Гробница Анубиса

Гиацинт, кивком указав на удрученного парня, сказал мне:

— Сводите его туда, нам же еще около четырех часов здесь маяться. Анк захватите с собой, а я вас здесь с посохом подожду. Если на кого-нибудь из нас нападут, тем разумнее не класть все яйца в одну корзину.

Когда я предложил Гансу следовать за мной, он издал обезьяний вопль восторга.

Оставив Гиацинта в спальном вагоне, где благодаря кондиционеру царила прохлада, мы с Гансом, Этти и Кассандрой взяли катер, чтобы пересечь реку, а потом, отказавшись от микроавтобуса, двинулись пешком по каменистой дорожке в гору — пройти предстояло что-то около километра. Несмотря на удушающую жару, мы наслаждались возможностью размять ноги. Ганс то и дело оглядывался, чтобы полюбоваться на открывающуюся панораму Нила, на его обжитые берега. Даже Кассандра, до сей поры не проявлявшая к Гансу ни малейшей симпатии, была тронута его восторгом. Казалось, он абсолютно забыл о причинах, что привели нас сюда, и упивался экскурсией, словно мальчишка, истосковавшийся по приключениям. Да он и всегда был таким мальчишкой, сколько бы ни пытался это отрицать.

— Бени-Хасан, — сказал Этти, указывая на замаячившее вдали селение. — Главный здешний населенный пункт, к нему примыкает тот раскоп, что мы ищем.

— А сколько там этих могил? — Задрав голову, Ганс пялился на покрытую вмятинами скалу.

— Их, Ганс, называют здесь склепами, точнее — гипогеями, — поправил я его.

— Тридцать девять, — откликнулся Этти, отсчитывая щедрые чаевые гиду, только сейчас вышедшему нам навстречу.

— Вы говорите по-английски? — всполошился тот, услышав нашу французскую речь.

У него был гортанный акцент, и хотя он прилагал огромные усилия, чтобы внятно произносить английские слова, казалось, будто язык Шекспира терзает его голосовые связки. Возможность понять, о чем он толкует, была удручающе мала.

— Вам не стоит беспокоиться, — перейдя на английский, утешил его мой братец. — Вы только ведите нас, а прочие обязанности гида я беру на себя.

Этти принялся растолковывать ему, что он, дескать, вел в Египте исследовательскую работу, а мы тем временем вошли в первый гипогей, перед которым возвышался портике восьмигранными колоннами. То был последний приют Аменемхета I, что в царствование Сезостриса I служил правителем округа Орикс. Тройной дугообразный свод усыпальницы поддерживали четыре колонны с каннелюрами, превосходно выдержанные в протодорическом стиле. Изваяние покойного обреталось в глубине помещения, для него предназначалась специально высеченная ниша; еще две обрамляющие ее статуи пребывали в самом плачевном состоянии.

— Вы археологи? — Изумленный гид принялся яростно трясти руки нам всем поочередно. — Большая честь! Вы все дивно объяснили! И вы знаете Египет? А сами вы пакистанец, да? — Не дав моему брату времени на ответ, он продолжал тараторить: — Пакистанец — знаток Египта! Редкий случай! Такая даль!

— Я из Индии, — сухо поправил Этти. — Не пакистанец.

— Индия? Так вы не знаете Пакистана? И Мохенджо-Даро не видели?

Этти насупился, но этому славному малому, похоже, было невдомек.

— Да нет, я там проводил кое-какие изыскания.

— Как бы мне хотелось своими глазами… — Египтянин аж задыхался от избытка чувств. — Древняя цивилизация! Такая же, как в Египте, или даже древнее! Это пращуры нас всех! — Он снова потряс руку Этти. — Весьма рад знакомству, очень, очень счастлив! — (Я насилу сдержал смех, глядя на недоверчивую, надутую физиономию братца.) — Но хватит разговоров. Прошу вас, объясните все юноше и даме.

Несколько оглушенный, Этти приступил к выполнению своей миссии. Он начал с того, что гипогеи, погребальные склепы, были выстроены местными властителями в эпоху правления одиннадцатой и двенадцатой династий…

— То есть между 1500-м и 2000 годом от Рождества Христова, — уточнил гид, обращаясь к Гансу.

