Цицерон

На первых порах могло показаться — и не без некоторых оснований, — что Цицерон не поощрял стремления открыть доступ в суды кому-либо, кроме сенаторов. Во всяком случае, он не оказал никакой поддержки тем, кто разоблачал и преследовал Юния Брута. Вскоре, однако. снова уступив просьбам сицилийцев, он согласился принять участие в процессе, который неизбежно должен был привести к антисенатской судебной реформе.

Веррес, чье имя стало нарицательным при обозначении продажного, жестокого и хищного римского наместника был выходцем из сенаторской семьи (мы видели, что отец его заседал в курии в 72 году). Двенадцатью годами старше Цицерона, он уже в 84 году занимал квесторскую должность, входил в штат марианского консула Гнея Папирия Карбона и сопровождал его вотведенную ему провинцию Цизальпинскую Галлию. В 83 году, после возвращения Суллы, Веррес бежал из армии, прихватив с собой воинскую кассу с шестьюстами тысячами сестерциев, и вскоре перешел в лагерь сулланцев. Когда у него потребовали отчета, он сообщил, что хранил деньги в Аримине, а все знали, что в ходе гражданской войны Аримин был взят, разграблен, так что исчезновение денег объяснилось легко и правдоподобно. Сулла не допустил Верреса в свое ближайшее окружение, и некоторое время он прожил в Беневенте, скупая имущество людей, погибших в проскрипциях, и тем существенно увеличил свое состояние. В 79 году он сумел добиться от пропретора Киликии Гнея Корнелия Долабеллы, чтобы тот взял его с собой в качестве легата. Так ему удалось совершить за государственный счет путешествие по Востоку, где он постоянно вымогал у жителей деньги, захватывал картины и статуи. Правда, когда Веррес ограбил святилище Аполлона на Делосе, бог наслал на святотатца бурю, корабль его выбросило на берег, и Долабелла распорядился возвратить статуи на место. Зато однажды Верресу удалось добиться даже отставки одного из декурионов города Сикиона, отказавшегося ссудить ему деньги. Обо всем этом Цицерон рассказал на процессе Верреса в речи «О городской претуре»; путешествие про-преторского легата по Азии предстает здесь как подлинный грабительский набег, ясно предвещавший то, что несколькими годами позже произойдет на Сицилии. Перечисление городов Азии и островов Эгейского моря, их громких исторических имен и их великих богов-покровителей производило особое впечатление, представляло преступления Верреса как кощунственное посягательство на интересы всей империи.

Веррес вернулся в Рим в 75 году, как раз вовремя, чтобы уступить в борьбу за претуру, которой и добился — вцрочем, если верить Цицерону, ценой подкупа избирателей. В качестве городского претора он вел себя, как всегда, бесчестно, особенно изощряясь в процессах о наследовании. Для них он выработал как бы особое право, которым руководствовался один и которое в городе окрестили jus verrinum — в латинском языке тут возникала игра слов, так как это сочетание означало одновременно и «Верресово право» и «свиное месиво». Цицерон пользуется этой игрой слов с явным удовольствием, хотя и не претендует на авторство. Будучи городским претором, Веррес демонстративно показывался всюду вместе со своей наложницей Хелидоной (Ласточкой); к ней обращались истцы и ответчики, и Хелидона вершила по собственному усмотрению магистратские дела своего возлюбленного.

