Страница 40 из 130
Они шли молча, а потом он сказал:
— Я не собираюсь поддаваться этому, Пузырек, но мне страшно. Мне опять снилось, что я падаю.
— Может, тебе стоит попросить Лоренцо…
— Нет. Моя Великая Птица полетит, — сказал Леонардо. — Вот увидишь.
— Это вина Лоренцо. Он подбил тебя на это сумасбродство. Порой он забывает, что он не император. Он может быть столь же суров, как те тираны, которых он так ненавидит. Но это не стоит твоей жизни, милый друг.
— Не нужно мне было заговаривать об этом сне, Пузырек. Прошу тебя, не тревожься. Мое изобретение безопасно; со мной ничего не случится. Просто у меня душа немного не на месте, как у любого, кому предстоит выступать перед толпой.
— Конечно, — мягко сказал Сандро, словно успокаивая друга.
Но Леонардо уже пришел в себя.
— А скоро обо мне будут слагать песни. — Он обернулся и окликнул: — Эй, Аталанте! Сочини-ка песню, чтобы исполнить, когда я поплыву меж облаков!
Аталанте Мильоретти — он сидел с Зороастро да Перетолой в последней повозке — помахал рукой в знак согласия и начал наигрывать на своей лире спокойную, почти монотонную мелодию. Леонардо впал в задумчивое молчание. Потом сказал:
— У меня должно получиться, потому что я не собираюсь стать посмешищем всей Флоренции. И потерять Джиневру.
— Тогда у меня есть для тебя послание.
— Какое?
— Симонетта просила сказать тебе, что она поговорит с его великолепием.
Настал черед Леонардо промолчать.
— Думаю, это касается Джиневры, — продолжал Сандро. — Audentes fortuna juvat [38]. Ты — живое доказательство этой пословицы.
Городок Винчи был укрепленной крепостью, над которой главенствовал старинный замок с кампанилой, окруженный пятью десятками домов из розовато-бурого кирпича. Красные черепичные крыши устилала листва каштанов, кипарисов и лиственниц, а виноградные лозы и заросли тростника подступали тенью к самым окнам; и стенам. Городок с его выщербленными стенами и единственной крытой галереей стоял на возвышенности и смотрел на низину, поросшую оливковыми деревьями, — когда ветер шевелил их листву, она казалась серебряной. Дальше лежала долина Лукки, зеленая, с лиловыми тенями; ее окаймляли горные ручьи. Леонардо вспомнил, что, когда дождь очищает воздух, вдалеке отчетливо видны скалы и расселины Апуанских Альп близ Массы.
Лишь сейчас, приехав сюда, Леонардо понял, как он истосковался по дому. Небо было ясным, а воздух — прозрачным; но мучительные воспоминания затуманивали его взор: онвернулся в детство и снова скакал верхом с дядей Франческо, которого в семье звали лодырем, потому что он не пожелал ограничить радости жизни одним ремеслом. Леонардо и Франческо, который был намного старше его, разъезжали, точно два принца, по всей округе, собирая ренту для Леонардова деда, патриарха семьи, мягкого и педантичного Антонио да Винчи.
И, трепеща от пережитого тогда страха и радости, вспомнил он о чудище, которое отыскал в стылой, темной, высокой пещере на скользком склоне горы Альбано. Ему было тогда тринадцать лет; в тот же год он стал учеником у Верроккьо.
Леонардо повел свою «свиту» из друзей и молодых подмастерьев вниз по мощенной булыжником дороге, мимо голубятни на длинном шесте — к горстке домов, окруженных садами, сараями, крестьянскими хижинами, крытыми землей, и совершенно одинаковыми шелковицами, которые высаживал его дядя Франческо. «Лодырь» Франческо экспериментировал с шелкопрядением, что могло оказаться весьма выгодным: самой богатой и влиятельной во Флоренции была Арте делла Сета — гильдия шелкоделов.
— Эй, Леонардо! — окликнул его Франческо из двора большого чистого дома, что некогда принадлежал синьору Антонио.
