Страница 53 из 183
Лесник не будет возражать.
— Некоторые за спиной бакланят, что мы все делаем чужими руками. Пускай посмотрят, как у нас работают
руки, не говоря о голове, так как за дурной головой умелых рук не бывает, — поддержал Штука.
— За один номер платишь штуку, не слишком ли накладно? — заметил Оборотень.
— Если Лесник согласится, то он выступит последним, поэтому ты можешь опередить его и получить штуку,
— пошутил Гуцул, до этого вообще не вступавший в разговор, а лишь принимавший участие в голосовании.
— Если вы предлагаете мне выступить в клубе со своим номером, то я согласен, но мне надо немного
времени на подготовку. Я давно уже не баловался такими инструментами, — почувствовав общее настроение, согласился Лесник, — поэтому как бы не было конфуза с моим номером.
— Я считаю, что с выступлением в клубе Леснику надо повременить, — не спеша стал выражать свою мысль
Граф. — Когда на сцене останется один лидер и Лесник посчитает борьбу с ним возможной, только тогда он
пускай и выходит. В клубе мы всегда сидим в одном месте, ряд вы знаете какой, пятый. Там по ходу и решим, быть или не быть, — выразил он общее мнение.
Перед тем как расстаться, Лесник обратился к собравшимся.
— Друзья, мне надо вступить в контакт с хозяином по вопросу досрочного освобождения, — сообщил он им
свою новость.
Обдумав ее, Тихий сказал:
— Я думаю, возражений не должно быть.
— Желание хорошее, лишь бы масть прорезала, — согласился Бунтыл.
— К общаковой кассе тебе не придется прибегать? — осторожно поинтересовался Оборотень, самый жадный
из всех.
— Мне неудобно ее потрошить с первого дня вступления в наше братство. Обойдусь своими силами.
— Дипломатично поступаешь, — согласился с ним Король. — Как вижу, мы в своем выборе не ошиблись.
Достав из кармана серебряные часы-луковицу, Тихий посмотрел, сколько натикало времени:
— Торжественная часть сходки закончена. Давайте по пять граммов и будем разбегаться.
Глава 39
Только работающие в бане заключенные видели, как часто по нескольку часов подряд Сарафан занимается
тренировками то с ножом, то с топором. Если в начале тренировок цель, находившаяся на расстоянии пяти
метров, была в виде планки шириной в 10 сантиметров, то к их концу ширина планки стала пять сантиметров. И
только тогда он подошел к Веселому и сказал, что согласен участвовать в самодеятельности. Веселый, вылупив
на него глаза, с нескрываемым сомнением брякнул:
— Темнить изволите, уважаемый Сарафан.
— Кроме шуток и без понта, — серьезно повторил Сарафан.
— Я тебе не верю!
— Твое дело — верить мне или нет, но я действительно желаю участвовать в художественной
самодеятельности.
— С каким номером ты думаешь там выступить?
— Ты, наверное, забыл, какой номер предлагал мне показать на сцене?
— Метать нож и кидать топор в цель — красивый номер, но нам его администрация не позволит показать.
Зачем в людях пробуждать звериные инстинкты?
— На воле такой номер называется цирковым, и он не считается звериным. Притом циркач нож метает не
просто в деревянный брусок, а прямо в человека, за пределами которого начинается цель. Практически циркач
может убить своего ассистента, но этого не происходит, зато зрители таким опасным номером остаются
довольны.
— Я за твой номер голосую обеими руками, но как на него посмотрит хозяин? — сдался Веселый.
— Ты мне предлагал участвовать в самодеятельности?
— Предлагал, но ты отказался.
— Мне пришлось подумать и несколько раз отмерить, прежде чем решиться на такое. Теперь ты начинаешь
ссылаться на хозяина, разрешит он или нет. Меня твои проблемы не волнуют, сообщи хозяину о моем согласии.
Если он откажет, то я больше с тобой ни в какие игры играть не буду.
— Ты что-то хитришь. Честно скажи, что тебя побудило обратиться ко мне со своим предложением?
— Душу перед тобой выворачивать я не собираюсь, не надейся, но информацию для размышления подкину.
