Печать Медичи

— Могу ли я приступить к работе, или вы собирались еще что-то с ним сделать?

— Все покойники были причащены и исповедованы.

— А обмыты?

Монах метнул на нас ледяной взгляд:

— У нас в больнице не ждут смерти пациента, чтобы обмыть его. Наши братья, а также те добрые сестры, что нам помогают, моют всех больных сразу при поступлении, невзирая на то, какая у них болезнь.

— Простите меня, святой отец. — Маэстро наконец обратил внимание на холодный тон монаха. — Я нисколько не хотел оскорбить вашу больницу.

Он снял кожаную сумку с моего плеча и поставил ее на полку у стены. Открыв сумку, он достал оттуда замшевый сверток, в котором находилось что-то довольно тяжелое, и развернул его.

Монах нахмурился.

В развернутом виде сверток оказался длинным куском замши со множеством пришитых карманов. И в каждом кармане был нож. Я думал, что знаю о ножах все, ведь я цыган. Но таких я прежде не встречал. Некоторые были с длинным лезвием, а некоторые с коротким. Другие походили на кинжалы со сверкающим лезвием. Все ножи с виду были очень острые, с ручками, сконструированными специально для маэстро — их было удобно брать как правой, так и левой рукой. Тут же находился завернутый в льняную тряпочку точильный камень, а рядом с ним — бурдюк с водой.

Монах прокашлялся и сказал:

— Распоряжусь, чтобы тело перенесли в соседнюю комнату, где вам никто не помешает.

— Отлично! — Маэстро свернул замшевый футляр для ножей и сунул под мышку. — Благодарю вас, отец Бенедикт!

— А можно туда поставить еще один стол? — Он поднял сумку и повернулся ко мне. — Маттео, принеси фонарь и возьми под полкой помойное ведро.

Монах собрался уходить, но задержался.

— Может, вам интересно, как звали этого человека? Его имя — Умберто.

Пришли два работника и перенесли стол с телом старика Умберто в маленькую соседнюю комнату. Потом они поставили туда еще один деревянный стол, а на него — подсвечник, таз, большой кувшин с чистой водой и положили несколько тряпок. Хозяин дал им несколько монет, и они ушли.

Мы остались наедине с трупом.

Меня колотила дрожь.

Хозяин склонился ко мне, и его лицо оказалось вровень с моим. Он положил обе руки мне на плечи.

— Послушай меня, Маттео! В смерти нет ничего страшного. Душа уже отлетела. Этот человек был причащен священником. Его душа уже встретилась с Создателем. А это, — он показал на тело на столе, — только оболочка, и она уже не нужна человеку, который когда-то жил и дышал в ней.

Я отвел глаза от его пристального взгляда. Мне казалось, что все, что он говорит, противоречит учению католической церкви. И даже я, невежественный бродяга, понимаю это.

Душа и тело сплетены в неразрывное целое. И хотя в момент смерти человек испускает дух, разве его тело не понадобится ему при воскрешении мертвых?

— Я ничего не заберу отсюда, ни одного органа, — заверил меня хозяин. — Умберто будет похоронен целиком, и его тело дождется второго пришествия Христа.

Но мне была видна рука покойника, свесившаяся из-под савана. И дрожал я не только от страха перед потусторонним миром. У покойника были длинные, грязные ногти, пожелтевшие и искривленные, как клыки старого хряка. Они напомнили мне о другом человеке — Сандино, который специально отращивал и затачивал ногти на больших пальцах, и они были похожи на страшные звериные когти. В начале этого года, в Ферраре, я видел, как этими своими когтями он выцарапал глаза одному человеку.

Маэстро отвернул саван.

И я увидел мертвое тело. Все целиком.

Лицо.

Грудь.

Торс.

Завитки волос внизу живота. Вялый член между ног.

Маэстро проследил за моим взглядом и заметил:

— О, этот орган кажется таким незначительным! Однако именно он становится порой источником большого страдания.

Он взял в руку нож.

На мгновение я подумал, что…

— Не беспокойся, Маттео. — Он прикрыл тело старика до пояса. — В настоящий момент я ищу причину смерти в старческом возрасте. Надо посмотреть на внутренние органы, прилегающие к сердцу. Я хочу понять, почему в старости их функция ослабевает и угасает.

