Возвращение весны

Ни одна из этих комнат ей не подходила. В ее спальне жило слишком много воспоминаний, горьких и мучительных, а события этого дня показали, как безрассудно встречаться с ним, особенно на его территории.

— Я предпочла бы подождать до завтра, — сказала она, запинаясь и желая только одного, чтобы он оставил ее в покое.

— А я — нет! — безапелляционным тоном заявил Лука.

Она молча посмотрела на него, и внезапно вспыхнувшее раздражение пересилило усталость. Он — нет, видите ли, и этим все сказано, с горечью подумала она. Великий Лука сказал — и все должны подчиниться. Но она чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы спорить дальше.

— Тогда в саду. — Эми отвернулась, губы ее дрожали. — Если уж ты настаиваешь…

— Хорошо, — спокойно ответил он.

Как бы она хотела, чтобы последние два года оказались просто кошмарным сном. Чтобы Доменико был сейчас жив. Чтобы Лука не искал утешения в объятиях другой женщины… Она многого хотела, но ничего из этого не сбылось…

Пройдя через гостиную, они пересекли внутренний дворик, где висела клетка с Джаспером, накрытая на ночь плотной черной тканью, вышли в сад и направились к старой скамейке, окруженной кустарником и цветочными клумбами.

Она ожидала, что Лука немедленно начнет словесную атаку, но тот сидел молча. Ночь была тихой, из окон дома на сад падали пятна света, воздух был теплым и влажным.

Эми отдала бы все на свете, чтобы повернуть время вспять. Только бы возвратить те дни, когда она была счастливой, заботливой женой и матерью, довольной своим мужем и своим ребенком! Но Эми говорила Луке правду — она изменилась, и изменилась бесповоротно. Метаморфоза началась со смерти Доменико и, возможно, не закончилась еще и теперь.

— До сих пор не могу поверить, что никогда больше не увижу его лица, — сказала она тихо. — Мне так хотелось бы еще раз подержать его на руках, сказать, как я люблю его, как кляну себя за то, что не оказалась на месте, когда была нужна ему больше всего.

— Эми… — Голос его прервался, и, прежде, чем продолжить, он вынужден был откашляться. — Тебе не за что корить себя, малыш. Ты же слышала, что сказал доктор. Ничего нельзя было поделать. Это одно из тех трагических стечений обстоятельств, в результате которых гибнут десятки, сотни детей…

— Но это был мой ребенок! Мой! — воскликнула она, поворачиваясь к нему. — Я должна была почувствовать. Я была его матерью.

— А я был его отцом. — Эти слова вырвались, казалось, из глубины его души. — Я был его отцом, Эми!

— Да. — Эми отвернулась. Из-под ее опущенных век текли слезы. — Я знаю, что ты тоже любил его. Я знаю это, Лука.

— Тогда почему продолжаешь казнить себя и меня за то, в чем мы совершенно не виноваты? — мягко спросил он. — Ты отдала бы за него жизнь, Эми, но и я — тоже. Неужели ты не веришь мне?

— Верю. Но это не вернет его. — Тоска внезапно стала столь же острой, как в первые дни.

— Нет, не вернет, — тихо согласился он, — поэтому пора прекратить это самоистязание.

Ты довела себя до предела, Эми, и должен наступить день, когда мы снова начнем жить.

— Я не мешаю тебе жить! — Она смотрела на него с недоумением и гневом.

— Это не так. — Голос его звучал твердо и уверенно, словно он давно ждал этого разговора. — Как только Доменико умер, ты отстранилась от меня…

— А ты, разумеется, не имеешь к этому никакого отношения? — перебила она его, начиная терять терпение. — Во всем виновата, конечно, я?

— Бога ради, послушай меня! Я вовсе не говорил этого…

— Нет, сказал. — Эми вскочила, глаза ее горели. — Ты сказал именно это!

— Эми! — выкрикнул Лука, но тут же снова взял себя в руки. — Сядь, пожалуйста. Обсудим все как взрослые люди.

— Я ничего не хочу обсуждать. — Дело шло к очередной ссоре, она просто висела в воздухе, и Эми не хотела этого. Все, что у нее осталось, так это чувство собственного достоинства, и она не могла позволить ему отнять последнее. — Я ухожу.

— Нам нужно все обсудить.

