Страница 2 из 70
Когда мама рассказывала мне эту историю, я остановил ее в этом месте, и сердце мое забилось в надежде.
— Но ведь ты сказала, что он умер.
В голосе ее послышалась усмешка.
— Ну, — сказала она, — можешь считать, что и умер.
Есть кое-что еще, что вы должны знать. Каждый из этих незнакомцев, каждый из этих так называемых докторов говорил на своем местном диалекте, столь ярко выраженном и отчетливом, что это сразу же становилось заметно.
Эти люди были ходячими типажами. Глупым анекдотом.
Они были англичанином, ирландцем и шотландцем.
2
По вторникам со мной никогда не происходит ничего из ряда вон выходящего. Могу с уверенностью сказать, что это самый скучный день недели. Даже тот вторник, когда моя жизнь вошла в штопор и понеслась навстречу кошмару, поначалу казался таким же, как и все остальные.
Я открыл глаза всего за несколько секунд до того, как будильник собирался привести меня в чувство, перекатился по кровати и шлепнул по кнопке, заглушая звонок. Перспектива еще одного дня исторгла из меня лишь короткий — не более — стон, я поднялся, посетил ванную, вымыл руки, прошлепал на кухню сварить кофе, обшарил холодильник в поисках чего-нибудь подходящего для завтрака и в конечном счете остановился на побитом и рыхлом банане. Но я был разочарован, не обнаружив никаких следов моей домохозяйки, никакого свидетельства хотя бы того, что она проснулась.
Мы — моя домохозяйка и я — жили в паршивой квартирке с двумя спальнями в Тутинг-Беке, [3]Ю-З 17, в нескольких минутах ходьбы от оживленной улочки, где витал легко узнаваемый лондонский букет запахов, этакий одеколон а-ля Тутинг: пиво, опиум, сточные воды, тухлая рыба, автомобильные выхлопы, застоялая моча.
Она прожила тут уже несколько лет, а я еще был новичком, потому что поселился всего несколько недель назад, но прожил уже вполне достаточно, чтобы понять, какие чувства я к ней испытываю.
Приняв душ и надев костюм (с бахромой на рукавах и пузырями на коленях от частых визитов в химчистку), я, готовя сэндвичи, начал тянуть время в надежде увидеть мою домохозяйку — как она с опухшими после сна глазами, зевая, примется искать кукурузные хлопья. Но дверь ее спальни оставалась безнадежно закрытой.
Прихватив ланч и велосипедный шлем, я вышел из квартиры, не забыв запереть входную дверь на два замка. Стояло прохладное, ясное декабрьское утро, и дыхание вырывалось у меня изо рта, словно дым. Ночью прошел сильный дождь, и мир вокруг стал мутным и промокшим, словно я смотрел на него через запотевшее оконное стекло. Я присел, чтобы отстегнуть свой развалюшный велосипед — обычно я пристегивал его цепью к фонарному столбу, хотя своим видом он не мог привлечь и самого захудалого угонщика, и даже собаки отказывались поднимать лапу рядом с его ржавыми колесами и рамой, с которой хлопьями осыпалась краска.
Усевшись в седло, я тронулся с места, повихлял немного, но потом обрел устойчивость. Я покатил по улице мимо магазинчика на углу, киоска проката видеокассет, мимо «Кингс армс» [4]и халяльной [5]пиццерии и наконец у станции метро, ощутив головокружение и прилив чувств, ввинтился в поток машин и вырулил на главную дорогу. С этого места мне требовалось около трех четвертей часа, чтобы добраться до работы мимо Клапхэма, Брикстона, Стоквелла и Ламбета, [6]вся грязь, дым и песок Лондона оседали за это время на моем лице. Крутя педали, я ощущал себя частью чего-то большего, чем я сам, составляющей всеобщего устремления на работу, бездумного роботизированного потока к центру города. Под землей и по земле, в поездах, на машинах, пешком — все мы проталкивались вперед, целеустремленно, не удостаивая даже мимолетного взгляда других составляющих этого потока, все мы продвигались к цели в этом безжалостном стаде ежедневной утренней миграции.
