Страница 66 из 183
гружался лесоматериалами, которые к сроку доставлял на предприятие. Его руководитель, Глузман Яков
Иосифович, ходатайствует, чтобы мы Сарафану не продляли срок надзора, подобная петиция есть и от
квартального. С моей стороны к Сарафану тоже претензий нет. Согласно графику на регистрацию, много с ним
беседую. Язык у него подвешен дай Боже, беседовать с ним интересно, даже чисто познавательно, но заглянуть
в душу не дается.
— Нашел кому в душу заглядывать, — усмехнулся Чеботарев. — Ты помнишь, какой резонанс в городе
вызвали крестины Сарафаном сына в ресторане?
— Конечно, помню, а что мы можем предпринять? То имущество, которое у него было до суда, описано и
изъято. Сейчас у него, кроме носильных вещей, своего ничего нет. Определенный судом ущерб взыскивается с
его зарплаты, — продолжал информировать Малышев.
— Как он возмещает, на его погашение ему и жизни не хватит, — съязвил Чеботарев.
— Дом, машины ему не принадлежат, приобретены на имя жены и тестя.
— Ты проверил, где они на такие покупки взяли деньги?
— Конечно! Действительно, по прежнему месту жительства их семейка продала три дома, а поэтому на
покупку одного дома у нас им деньги за глаза хватило.
Чеботарев из проведенных ранее проверок знал, чьи дома были проданы и за какую сумму. И все-таки с
досадой заметил:
— Сколько людей у нас ютится в черт знает каких антисанитарных условиях, а тут три человека имели три
дома, и, что обидно, нельзя их зацапать и пошерстить.
— Таких сейчас не выведешь, — поддержал начальника Малышев. — Того делать нельзя, то запрещается, вот они и шикуют, поскольку теперь они — хозяева.
— И мы должны безропотно терпеть, чтобы не лишиться погон.
— Вот бы у них сейчас в доме устроить внезапный обыск, — мечтательно произнес Малышев.
— А ты попытайся! — пошутил Чеботарев.
— На другой же день окажусь на гражданке, где меня не каждый руководитель возьмет на работу, потому что
я для него еж за пазухой, который не только видит, но и понимает, откуда таскаются жареные каштаны и что за
такой деликатес полагается. Нет, уж я пока потерплю проявлять несанкционированную инициативу, — сообщил
Малышев.
— Так на чем мы остановились? — усмехнувшись, поинтересовался Чеботарев.
— Вы знаете, зачем я пришел, и давайте будем принимать решение, — насел на начальника Малышев.
Задумавшись, Чеботарев спросил:
— Ты не заметил, он с нашими шустряками якшается?
— По моим сведениям, попытка со стороны Туляка была принята, но понимания он не нашел.
— Как видно, отшил от себя. Это уже позиция, — довольно произнес Чеботарев. — Конечно, Туляк для
Сарафана — шушера. Зачем ему с блатнягами связываться? Только чтобы привлечь к себе наше внимание? —
заключил он. — Административный надзор за Сарафаном компры на него не дал и не даст, как я думаю.
Оснований для продления надзора нет, а поэтому продлевать его не будем. Для знакомства с Сарафаном у нас в
городе нет даже достойной личности, у него есть друзья, и их довольно много, что показали крестины его сына, но они ни за какие пряники не приедут к нам совершать преступления, так как Сарафан в своей вотчине им не
позволит хозяйничать.
Вот к нему приезжал Жернов-Постников, тоже медвежатник, по кличке Лапа, специалист, наверное, похлеще
Сарафана, но, согласно полученным оперативным данным, он отошел от криминальных дел и ведет себя
довольно тихо, если не считать частые поездки по гостям.
— Не иначе как живет на подачках своих учеников, — уверенно решил Малышев.
— Что законом не запрещено, а значит, не является наказуемым, — повторил известную всем юристам фразу
Чеботарев.
Определившись в отношении Гончарова-Шмакова, Малышев с делом своего поднадзорного под мышкой
покинул кабинет начальника.