Из этих захоронений только двенадцать украшены яркими цветными изображениями, нанесенными на поверхность стены, предварительно покрытую легким слоем гипсовой штукатурки. Размешенные ярусами друг над другом, эти стенные росписи в духе сайнеты — испанской одноактной пьески — развертывают перед посетителем картины жизни Египта времен Среднего Царства. Танцы молодежи, сцены полевых работ, культовые действа и битвы. Это особенно заинтересовало Ганса и Кассандру, они были на верху блаженства и осаждали вопросами Этти и гида.

Времени не хватало, мы смогли посетить всего три гипогея, но Ганс тем не менее возвращался в полном восторге от нашей экскурсии. Гид же не ограничился тем, что проводил нас до выхода, — он с нами прошел чуть ли не полдороги, а на прощание достал из складок своей туники камешек и протянул Гансу:

— Это вам. На память. Не антик, но много, много древнее. — (Растрогавшись, юноша взял подарок и залюбовался красивой окаменелостью.) — Здесь раньше было море. Много раковин вросло в камень. Не большая ценность, но очень красиво. Без проблем с таможней. Не то что с антиками. Покупать антики — никогда. Плохое дело.

— Большое спасибо, Абдель. Я сохраню это. Надеюсь, что еще сюда вернусь. Увидимся.

— Иншалла! Большая честь, мадам, профессор Морган, профессор Этти. — Он подошел к моему братцу, склонился к его уху и зашептал: — Вам бы надо говорить, что вы пакистанец, для безопасности, потому что мы имеем много проблем с людьми, которые немного сумасшедшие. — Он постучал себя пальцем по лбу. — Туристов пугают. Плохо для страны. Меньше прибыли. Совсем нехорошо.

— Да, мы слыхали о ваших исламистах.

По-видимому, задетый, гид запротестовал:

— Они говорят о себе, что сыны ислама, но они лгут. Они опасны. Мы молимся, чтобы Бог покарал этих безумцев, но… У него столько всяких дел… — (Этти невольно усмехнулся.) — Катер уходить. Да пребудет с вами Бог, — добавил гид на ломаном французском.

Мой брат в ответ учтиво промолвил: «Благодарю». По-арабски.

Поезд снова пренебрег расписанием — тронулся на полчаса позже срока, но Ганс все еще не мог опомниться от недавних впечатлений: донимал Гиацинта, живописуя ему тысячу и одну подробность посещения гробниц. Пользуясь прохладой, которую обеспечивал кондиционер, мы распорядились, чтобы нам подали в купе чай с восточными сладостями, чтобы можно было лакомиться ими и одновременно рыться в своих записях. А поскольку все вертели в руках посох Анубиса, на руки и одежду каждого опять уже в который раз налипли золотые чешуйки.

— Черт возьми, — бурчал я, вытирая ладони бумажной салфеткой, — везде эти чешуйки! Они с него так и сыплются!

Достал из рюкзака щетку и пошел в ванную, чтобы обмыть посох под краном. И тут мне стало нехорошо. Некоторые хрупкие значки, нанесенные стекломассой, от контакта с водой стали бледнеть, как будто готовясь отделиться от металла и осыпаться. Похоже, вода размягчила смолу, что удерживала их на месте.

— Этти! — позвал я, торопливо осушая посох салфеткой, и брат тотчас примчался. — По-моему, я нарушил клеевой слой, на котором держится эта стекломасса. Я его сунул под струю, хотел щеткой пройтись…

— Морган, это невозможно. Знаки не приклеены, они вставлены в металл, зафальцованы.

— Да ты посмотри, ведь похоже… Ах ты черт, как странно. — Не веря своим глазам я увидел, что знаки приняли свой первоначальный вид. — Всего секунду назад казалось, что они совсем потускнели.

В растерянности я поднял глаза, глянул на потолочный светильник. Может, это искусственное освещение вытворяет со мной такие шутки?

— Ты ничего не испортил, все как было, — заключил брат, внимательно осмотрев посох.

— Было похоже, будто у него давление упало. Значки вдруг посерели.

— Посерели? — Этти потрогал пальцем маленькие голубые стекляшки. — В воде, да? — Склонясь над раковиной, он открыл кран с холодной водой. — Посерели? Так? — Он резким движением встряхнул мокрый посох.

Значки снова будто выцвели.

— Лучше вытри… Этти! — (Но он вдруг оттолкнул меня и бросился к рюкзаку Ганса.) — Что ты хочешь делать с этой отверткой? — закричал я в испуге. — Этти!