По завершении претуры Веррес в качестве пропретора был направлен в Сицилию. Хотя нормальный срок подобной промагистратуры равнялся одному году, Веррес пробыл в провинции три. В 72 году пропретор Квинт Аррий, назначенный ему на смену, не смог отправиться на остров, так как вел (и притом весьма неудачно) боевые действия против восставших рабов. В 71 году сенат продлил пребывание Верреса в Сиракузах, боясь, что рабы под командованием Спартака переправятся в Сицилию, где получат передышку и наберут подкрепления. Воспоминания о двух войнах с рабами все еще были живы. Сенаторы прекрасно знали о злоупотреблениях Верреса: процесс Стения и речь на нем Цицерона достаточно их обо всем осведомили. До поры до времени Верреса выручали, по-видимому, два обстоятельства. Во-первых, необходимо было обеспечить оборону Сицилии. С основаниями или без них Веррес слыл способным или, во всяком случае, весьма энергичным командиром, незаменимым в критических обстоятельствах; отзывать в момент опасности руководителя войск, охранявших на острове порядок, казалось явно нецелесообразным: новому наместнику понадобилось бы слишком много времени, дабы сориентироваться в обстановке. Другой мотив состоял в том, что сенаторы, которые из солидарности со своим коллегой, отцом Верреса, так и не нашли времени завершить подготовку сенатского постановления по делу Стения, отнюдь не стремились поскорее вернуть пропретора в Рим. Пока он занимал официальное положение, действия его не подлежали судебному разбирательству, но как только он становился частным лицом, подобное разбирательство делалось неизбежным. В конце концов Веррес отбыл с Сицилии в начале января 70 года, высадился на побережье Лукании в порту Велии и оттуда посуху направился в Рим. Несколькими месяцами позже Цицерон побывал в Велии и собственными глазами видел пышно разукрашенный корабль, доставивший на италийскую землю Верреса со всем награбленным добром.

Веррес еще не добрался до Рима, он еще даже не покинул остров, как все сицилийские общины за исключением двух, Мессины и Сиракуз, отправили гонцов к Цицерону с просьбой выступить от их имени с обвинением едва сложившего свои полномочия пропретора: обвинение предполагало возмещение сумм, полученных наместником путем вымогательства. Почему сицилийцы обратились именно к Цицерону? Прежде всего потому, очевидно, что он был наравне с Гортензием самым знаменитым оратором Рима. На Гортензия рассчитывать им не приходилось, так как возбужденное сицилийцами обвинение болезненно задевало интересы сенаторов, Гортензий же был известен как человек сенатской партии; в дальнейшем он действительно взял на себя защиту Верреса. Цицерон на протяжении предшествовавших лет ни разу не выступал как популяр, но связи его с «отцами» были несравненно менее тесны, чем у Гортензия. Кроме того, он, как мы отмечали, оставил по себе на Сицилии добрую память честностью, справедливостью, простотой и любезностью обращения. Почти в каждом городе у него были друзья среди декурионов, он останавливался в их домах; к тому же, как всем было известно, Цицерон питал горячую симпатию к эллинской культуре. По всем этим причинам сицилийцы и остановили на нем свой выбор.

Но почему Цицерон согласился выступить обвинителем в процессе такого рода? В тридцать семь лет от роду он был далеко не новичком ни на форуме, ни в политике и прекрасно знал, что роль обвинителя по традиции отводилась молодым людям. Некоторые из своих мотивов Цицерон характеризует в конце речи «Против Квинта Цецилия о назначении обвинителя», о которой нам вскоре предстоит говорить более подробно. Раз существует закон о вымогательстве, говорил он в этой речи, было бы нелепо не прибегнуть к нему для защиты интересов провинциалов, учитывая моральные обязательства римлян по отношению к союзникам, положившимся на их fides. Поручать же такого рода дела неопытным юнцам — значит одной рукой отнимать у союзников то, что дает им другая.

Указывалось, что Цицерон мог согласиться и из тщеславия — ему не могло не льстить внимание граждан славного края с богатым историческим прошлым. Такое предположение не лишено оснований: далеко не каждый человек в Риме был способен предстать защитником культуры эллинов; в былые времена в этой роли выступали Сципионы,. Клавдий Марцелл и другие люди того же уровня, так что выходец из Арпина должен был испытывать немалое удовольствие, вписывая свое имя в подобный перечень. Высказывались и другие предположения. Некоторые исследователи видели даже в Цицероне своего рода подставное лицо, использованное Ломпеем с целью окончательно подорвать доверие к сенатским судам. В подтверждение приводили обещание Помпея заменить во время своего консульства (то есть именно в 70 году) судебный закон Суллы другим, по которому состав суда существенно расширялся. Никаких прямых доказательств подобного сговора между Цицероном и Помпеем нет. С таким же успехом можно предположить, что Цицерон хотел использовать процесс для некоторого оживления политической жизни, которую господство правящей клики делало скучной и монотонной, преследуя тем самым свой идеал concordia ordinum, то есть гармонии интересов всех общественных сил, несущих ответственность за судьбы государства — сенаторов, всадников и видных граждан в целом.