Я уже просидел достаточно и хочу обратиться к хозяину с просьбой о досрочном освобождении и то, что я буду в
активе, мне не помешает.
— Он на такую сделку не пойдет, — сказал Веселый.
— А почему? Плохо я работаю или у меня замечания есть?
— Ты же у нас всю погоду делаешь, думаешь, там, наверху, не знают?
— Пускай будет так, — согласился Сарафан. — Тебе что, климат в бараке не нравится, хочешь вернуться к
Филиному?
— Против того, что было, нет никакого сравнения, с тобой спокойнее, — признался Веселый.
— Вот видишь, какая ты дрянь. По твоему рассуждению, если я авторитет, то плохой человек. Кому я сделал
плохо, заступаясь за обиженных? Короче, я с тобой трепаться не собираюсь, что надо, я тебе сказал.
— Твою просьбу я передам наверх по инстанции. Как они там решат, так и будет.
Отойдя от Сарафана к окну и смотря через решетку на двор, Веселый задумался: «Сарафан такой зверь, что
сожрет любого. Какой компрометирующий материал я имею против него, чтобы помешать досрочному
освобождению? В бараке навел порядок, в бане тоже, даже пристроил сауну, правда, в бараке продолжают
играть в азартные игры, но тут нет непосредственной вины Сарафана. Даже в случае с Ишаком он поступил
правильно: иначе не избавился бы от него».
О своем разговоре с Сарафаном Веселый немедленно сообщил активу бригады и членам художественной
самодеятельности, одни из которых поверили ему, другие приняли это как очередную хохму.
Когда подполковник Григоренко пришел в кабинет полковника Долгошеева и передал ему разговор Веселого
с Сарафаном, то Петр Алексеевич сказал:
— Ты поверил зековской утке?
— Я сам беседовал с Сарафаном, и он подтвердил мне свое намерение.
— Чтобы медвежатник, вор наивысшей воровской квалификации, о которой можно только мечтать в их кругу, вдруг опустился до выступления перед серой массой — не верю, — хлопнув себя ладонями по пышным бедрам, категорически заявил он.
— Что он медвежатник, я сомневаюсь, — осторожно возразил Григоренко.
— Зато я нисколько не сомневаюсь в этом, — возразил Долгошеев. — Он — хитрая вустрица. Если он принял
такое решение, которое по воровским канонам не укладывается ни в какие рамки, то за этим скрывается какой-то
подвох.
— Он думает обратиться к вам с просьбой о досрочном освобождении, — пояснил Григоренко.
— Так сразу и сказал бы, — успокоившись, произнес Долгошеев. — Думать никому не запрещается, ты мне
скажи о своем отношении к номеру нового самодеятельного артиста.
— В самодеятельности у нас одни и те же лица, притока талантов нет. Если же такой авторитет, как Сарафан, соглашается в ней участвовать, то и другим, менее авторитетным ворам не зазорно будет последовать его
примеру.
— Красиво говоришь, но выступление на сцене заключенного с холодным оружием в зоне особого режима
как-то попахивает хреновиной, — осторожно намекнул Долгошеев.
— Во время работы у зеков есть разный шансовый инструмент — топоры, пилы, — ничего страшного не
происходит... Мы в лагере метателей ножей не учим, но выявить их благодаря номеру Сарафана не мешает, —
продолжал Григоренко.
— Я против номера Сарафана не возражаю, вижу оперативные плюсы от него. Если бы его инструмент
заменить на деревянный, — мечтательно подумал вслух Долгошеев и сам себе возразил: — Тогда сам номер не
будет иметь никакого эффекта.
Задумавшись и почесав пальцем висок, он наконец махнул рукой:
— Распорядись, чтобы ко мне доставили нашего артиста.
— Когда его к вам доставить?
— Завтра утром в такое время.
После ухода Григоренко Долгошеев по селектору связался с дежурным и приказал, чтобы к нему доставили
заключенного Лукьянова Игоря Николаевича.
Оставшись вдвоем с Лукьяновым, Долгошеев поинтересовался: