Право на защиту

— Мы покараулим,— пообещал Рогов.— Спасибо, что предупредил...

— Поехали, Максим Павлович.— Мыльников поднялся со стула.— Нам еще в прокуратуру к следователю, а после в изолятор к Брилеву...

Виригин молча пожал руки Любимову и Рогову. Мыльников вежливо раскланялся, но руки оперативникам протягивать не стал. Не рискнул.

— Пузырь свой заберите... коллеги,— бросил Любимов в спину посетителям.

Те не оглянулись.

— А веревка есть? — спросил Любимов Рогова, когда за гостями закрылась дверь.

— Веревка? — удивился Рогов.— Откуда? А, ну... Утром у Семена видел в вещдоках. А что?

— А успеешь за минуту сбегать?

— Это что, экзамен на ГТО? — еще больше удивился Рогов.

— Вась, пожалуйста...

Рогов пожал плечами и... успел. Интересно было, что Жора задумал.

Любимов обвязал веревкой горлышко коньячной бутылки, спустил ее из окна...

Рогов проводил бутылку сожалеющим взглядом. Сам же еще и за веревкой бегал, лопух. И что там Семен теперь всем расскажет: ворвался Рогов, схватил со стола вещдок, исчез... Ни слова не говоря...

Коньяк промелькнул перед глазами Виригина и уткнулся ему в грудь. Максим машинально схватился за бутылку. Жора в этот момент отпустил свой конец веревки.

— Ладно, сами выпьем,— устало сказал Мыльников, открывая дверцу «ауди».— Садись...

Виригин забрался в салон.

— Суровые у тебя друзья, Макс— Адвокат повернул ключ зажигания.

— Какие есть,— хмуро отозвался Виригин.

— С другими как-то поговорить можно, компромисс найти. Да и с этими, думаю, можно. Если бы ты в молчанку не играл...

— Я к своим больше не поеду,— решительно заявил Максим.

Адвокат заглушил двигатель, внимательно и серьезно посмотрел на партнера:

— А я на тебя рассчитывал.

— Так ты меня за связи мои работать позвал, что ли? — начал закипать Максим.

— Нет, Максим. Не за связи. Не только за связи,— Мыльников сделал ударение на «не только».— За опыт, за смелость, за знания, за этот, как его... за интеллект. Но и за связи тоже. А ты как думал?.. Связи в нашем деле — оч-чень многое значат...

Мыльников смотрел в глаза. Виригин выдержал взгляд. Ответил, подумав:

— Боря, у меня в системе знакомых хватает. И цену неформальных контактов я понимаю. Но с этими мужиками, Борь, я столько лет в одном кабинете и в засадах...

— Ладно. Понимаю,— вздохнул Мыльников.— Тогда к следаку едем... Через офис: пиджак твой возьмем, мою печатку... О, и портфель новый!

Вспомнив о портфеле, Мыльников повеселел.

Когда вышли из зала суда, на улице шел дождь. Притормозили под навесом. Теплый дождь. Так называемый «слепой»: солнце даже не дало себе труда скрыться за облаками, светило сквозь струи. И вода искрилась на солнце. Летний сад — напротив, через Фонтанку, руку вроде бы протяни — таял в серебристой туманной дымке, напоминая сказочный лес.

Такие вещи от настроения зависят, а настроение у всех было хорошее, особенно у матери и сына Черемыкиных. Костя прижимал к груди рюкзак с вещами — все же собрали с собой на суд. Мало ли... Не пригодилось. К счастью.

— Видите, всё, как и обещал,— самодовольно произнес Мыльников.— Два года условно.

Мыльников достал из пачки сигарету, похлопал себя по карманам. Костя поднес ему пистолет-зажигалку.. Виригин неодобрительно покосился на игрушку. Таким пистолетиком запросто пугнуть можно, как настоящим.

— Спасибо вам, Борис Авдеевич,— прижала руку к сердцу Черемыкина.

— Да что вы, что вы... — засмущался Мыльников,— это моя работа... А ты что, Константин? Поумнеешь теперь?

— Мне хватило... — отозвался Костя. Он и впрямь собирался поумнеть. «Травку» курить, во всяком случае, точно не будет. Ему и не нравилась особо анаша, он к пиву привык. Так курил, за компанию...

— На фабрику к себе его устрою,— сказала Черемыкина.— Пусть узнает, почем фунт изюма...

— Вот это правильно! Матери помогать надо,— назидательно изрек Мыльников.— Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.

— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу... — закивала Черемыкина.

— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат.— Дождь все-таки...

— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич... И за ваше, Максим Павлович...

— Тогда всего доброго,— попрощался Мыльников.

А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить... Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.

— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли... Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что,— совеем уж неожиданно закончил адвокат,— наша работа имеет и метафизический смысл!

Виригин промолчал.

К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.

И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.

А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.

Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он... И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?

Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.

— Ты куда, ма? — спросил Костя.

Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.

— К соседу, Ивану Тимофеичу,— ответила Черемыкина.— Я ненадолго.

— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?

— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.

— Он что, сам не может?— нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».

— Мужики — они беспомощные,— пояснила мать.— У него там вещей полно, а пыли... Жуть как много!

— Что-то ты темнишь,— с недоверием сказал Костя.

— Чего мне темнить? — Мать пожала плечами.

— Ладно, тогда я с тобой.

— Зачем?

— Убраться помогу.

— Не вздумай! — воскликнула Черемыкина.

— А чего такого? — спросил Костя.— Пошли. Быстрее управимся.

— Да ты и не умеешь ничего... — Черемыкина села на стул в коридоре.— Нет, с тобой не пойду.

— Тогда объясни. Что-то тут не так...

Черемыкина задумалась. Сказала нерешительно:

— Сосед мне денег одолжил. На адвоката. На судью, то есть, через адвоката. Чтоб тебе условно дали.

— Так я и думал. Сколько?

— Две тысячи долларов.

— Ничего себе! — изумился Костя. Ну и делов он наделал. Две тысячи баксов... Что ж, теперь это его долг. Он на свободе, руки-ноги-голова на месте. Должен справиться.

— Теперь понял, сынок? — встала Черемыкина.

Воцарилось напряженное молчание. Мать и сын стояли в полутемном коридоре, глядя друг на друга.

Костя первым отвел взгляд. Увидел рюкзак с «тюремными» вещами, который так и лежал под дверью.

Черемыкина открыла дверь и вышла из квартиры.

Костя немного постоял, подумал, выглянул в окно. Роман Федотов, злой гений Кости (это он продал ему злосчастный коробок), мыл свою машину.

Костя спустился во двор. Федотов мыл машину тщательно, ничего вокруг не замечая. Костя поискал взглядом окна Солодунова. Вон те, с оранжевыми шторами.

— Привет, Ром,— сказал Костя.

— О, Костян! — Роман отвлекся от работы.— Ну, чего, как суд?

— «Отмазался». Два года условно.