Страница 33 из 130
— Как я мог не понимать, что моя машина нуждается в руле точно так же, как корабль? Руль будет работать, как хвост птицы. А если подвесить человека под крыльями, то очень легко достичь равновесия. Именно так! — Он вскочил и рывком поднял Никколо на ноги. — Совершенство!
Распевая одну из непристойных песенок Лоренцо, он плясал вокруг Никколо, смущенного странным поведением мастера, затем схватил мальчика и, оторвав от земли, закружил.
— Леонардо, в чем дело? — воскликнул Никколо, высвобождаясь.
— Да ни в чем, все прекрасно!
И вдруг восторженное настроение Леонардо разом схлынуло, и он увидел себя таким, каким, по всей видимости, казался сейчас Никколо, — полным болваном. Разве может изобретение развеять его боль? Может ли ожесточить его сердце к Джиневре?
Возможно, на краткий миг. Но это была измена, так же как и свидание с Симонеттой.
— Наверное, правы были те люди на рынке, — заметил Никколо. — Ты безумен, как Аякс.
— Вполне вероятно, — согласился Леонардо. — Но у меня полно работы, потому что Великую Птицу следует переделать, а ей на той неделе предстоит лететь перед Великолепным.
Было уже далеко за полдень. Он сунул книгу о золотом цветке в мешок, подал его Никколо и зашагал к городу.
— Я помогу тебе с машиной, — предложил Никколо.
— Спасибо, мне понадобится кто-нибудь на посылках.
Это, кажется, удовлетворило мальчика.
— Почему ты так орал и плясал, маэстро? — спросил он.
Леонардо засмеялся и замедлил шаг, ожидая, пока Никколо нагонит его..
— Трудно объяснить. Скажем так: решение загадки Великой Птицы сделало меня счастливым.
— Но как ты решил ее? Я думал, ты спишь.
— Мне был сон, — сказал Леонардо. — Дар поэта Данте Алигьери.
— Он подсказал тебе ответ? — недоверчиво спросил мальчик.
— Именно он, Никко.
— Значит, ты веришь в духов?
— Нет, Никко, только в сны.
Почти весь обратный путь они прошли молча, потому что Леонардо ушел в себя. Он то и дело останавливался, чтобы сделать запись или набросок.
Уже в городе Никколо спросил:
— Маэстро, ты веришь в сглаз?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Сегодня на рынке одна женщина сказала, что ты можешь быть колдуном, можешь овладеть душой человека, взглянув в его глаза. Ты это можешь, Леонардо?
— Нет, Никко, — мягко сказал Леонардо. — Не спорю, глаза — это врата души, но никакая духовная сила из них не исходит.
— Я видел, как один из слуг мессера Веспуччи заболел и умер от сглаза, — как бы между прочим сказал Никколо.
— Ты мог и ошибиться.
— Я видел, — упрямо повторил Никколо и вдруг добавил: — Ты не забыл, что мы должны зайти к маэстро Боттичелли?
— Нет, Никколо, я не забыл. Но я должен завершить маленькую Мадонну, прежде чем Великолепный и Симонетта приедут в мастерскую. После их ухода я навещу Сандро.
— По-моему, ты боишься, мастер, — сказал Никколо, не поднимая взгляда от мостовой.
— Боюсь чего?
— Что маэстро Боттичелли болен из-за тебя. — Никколо выразительно коснулся глаза. — Из-за тебя… и красивой женщины Симонетты.
Глава 6
МОРОК
Околдование есть сила, коя, испускаясь из духа околдовывающего, проходит в глава околдовываемого и призраком проникает в его сердце. Дух, таким образом, есть инструмент околдования. Исходит он из глаз лучами, кои сродни ему и несут в себе духовные свойства. Оттого лучи, исходящие из глаз, кровью налитых, несут с собою морок духа и порченой крови, перенося тем заражение в глаза глядящего.
Так смятен был я, что лежал полумертвый, то ли зря видение, то ли бредя, то ли видя сон наяву, и мнилось мне, что воистину Купидон отъял сердце мое от тела.
Когда Леонардо вернулся в мастерскую Верроккьо, Симонетта ждала его в студии. Она сидела перед небольшим изображением Мадонны, глядя на нее так пристально, будто хотела расшифровать некую тайнопись. День клонился к закату, и свет в студии казался мертвенно-серым. Когда Леонардо и Никколо вошли, Симонетта оторвалась от картины.
