Южная страсть

Но потом она закрывала глаза, и сны возвращались, и Лон в них был несказанно хорош, несказанно ярок.

Его глаза горели, когда он знакомился с ее телом.

Она чувствовала, как его твердое тело прижимается к ней, но стоило ей потянуться к нему, как он от нее ускользал. А когда она отталкивала его, он опять принимался ее целовать в плечи, в шею; тогда она поворачивалась к нему и отвечала. Ее влекло к его губам. Влекло к его глазам. Влекло к твердому телу и теплой, гладкой коже.

Мерзавец.

Софи резко проснулась. Ее пальцы сжимали край белой простыни, а кожу покрывала испарина.

Она чувствовала себя измученной, выжатой как губка, все ее тело, от губ до коленей, трепетало и пульсировало, каждая клеточка жаждала прикосновения Лона. Жаждала освобождения.

Он уничтожил ее. Уничтожил тем, что не взял ее.

Она перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку.

Но суть не в сексе. Это Софи называла это сексом. Это она придала проблеме физический характер в отчаянном усилии защитить свое сердце.

Какая нелепость. Как нелепа она. Она вышла замуж за Клайва, чтобы быть уверенной в том, что Лон не сможет разбить ее сердце.

Лон — это шторм эмоций.

Клайв — это мир и надежность.

Не злая ли это шутка судьбы? Клайв оказался ненадежным, их брак не принес мира, а Лон, как оказалось, непоколебим как скала.

Лон — ее скала, ее опора.

Так было всегда.

Слезы подступили к глазам Софи. Она закусила губу, вцепилась в подушку и зажала ею уши, как будто этот жест мог ей помочь спрятаться навеки.

Она испортила жизнь и себе, и ему. Нет, она не маленький трусливый страус. Она — трусливый ядовитый страус. Она отравила себя, Клайва, Лона. И вот Лон пришел к ней, давая ей второй шанс, а она все-таки не решается?

Софи села на кровати, прижимая подушку к животу. Она любит Лона. Не было в ее жизни дня, когда бы она не любила Лона. Да, его необузданность немного пугала ее, но за прошедшие десять лет он отчасти научился справляться со своими порывами. Он по-прежнему страстный, но теперь он чаще смеется. Он шутит. Он стал куда терпеливее. Он куда меньше спорит.

И она нужна ему.

Ему нужна жизнь вместе с ней, а ей нужно все, чем он готов охотно поделиться: его сердце, его мысли, его тело, его судьба.

Она тоже хочет разделить с ним его жизнь. Им будет хорошо вдвоем. Она может представить себя его женой: вот они гуляют, завтракают, шутят. Эта жизнь будет напоминать те каникулы в Колумбии, но теперь будет еще лучше, потому что они стали старше и умнее. Жизнь внесла коррективы в их фантазии.

Но есть препятствия. Есть кое-что, чего Лон о ней не знает.

Она умеет быть мотовкой. Универмаг «Хэрродс» навсегда останется ее городским раем.

Она бывает импульсивной. Ее реакция на предложение Клайва была чисто рефлекторной; она объяснялась только известием о том, что Лон в очередной раз уехал из страны на три месяца.

Ее стихия — разрушение. Она оформила бы развод с Клайвом, если бы он не умер. В этом браке не было любви.

Вот как обстоят дела. Невеселая, зато правдивая картина. И она должна открыть Лону правду о себе. Он должен видеть, кто она и что. Если он сможет жить с ней, какая она есть, что ж, тогда она будет с ним.

Тогда он станет ее мужем. Будет ее любить. Так, как любит его она.

Софи потянулась за халатом. Нужно поговорить с Лоном не откладывая.

Из соседнего номера доносился звук льющейся воды. Софи поплотнее запахнула халат, подумав, что ей придется вернуться в свою комнату. Но шум воды прекратился, и она замерла.

Вперед, приказала она себе. Постучи.

Она выполнила собственную команду. Лон, обнаженный до пояса и мокрый, открыл дверь. На его бедрах было белое полотенце.

— Доброе утро, — сказал он, вытирая волосы другим полотенцем.

Софи не могла не смотреть на его перекатывающиеся по всему телу мускулы.

— Доброе утро.

Лон перекинул через плечо полотенце, которым вытирал голову. Перед ним были глаза Софи, огромные и грустные.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала она.