Время опасно приближалось к девяти часам, когда я, проскрипев тормозами, наконец остановился у дома 125 по Фицгиббон-стрит — невысокого серого здания неподалеку от вокзала Ватерлоо и в нескольких минутах ходьбы от ловушек для туристов на южном берегу Темзы. Здание ничем не привлекало к себе внимания, хотя грязная пластмассовая табличка на стене открывала пытливому глазу некоторые дополнительные детали.
АРХИВНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОЙ СЛУЖБЫ ХРАНЕНИЕ И ПОИСК ИНФОРМАЦИИ
Тяжело дыша, я заякорил велосипед на автомобильной парковке рядом с контейнерами для стеклотары и бумаги. Вдалеке, все еще украшенные лондонским туманом, виднелись спицы «Лондонского глаза», [7]башни Вестминстера, чинный клин Биг-Бена, однако я повернулся спиной к городским достопримечательностям и поспешил в здание. Махнув пропуском перед физиономией вахтера Дерека, я протиснулся в лифт, глубоко вздохнул и вскоре вышел из кабины на шестом этаже.
Тут уже можно было погрузиться в приятную рутину офисного дня. Серый пол, серые стены, серые столы, серый декор. Комната полнилась привычными звуками — слабым гудением компьютеров, ворчливыми вздохами ксероксов, назойливым комариным зудением телефонов. Кивая на ходу коллегам и обмениваясь «добрыми утрами», «приветами» и «как ты провел выходные», я подошел к своему столу, заваленному кипами папок мышастого цвета.
На моем стуле сидела какая-то незнакомая девушка.
— Вы сидите на моем месте, — сказал я, чувствуя себя одним из трех медведей.
— Привет, — сказала она дружелюбным голосом. — Вы — Генри Ламб?
Я кивнул.
— Привет, — еще раз сказала она. — Меня зовут Барбара.
Ей было под тридцать — толстоватая, в очках, невзрачная. Она смущенно улыбнулась и нервно поправила очки на носу.
Я все еще понятия не имел, что она делает на моем стуле.
— Я из агентства, — подсказала она.
И тут я вспомнил.
— Вы пришли помочь с классификацией.
— Видимо, так.
— Тогда понятно. Давайте я покажу вам что тут к чему.
Барбара вежливо кивала, пока я показывал ей туалет, кулер, доску для объявлений, пожарный выход и кофеварку. Я представил ее малочисленным коллегам, все они поглядывали с некоторым раздражением — нечего, мол, отрывать их от дел, — и наконец постучал в дверь кабинета начальника.
— Войдите, — раздался голос изнутри.
Питер Хики-Браун, ссутулившись, сидел за столом, руки он сплел на затылке, неловко пытаясь изобразить этакую беззаботность. У него была копна седых волос, отпущенных им без всякой меры. Галстуков он не носил. Верхние пуговицы на его рубашке были расстегнуты, чтобы обнажить заросли седоватых волос на груди и продемонстрировать еще большее дурновкусие — дешевую цепочку. Бедный Питер. В прошлом году он целую неделю ходил на работу с серьгой в ухе, пока более высокое начальство негромко, но решительно не пресекло это.
— Питер, это Барбара. Она пришла помочь нам с классификацией.
— Барбара! Привет! Добро пожаловать на борт.
Они обменялись рукопожатием.
— Значит, будете работать под руководством Генри? — спросил он.
— Похоже на то.
Питер подмигнул.
— Вы с ним держите ухо востро. Он знает, где закопаны все наши скелеты.
Мы все втроем выдавили из себя слабый смешок.
— Как вы хотите, чтобы мы вас называли? Барбара? Барб? — Он вдруг подскочил, словно его осенила блестящая мысль. — А как насчет Бабс? — В голосе — надежда. — Меньше языком ворочать.
Девушка посмотрела на него затравленным взором.
— Некоторые меня называют Бабс.
У меня на этот счет были большие сомнения. На мой взгляд, она ничуть не выглядела как Бабс.
3
Тутинг-Бек — район в Южном Лондоне.
4
Название известной студенческой пивной.
5
Халяльная пища — т. е. пища, разрешенная исламскими законами.
6
Районы Южного Лондона.
7
«Лондонский глаз» — название знаменитого лондонского колеса обозрения.