Так удачно для Гончарова-Шмакова разрешилась одна из сложнейших для него задач, которой он сам
никогда бы не разрешил. Теперь Виктор получил свободу не только в мышлении, но и в передвижении.
Глава 48
Семейные заботы и хлопоты по руководству кооперативом не заслонили давнишнего желания Душмана стать
вором в законе официально.
В своем письме Виктору он просил его приехать к нему в гости вместе с известными ему законниками к 1
октября, гарантируя каждому за беспокойство достойное вознаграждение, при этом он брал на свой счет оплату
всех расходов, которые возникнут в связи с поездкой.
Являясь кумом Тарасу, Виктор отказать ему в просьбе не мог, тем более что ранее обещал поддержку.
Он взял отпуск и вместе с Бородой поехал домой к Лапе, который уговорил поехать в столицу вместе с ними
еще трех законников.
На сборы такой представительной делегации ушла неделя.
В Москве Душман поселил гостей у себя на даче, где к их услугам постоянно дежурили два такси с
водителями, которые были и гидами, и снабженцами.
1 октября в 14 часов гости и восемь московских законников встретились в кооперативной сауне, где в
непринужденной обстановке за обильным столом произошло их знакомство.
В ходе задушевных бесед стороны нашли общих знакомых. Как гости, так и местные законники убедились в
полномочности каждого, но сходку по важному для Тараса вопросу в этот день проводить было нельзя, так как
никто из законников здраво и рассудительно не мог себя вести.
Тарас и не рассчитывал на иное. Он хотел преподнести москвичам сюрприз своими обширными связями с
законниками других регионов страны. Он видел, что Лапа не зря был паханом зоны. Он не только умело мог
вести беседу, но при необходимости тонко заставлял своего собеседника слушать себя, что на сходке было
немаловажным. Но Тарас также заметил, что не все москвичи были рады новому знакомству: косые взгляды, бросаемые на гостей, были тому наглядным подтверждением.
Обняв за плечо равного себе по возрасту москвича по кличке Охотник, Лапа, пьяно наклоняясь к нему, говорил:
— Ты помнишь, как нас после войны в 50—60-е годы преследовали и в зоне, и на воле?
— Натерпелись, не дай Бог, — согласился с ним собеседник. — Жизнь была собачья, нигде покоя не было.
— А Родину защищать все же брали, — сел на любимого конька Лапа.
— А как же, даже как путевым в камере повестки на фронт выписывали, — подтвердил Охотник.
— Сколько корешей полегло в армии Константина Константиновича Рокоссовского, — скорбно поведал Лапа.
— Одно слово — штрафники, — в тон ему произнес Охотник.
— Давай по одной опрокинем за них, — предложил Лапа.
— Давай! — с неменьшим желанием поддержал его Охотник.
Лапа подозвал к себе Бороду и, представляя его Охотнику, уважительно сообщил:
— Ты представляешь, мы с ним вместе трубили в штрафбате.
— Неужели? — искренне удивился Охотник. — И когда вы нашлись?
— А мы с ним с тех пор и не терялись, — улыбнувшись, пояснил Борода.
Грохнув тарелкой о пол, Охотник предложил:
— Кореши, давайте выпьем за наших братьев-штрафников, погибших и не доживших до наших дней.
— И за Константина Рокоссовского, — добавил Борода.
Рокоссовский был у штрафников авторитетом и кумиром. Еще бы! Он был несправедливо осужден, как и они, был в местах лишения свободы и, как они, изъявил желание защищать Родину.
За тост Охотника законники свои рюмки осушили стоя. Через некоторое время вспомнили не менее
достойный предшествующему тост, за который также нельзя было не выпить. Наблюдая за пиршеством, Душман
заметил, что никто из присутствующих не спился и не потерял своего лица. Каждый пил столько, сколько ему
позволяло здоровье и сколько он желал.
Кооператоры, здоровенные ребята, обслуживающие важных гостей, были шокированы, увидев их раздетыми.
Им показалось, что они присутствуют на совете вождей индейских племен, а не в Москве — такая яркая и сочная