. В ответе гаруспиков упоминается убийство послов. Конечно, говорит Цицерон, убит Дион, но ведь убиты и другие представители племен и народов, официально посланные защищать интересы их родины перед римскими магистратами. Так, например, некий Платор, посланный жителями Орестиды, вольного Македонского края, к Пизону, был им отравлен и убит. Так что подобная судьба постигла не одного только александрийского посла, чью гибель некоторые считают делом посланных Помпея.

В целом автор речи об ответах гаруспиков благосклонен к Помпею. Цицерон не позволяет себе обвинять триумвиров, он нападает лишь на своих личных врагов — прежде всего на Клодия и еще на Пизона, консула, который предал его ради выгодного наместничества. О Цезаре — ни слова; по контрасту с безудержными восхвалениями Помпея это выглядело как осуждение. Ни слова и о Крассе. Цицерон старается поссорить триумвиров между собой. Наша датировка речи как раз подтверждается ее содержанием — Цицерон, видимо, не знал еще о согласии, к которому пришли триумвиры в Лукке. Об этом ему предстояло узнать в самое ближайшее время.

Весть пришла с двух сторон. Сначала прибыл Вибуллий, вестник, которого спешно отправил к нему Помпей тотчас после своего отъезда из Лукки. Помпей просил Цицерона не участвовать в сенатских прениях по аграрным законам Цезаря и распределению Кампанских земель, которые начинались 15 мая. Другое известие доставил Квинт, которого Помпей встретил в Сардинии. Они долго беседовали, и содержание разговора известно нам по обстоятельному письму Лентулу, цитированному выше. В ходе разговора Помпей напомнил Квинту, как тот умолял его помочь возвращению Марка из изгнания и какие обязательства принял от имени брата. Если теперь Марк не проявит сдержанность, последствия падут на Квинта. Пусть Марк отныне не подвергает критике политику Цезаря, мало того — пусть всячески ей содействует. Угрозы Квинту заставили задуматься и Марка. Видимо, придется снова смириться с неизбежным. В письме к Лентулу Цицерон рассказывает, как погрузился в воображаемый диалог с Республикой, в духе античных диалогов, едва ли не самым ярким образцом которых является «Критон» Платона. Цицерон просит римское государство позволить ему высказать благодарность людям, вызволившим его из изгнания, и выполнить обязательства, которые принял от его имени Квинт.