Исцеляющая любовь

— Можем уехать на месяц, а за ними пока твоя мама посмотрит.

— Моя мама?! Джуди, ты в своем уме? Мне кажется, не совсем. Позволь тебе напомнить, что ты говоришь о женщине, которая каждый год двенадцатого января печет торт и приглашает невидимых друзей спеть хором: «С днем рождения, милый Говард!»

Оба подавленно вздохнули. Они прекрасно понимали, с чего все началось: он «спас» своего брата, чтобы избавить родителей — и себя — от неотступного страдания.

Ему бы следовало сразу усвоить урок. Его акция не сработала. Для матери, по-прежнему убитой горем, он стал живым призраком. А ее отчуждение, несомненно, ускорило кончину отца.

— Ладно, Сет, — решительно объявила Джуди, — давай так договоримся: дети заканчивают учебу одиннадцатого июня. Двенадцатого ты снимешь белый халат, уберешь подальше стетоскоп, и мы поедем путешествовать до самого сентября.

— И шприц, — добавил он. — Шприц мы тоже брать не будем.

Она обхватила ладонями его лицо и сказала:

— Сет, все уже позади. С этого момента все кончилось. Пусть их жалеет кто-то другой. С тебя достаточно.

Однако Сет уже зашел слишком далеко. В предыдущую субботу сестра Миллисент Каванаг в ветеранском госпитале Лейкшор (где он сейчас работал один день в неделю) видела, как он выходил от сержанта Кларенса Инглунда. Это был парализованный ветеран Второй мировой войны, который тридцать лет провел в стационаре из-за своих ран, а теперь медленно умирал от рака костей.

Именно Милли нашла старика мертвым во время очередного измерения давления и температуры. На следующее утро в официальном документе было зафиксировано, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности, как следствия многочисленных заболеваний мистера Инглунда.

А с ее точки зрения, написать следовало: «преднамеренное убийство».

За восемнадцать с лишним лет, что она проработала в ветеранском госпитале, Милли успела привязаться к старику Кларенсу, как все его здесь называли. Ей необыкновенно импонировала стойкость, с какой он переносил свои страдания, умудряясь даже улыбаться ей сквозь терзавшую его боль.

Только накануне, находясь в полузабытьи под воздействием анальгетиков, которые, однако, помогали лишь частично, он сказал ей такие хорошие слова, что она запомнила их в точности:

— Милли, когда я прибуду в рай, а вся эта боль уйдет, я сяду и стану ждать тебя, и мы с тобой будем жить вечно.

И еще она помнила, как он сказал:

— Я скоро увижу святого Петра и попрошу его подыскать нам с тобой отдельное облачко.

Спустя два дня Кларенса не стало, и Милли порадовалась, что его земные страдания окончились.

С другой стороны, она часто слышала, как он просил докторов (по сути дела, каждого нового врача, который к нему приходил) помочь ему уйти из жизни.

Оплакивая его, Милли сейчас невольно думала о том, что Кларенс нашел-таки врача, внявшего его нехристианской мольбе о своего рода самоубийстве.

Возможно, шума от кончины Кларенса Инглунда было бы намного меньше, не случись она в год выборов.

В День благодарения, который Милли всегда проводила в кругу своих родных, она была печальна. Заметив это, ее младший брат Джек отвел сестру в сторонку и спросил, не случилось ли чего.

Она обрадовалась возможности поделиться с кем-то грузом, лежащим на ее плечах. Тем более с Джеком — ведь он адвокат!

Он был потрясен ее рассказом и по непонятной ей причине пришел в странное возбуждение.

— Милли, а ты не могла бы приехать и рассказать об этом старшему партнеру фирмы, где я работаю?

Она вдруг засомневалась. До пенсии ей оставалось всего несколько лет, и она не хотела неприятностей на свою голову.

— Пожалуйста, не проси меня, я не хочу лезть в это дело, — заволновалась Милли.

— Послушай, сестренка, обещаю тебе, что твое имя нигде не всплывет. Никогда! Просто расскажешь мистеру Уолтерсу то, что рассказала мне, и все. Дальше уж мы сами решим, что делать.

— Что ты имеешь в виду? Что вы станете делать? — встревожилась она еще больше.

— Сестра, тебе не о чем волноваться. А мне ты окажешь большую услугу.

Старший партнер фирмы, Эдмунд Уолтерс, был генеральным прокурором штата Иллинойс и не скрывал, что его политические амбиции простираются намного дальше его нынешнего положения.

В этом году освобождалось место сенатора, и Уолтерс всерьез подумывал выставить свою кандидатуру, хотя знал, что в сенат метит сам губернатор. У Эдмунда было больше денег, а преимущество губернатора состояло в публичности занимаемого им поста.

Уолтерсу требовался шумный процесс, способный привлечь общественное внимание. Такой, который делал бы его узнаваемой фигурой, вывел на телеэкраны.

И вот, когда в понедельник молодой Каванаг пришел к нему в кабинет, Эдмунд Уолтерс понял, что нашел ту колесницу, которая понесет его на Капитолийский холм.

— Спасибо, Джек, никогда этого не забуду. Я бы хотел, чтобы ты помог мне выиграть это дело.

— Но, мистер Уолтерс, пока никакого дела нет!

Тот ткнул пальцем Джеку в грудь и сказал:

— Тогда помоги мне его возбудить.

В четыре часа они встретились снова. У Джека уже были кое-какие новости, способные поднять шансы прокурора.

Официально ветеранский госпиталь является государственным учреждением, а следовательно, в соответствии с законодательством США в нем сможет проводить расследование ФБР. И вывести на чистую воду этого врача-убийцу.

— Джек, ты меня обрадовал! — просиял Уолтерс. — Давай свяжемся с ФБР.

— Уже связался, — довольным тоном сообщил Каванаг. — Шеф местного отделения готов встретиться с вами завтра утром. Если восемь часов вас устроит.

— Устроит, и еще как! Кто рано встает… Ну, ты сам знаешь.

Они встретились в захудалом кафе неподалеку от здания законодательного собрания штата. Уолтерс выбрал это место, исходя из предположения, что здесь их губернатор точно не увидит. А вообще-то он пока еще был генеральным прокурором штата, и никто не мог упрекнуть его в том, что он берется за дело, выходящее за пределы его компетенции.

Даже среди невыразительных посетителей этой забегаловки агента ФБР можно было распознать за версту. Иначе говоря, было видно, как он старается казаться неприметным. Его фамилия была Салливан, а официальный статус — «младший агент по особым поручениям». Сам он себя называл «ирландским боевиком».

Услышанное повергло Салливана в негодование. Поступок «милосердного» доктора не просто был серьезным правонарушением, он начисто перечеркивал все личные убеждения агента. Никто не имеет права на подобные решения; они находятся в юрисдикции Господа Бога.