— Ах, милый Леонардо, ты поймал меня, — сказала она. — Я стараюсь запомнить каждый удар твоей кисти. Ты, должно быть, последователь пифагорейцев.
— Почему ты так думаешь?
Леонардо был удивлен, застав ее в своей комнате — и так рано. Где может быть Андреа? Симонетта была очень важной гостьей и заслуживала достойного приема. Он поцеловал протянутую ему руку. Что-то было не так, но избежать обычного пустословия, предваряющего серьезный разговор, он не мог.
— Мадонна, младенец и кошка образуют в композиции треугольник, — сказала Симонетта. — Разве Платон в своем «Тимее» не представляет бессмертную душу как треугольник?
— Прости, если разочарую тебя, мадонна Симонетта, но я не пифагореец, насколько мне самому известно.
Симонетта рассмеялась, а Леонардо продолжал:
— Треугольник кажется верной фигурой для композиции этой картины. Быть может, в этом случае бессмертный Пифагор и был прав. Я рисую именно тебя, дабы показать красоту и чистоту души Девы.
— И не в меньшей степени потому, что полотно заказал Лоренцо.
Леонардо не смог удержаться от смеха: она мило поддразнивала его.
— Я знаю, что ты не хотела причинять мне неудобство, но… я не ожидал встретиться с тобой до сумерек. А где же Великолепный? Я думал, он будет сопровождать тебя.
— Он с… — Симонетта оборвала себя и попросила: — Никколо, не принесешь ли мне вина? Ужасно хочется пить.
Никколо вежливо поклонился:
— Хорошо, мадонна.
Однако прежде чем выйти, он бросил на Леонардо недовольный взгляд: Никко терпеть не мог оставаться в стороне от чего бы то ни было.
Когда он вышел, Симонетта по-матерински раскрыла объятия Леонардо, и он опустился подле нее на колени. Она поцеловала его, и он заметил, как она устала и встревожена.
— В чем дело, мадонна? — спросил он.
— Лоренцо с Сандро, как и твой учитель Андреа.
— Но почему? Что случилось? — Леонардо сразу предположил худшее.
— Мы с Лоренцо и Джулиано собирались весело провести день. Они разбудили меня на рассвете, чтобы ехать в Карреджи, а по пути хотели вытащить из спальни Сандро, чтобы мне было с кем поговорить, покуда они будут обсуждать Платона с Иоаннесом Аргиропулосом и Марсилио Фичино. Но, приехав к Сандро, мы сразу поняли, что дело плохо. Мастерская его в совершенном запустении. Он завесил все окна так, что свет едва-едва проникает внутрь. Его мы нашли в постели. Он явно уже давно ничего не ел, от него остались лишь кожа да кости, и даже запах говорил нам, что он болен. — Она прижалась щекой к щеке Леонардо, и он почувствовал, как она дрожит. Потом Симонетта отодвинулась и продолжала: — Но его глаза… они горели, сверкали. Увидев меня, он отвернулся и пробормотал: «Слишком поздно. Я уже переспал с тобой». Говорил он вполне осмысленно.
— Что бы это значило? — спросил Леонардо.
— Боюсь, он отравил себя фантазиями обо мне. Я не нуждаюсь во враче, чтобы понять, что он болен любовью. Стоит поглядеть ему в глаза, и все становится ясно.
— Это, наверное, melancholia ilia heroica, — объявил, входя в комнату, Никколо. Вид у него был взволнованный, щеки горели: он явно подслушивал под дверью. — Меланхолическая лихорадка, вызываемая любовью. Она истощает и тело и дух. Маэстро Тосканелли учил меня таким вещам. Он разбирается и в медицине, и в магии.
— Никко, это дело личное, — резко сказал Леонардо.
— Но я тоже тревожусь за Сандро, — возразил Никколо. — И я могу помочь. Я читал «Целебную лилию». А ты?
— Ты дерзишь, — заметил Леонардо без малейшего гнева в голосе.
— Пожалуйста, позволь ему остаться, — сказала Симонетта, отодвигаясь от Леонардо.
Он поднялся и наполнил для нее бокал принесенным Никколо вином.
— Я умею хранить тайны, — серьезно сказал Никколо.