— Присядь. — Он указал на широкий край мраморной ванны.

Софи села на черный мрамор и провела ладонями по бедрам. Открыла рот. Закрыла. Проглотила слюну и попыталась еще раз. Рот открылся. В глазах появились слезы.

— Я — страус, — горько произнесла она. — Когда-то я убежала от тебя, точнее, от себя самой. Не потому, что мне было все равно. А потому, что я принимала все очень близко к сердцу. — Верхняя губа Софи задрожала, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не потерять самообладания. — Я любила тебя все время после нашего первого медленного танца. Но любить тебя — это все равно что любить греческого полубога.

— Всего лишь полубога?

— Ты не такой смертный, как все мы. По крайней мере, ты кажешься другим.

— Суперменом?

— Вроде того. Мне всегда казалось, что мне не место рядом с тобой. Я не могла вообразить, как буду жить с тобой. — Она опустила глаза, на полы халата. — Может быть, я и не пыталась вообразить.

Лон почувствовал прилив невыразимой нежности.

— Какой же частью этих сведений ты думала меня удивить?

Софи сглотнула и засунула руки в карманы халата.

— Я искренне верила, что смогу быть счастливой без тебя. Я искренне считала, что забуду тебя, когда стану женой Клайва. — Ее глаза горели, потому ее взгляд сосредоточился на поясе халата. — Но я не могла тебя забыть. Я не могла не думать о тебе. Я возненавидела себя за то, что не поступила так, как должна была поступить. — (Лон шагнул к ней, и она резко отодвинулась к раковине.) — Нет. Дай мне договорить.

Грудь Лона горела. Она наказывает себя. Ну да, он хотел, чтобы она заплатила за ту боль, которую причинила ему; но этого он хотел когда-то. Это желание давно его оставило, оно перестало быть частью его.

— Незачем тебе проходить через все это. Я знаю, Софи, что ты сожалеешь. Я знаю, ты не всегда бывала счастлива. Но я восхищался твоими усилиями придать вашему браку смысл. Я уважал тебя за то, что ты не сдавалась, не уходила.

— Это не так. — Затравленным взглядом Софи смотрела на него; в зеркале отражалось бледное лицо призрака. — Это ужасно. Я хотела уйти. Настолько хотела, что не могла дальше терпеть. — Слезы уже капали, несмотря на самые отчаянные усилия Софи. — Лон, я подала на развод.

Лон окаменел.

— Что ты сделала?

— Я подала на развод накануне того дня, когда Клайв умер. — Софи дрожала и не могла остановиться. — Об этом никто не знал… Кроме Клайва.

Лон смотрел на нее целую вечность. Время как будто остановилось. Переменилось. Обрело свою жизнь.

— Мы говорили об этом вечером, накануне его смерти, — продолжала Софи. — Он был в Сан-Паулу и позвонил мне из гостиницы. Он был расстроен, но не стал говорить, в чем дело. Мне так надоело, что он не разговаривает со мной, я так устала от его вечных настроений, секретов и… Софи прижала ладонь ко лбу, стараясь говорить спокойнее. — Я высказалась. Я сказала: «Клайв, с меня хватит. Я не могу дальше так жить».

Лон отвернулся и прошелся по ванной комнате, глядя на голую стену.

— Что сказал он?

Софи уже плакала навзрыд.

— Он сказал: «Ладно, дорогая. Как хочешь. Действуй так, как тебе нужно».

Лон сжал кулак и стукнул по стене. И еще раз.

За его спиной всхлипывала Софи. Это ад, ад, немыслимый ад. Теперь концы начинают сходиться с концами. Теперь появился какой-то смысл. И дело становится еще хуже, чем он представлял.

Клайв видел, что ему предстоит, вот оно что. Он не мог рассчитывать на быструю развязку. Ни внезапной тьмы, ни сладкого блаженства.

Софи все еще плакала.

— Пожалуйста, прости меня. Прости. Клайв не может, так прости ты.

Ее отчаянный голос пробился сквозь туман, окутавший мозг Лона. Он услышал, как стучат ее зубы, и обернулся. Она буквально раскалывалась на его глазах, уткнувшись в раковину.

— Мне нечего прощать, — бросил Лон, и его голос гулким эхом отразился от стен, отделанных прохладным и гладким мрамором. — Мы все такие, какие мы есть и какими были всегда.