— Нам нечего обсуждать, Лука. — Теперь ее голос звучал холодно, и ему ни к чему было знать, что под этим холодом скрывается отчаяние и боль. Он даже не пытался хоть как-то объяснить свой роман с Франческой, не говоря уж об извинениях. Поступки Луки Джерми не обсуждаются!

Что ж, пусть будет так. Эми не станет требовать объяснений и извинений, но и не позволит взваливать всю вину на себя. Да, некоторое время после смерти Доменико она была немного не в себе, но это не повод для того, чтобы затаскивать к себе в постель другую женщину!

— Мы оба ошиблись. Ничего не поделаешь. Но теперь между нами все кончено, — сказала она дрожащим голосом, чувствуя, что находится на грани срыва.

— Черта с два! — проревел он. — Так, значит, казнь продолжается? Ты не убивала его, Эми. И я не убивал…

Больше она не могла этого выслушивать и, быстро повернувшись, стрелой полетела к дому. Эми не останавливалась, пока не оказалась за закрытой дверью своей комнаты. На случай если Лука решит последовать за ней и открыть дверь запасным ключом, хранящимся в его кабинете, она закрылась еще на две задвижки и только потом сползла на пол у двери — ноги не держали ее.

Эми ненавидела его… и вместе с тем любила и желала… Слезы ее были горячими и едкими, и, обессилено лежа на полу, она выплакала их до конца.

Доменико… Злой обмен фразами в саду открыл, казалось, уже залеченные старые раны, и боль была такой же свежей и нестерпимой, как и в день смерти ее ребенка… Эми пролежала на полу больше часа, а потом, когда стало ясно, что Лука не придет, а она сама немного успокоилась, начала осознавать некоторую справедливость его слов.

Отчасти ее отчуждение и самоизоляция были обусловлены шоком и горем, но главной причиной стало чувство вины за то, что они смеялись, разговаривали, занимались любовью, в то время как их ребенок умирал. Сердце у нее защемило, и, закрыв глаза, она сморщилась, словно от приступа физической боли. Именно этого она не могла себе простить.

Эми приподнялась и села, обняв колени. Уставившись невидящими глазами в пространство, она начала медленно и дотошно разбираться в своих чувствах. Она действительно казнила и себя и Луку, не осознавая этого и без всякой разумной причины. У нее было подспудное ощущение, что они должны заплатить за то, что продолжают жить, в то время как их ребенок мертв.

— В этом нет ничьей вины, — тихо прошептала Эми в тишине комнаты, чувствуя, как уходит что-то, державшее ее в плену последние долгие месяцы. Это было правдой: и она и Лука без малейшего колебания отдали бы за сына жизнь. Просто им не было дана такая возможность, потому что жизнь не сводится к простым уравнениям и не все в ней бывает справедливым.

Поднявшись с пола, Эми пошла на кухню и приготовила себе кофе. Затем вернулась в свою комнату и, выйдя на балкон, подставила лицо прохладному, освежающему ветерку.

Эми отпила глоток обжигающего кофе, стараясь упорядочить вертящиеся в голове мысли. Она так и не смогла поверить в то, что Лука любит ее. В то, что этот красивый, богатый, могущественный человек, перед которым не устояла бы ни одна женщина, остановил свой выбор именно на ней. Эми до сих пор помнила слова, сказанные им в день свадьбы, когда он вручил ей букет диких цветов.

— Я хочу, чтобы этот день стал для тебя лучшим в жизни и чтобы с этой поры все дни были для тебя лучшими, малыш. Ты мне веришь? Все твои потаенные страхи, все неприятные воспоминания ты можешь доверить мне. И что бы ты мне ни рассказала, будь это что-то серьезное или просто пустяк, я всегда тебя выслушаю. Я люблю тебя, моя нежная маленькая английская роза, буду любить всегда и со временем научу любить себя саму.

Но даже после рождения Доменико, когда жизнь казалась такой прекрасной, она оставалась все той же застенчивой, нервной девочкой из детского дома, ей не хватало живости, уверенности в себе.

Лука с самого начала знал, что в смерти сына она винит себя, и без конца уговаривал ее, пытаясь разумными доводами освободить от разрушающих душу переживаний. Но тогда Эми отвергла его помощь — и это было частью ее самонаказания.