Страница 42 из 87
Первую весть о грозе подали бабы Япанчина урочища.
Старуха Самурга, лицо которой было подобно кому засохшей грязи, на рассвете пошла на реку за водою и огласила пустынные берега суматошным криком:
– Алла, алла!
Жители аула высыпали на берег.
– Там люди, много чужих людей! – показала старуха на полдень.
По реке, крутясь в мутной струе, плыли свежие щепки, клочья гнилой соломы, птичьи перья и ветки зелени.
Сойдясь в круг, зашептали бабы.
Чуя недоброе, взлаивали собаки, взлаивали и умолкали, к чему-то прислушиваясь.
Ребятишки вылавливали из воды и с победными криками пожирали не виданные дотоле арбузные корки.
Степенные старики опирались на подоги, оглаживали крашеные бороды и негромко переговаривались:
– К нам плывут люди.
– Дальнеземельные.
– Беду за собой ведут.
– Купцы?
– Нет, то не купцы: купцам не время.
– Русь?
– Русь, больше и быть некому.
– Давно злой слух шел.
– Беда, старики!
– Русь...
– Война будет, горе будет. Субханалла!
И всю ночь чуткое ухо степняка ловило далекий перестук топоров, далекий лай псов и еле слышные в песенном разливе казачьи голоса. Да еще с самой высокой сосны, что росла на яру, было видно легкое зарево далеких костров. [98/99]
Урочище князца Япанчи высилось на яру и с приступной – степной – стороны было обнесено насыпным валом и бревенчатой стеной. Тесно лепились саманные, облитые глиной мазанки. Убогие землянки были похожи на барсучьи норы. Жили в них лишь по зимам, с весны же все от стара до мала откочевывали в степь.
От дыма к дыму
от табуна к табуну
в рыжем облаке пыли мыкался посланный Япанчою скорец с развевающимся на копье зеленым лоскутом.
– Алача!
С боков коня облетали, обиваемые плетью, клочья шерсти.
– Тамаша... Тамаша...
По дорогам, тропам и целиною на арбах и верхами скакали татары, направляя бег коней к урочищу.
Визги да крик:
– Арга булга... Алача-а-а-а!..
Подняли завалившуюся в одном месте крепостную стену, перерыли сбегавшую к реке дорогу и, наполнив саадаки переными стрелами, стали ждать врага.
Всю ночь по аулу дымились костры, под ножом резаки вячел баран, в котлах варилось мясо.
Но лишь на востоке забелела заря и на седую от росы степь пролились первые лучи солнца, из-за мыса, держась средины реки, выплыл обережный, яртаульный челн, а вскоре в блеске ясных доспехов показалась и вся дружина.
Скрипел кочеток под веслом, с весла вода стекала блистая...
На одних стругах люди еще спали, на других – уже бренчал бубен, заливались на разные голоса камышовые дудки, в ловких руках поляка Яна Зуболомича самодельная гармонь торопливо плела незатейливый наигрыш.
Со стругов – смех.
– Аман ба! (Здравствуй!)
С берега робко:
– Аман, Русь!
Казаки:
– Шайтан голова!
С берега смелее:
– Сама шайтан... Тьфу, донгус!
Есаул Осташка Лаврентьев появился на носу атамановой каторги с вестовой трубой и проиграл – та-та-та-та-а, та-та-та-а-а... – построиться в боевой порядок.
На стругах – движение.