Маэстро положил кожаную сумку на второй стол и вытащил из нее множество разных предметов: маленький фонарик, измерительные приборы, бумагу, мел.

И развернул сверток с ножами.

Глава 10

— Встань над помойным ведром и помочись вот на это. — Хозяин протянул мне какую-то тряпицу. — Намочи ее, а потом отожми, чтобы с нее не капало.

Я уставился на него:

— Зачем?

Он наклонил голову набок.

— О, ты спрашиваешь зачем. Отлично, Маттео! Что ж, я объясню. Это нужно для тебя. Воспользуешься этим как маской.

Я содрогнулся и пролепетал:

— Ладно… Но можно где-нибудь там, в сторонке…

Он улыбнулся:

— Отлично. Продолжу свое объяснение, когда ты вернешься.

Пока я пытался помочиться на тряпочку, у меня тряслись руки.

Когда маэстро взял меня к себе, обогрел и накормил, я подумал, что он очень добрый человек. Но теперь мне начинало казаться, что я имею дело с сумасшедшим. Для настоящего цыгана прикоснуться к любому из человеческих выделений просто немыслимо — ведь все они считаются нечистыми. Выделения и испражнения должны оставаться как можно дальше от табора, на таком расстоянии, где не чувствуется их запах и где нельзя случайно на них наступить. Оседлые жители могут одеваться в роскошные одежды, однако не видят ничего грешного в том, чтобы попользоваться ночным горшком, а сразу после этого, даже не вымыв рук, взять в руки хлеб, положить в рот пищу и еще облизнуть пальцы! Мне было противно даже думать об этом. А он хотел, чтобы я вдыхал ртом собственную мочу! Нет, я не мог это сделать. Даже мой организм отказывался работать, и я никак не мог смочить тряпочку, которую дал мне хозяин.

«Нет, надо бежать!» — подумал я. Но как? Наверняка привратник не выпустит меня на улицу. Он обязательно спросит, почему я ухожу один, и может даже позвать моего хозяина.

А в таком случае уже сам маэстро потребует у меня объяснения. И как мне объяснить, почему я решил сбежать, да так, чтобы не вызвать подозрения? Он ученый человек и наверняка знает про отношение цыган к выделениям тела. И ему совсем несложно будет вычислить истинную причину моего странного поведения.

Ну а коли так, то я должен буду бежать не только отсюда, но и из Аверно, в какую-нибудь другую область Италии. А ведь здесь я чувствовал себя в безопасности. Прошло уже несколько недель с тех пор, как хозяин вытащил меня из водопада и вернул к жизни. С каждым прожитым днем крепла моя уверенность в том, что Сандино убрался из этих мест, решив, что я либо выскользнул из его рук, либо, что более вероятно, утонул в тот самый день, когда он ударил меня и я упал в воду.

Размышляя об этом, я пришел к выводу, что, несмотря на все странности маэстро, мне все же безопасней оставаться его слугой. В настоящее время маэстро находится на службе у Чезаре Борджа, и у него есть пропуск, подписанный герцогом. И поэтому, оставаясь с ним, я как бы тоже нахожусь под протекцией Борджа и проживаю в его владениях. А в таком месте Сандино не придет в голову меня искать, ибо он знает: я в курсе того, что ему платит именно Борджа. Наверняка он будет думать, что я постараюсь удрать как можно дальше от мест, связанных с именем Борджа. Поэтому здесь я нахожусь в большей безопасности, чем в лесах или в горах, где главарь шайки разбойников может выследить меня с помощью своих людей и собак и отобрать то, что я украл у него.

Золотистая струя брызнула из меня на тряпицу. Отжимая тряпицу, я закрыл глаза. Потом, содрогаясь от отвращения, принес мокрую ткань маэстро.

Пока меня не было, он вытащил все содержимое из кожаной сумки и методично разложил на втором столе. Записные книжки, бумага, перо, чернила, карандаш, уголь, мел, веревки разной длины, бутылочки и фляжки с какими-то жидкостями, порошками и мазями. Помимо ножей там были какие-то другие инструменты, ножницы странной формы и маленькая пила.