У Франческо, как и у его братьев, волосы были темные, вьющиеся, поседевшие на висках и поредевшие на макушке. Лицо казалось напряженным — возможно, из-за опущенных уголков рта и крупного орлиного носа; глубокие морщины пролегли под глазами и по костистым щекам, придавая лицу властное выражение. Франческо заключил Леонардо в медвежьи объятия, едва не удушив его, и сказал:
— Поздравляю, племянничек, ты поставил этот дом вверх дном. Так хорошо я не проводил время с тех пор, как забавлялся с одной крестьяночкой, которая…
— Франческо! Довольно с нас твоего бычьего помета!
В дверях дома появилась жена Франческо Алессандра. Она славилась своими длинными золотистыми волосами.
— Почему бы не сказать попросту «дерьма», любовь моя?
— Потому что я, хоть и обречена жить с медведем, который только и делает, что ест, спит и…
— Срет, — подсказал Франческо.
— …испражняется, — договорила Алессандра, — я предпочитаю оставаться дамой.
Она поцеловала Леонардо и пригласила его с друзьями в дом.
— Твой отец вне себя от волнения, — сообщил Франческо.
— Я так и думал. — Леонардо вошел в зал. — Чудесно повидать тебя, дядя.
За этой просторной высокой комнатой было несколько спален, два камина, кухня с двориком и мастерские, где время от времени ночевали крестьяне, работавшие на нескольких хуторах да Винчи; выше был второй этаж с тремя комнатами и камином, а десятью ступенями ниже — подвал, куда Леонардо обычно прятал найденных им мертвых животных. Все было выскоблено до блеска; как же, должно быть, гонял и без того старательных Франческо и Алессандру отец Леонардо, чтобы подготовить дом к приезду Лоренцо и его свиты!
Эта комната была заново обставлена постелями, сундуками, скамьями и шкафом — чтобы разместить кое-кого из младших свитских. Лоренцо отец, без сомнения, отдаст собственную спальню.
— Покуда совсем не размяк, племянничек, поди-ка побеседуй с отцом, — предложил Франческо, скорчив гримасу.
Леонардо вздохнул, ощутив беспокойство, которое всегда появлялось у него в присутствии отца — словно Леонардо был его учеником, а не сыном.
Пьеро спустился навстречу Леонардо из своей комнаты наверху. На нем было магистерское одеяние, на голове шелковая шапочка без полей — словно он в любой миг ожидал приезда Лоренцо.
— Приветствую тебя, сын мой, — проговорил он, — и вас также, Сандро Боттичелли.
Сандро поклонился:
— Приветствую вас, синьор Пьеро.
Леонардо с отцом обнялись.
— Франческо, не будешь ли ты так добр устроить друзей моего сына? — спросил Пьеро и крепко взял Леонардо за локоть. — Могу я на несколько минут похитить тебя у товарищей?
— Конечно, отец, — вежливо отвечал Леонардо, позволяя вести себя наверх.
Они вошли в кабинет, где стояли длинный узкий стол для писцов, кресло хозяина и скамья с двумя восьмигранными подушками; пол был выложен в шахматном порядке черной и белой плиткой. На табурете у стола сидел писец и старательно, напоказ делал записи в большой, переплетенной в кожу книге. Хотя обстановка и выглядела строгой, на ней лежал отпечаток вкуса выскочки: Пьеро желал, чтобы его именовали не синьором, а мессером, и мечтал носить меч, что было прерогативой рыцаря.
— Не оставишь ли ты нас одних, Витторе? — сказал Пьеро писцу.
Юноша встал, поклонился и вышел.
— Отец? — произнес Леонардо, ожидая самого худшего.
— Не знаю, бранить тебя или поздравлять.
— Второе предпочтительней.
Пьеро улыбнулся.
— Андреа обрадовал меня: Великолепный пригласил тебя работать в его садах.
— Это правда.
— Я горжусь тобой.
— Спасибо, отец.
— Так что, как видишь, я был прав, заставляя тебя трудиться без отдыха.
Жаркая кровь прилила к лицу Леонардо.
— Ты хочешь сказать — забирая все, что я зарабатывал, так что я даже не мог набрать достаточно, чтобы заплатить вступительный взнос в гильдию художников?
— Эти деньги шли на поддержку семьи… твоей семьи.
— А теперь семья, вернее, ты лишаешься этой кормушки.
— Меня не заботят и никогда не заботили деньги, — сказал Пьеро. — Я старался лишь правильно воспитать тебя. Твой характер до сих пор беспокоит меня.
38
Смелым помогает фортуна (лат.).