Страница 23 из 80
— Да.
И в этот момент пес ринулся преградить путь Киннкэйду, прежде чем тот успел подойти к хозяйке слишком близко. Собака еще раз предупреждающе зарычала, показав на этот раз зубы. Киннкэйд остановился.
— Довольно, Кассий! — прикрикнула Иден.
— Кассий, — повторил Киннкэйд имя собаки, и спросил с любопытством: — Вы назвали его так в честь римского полководца или боксера Кассиуса Клея?
— В честь боксера, — призналась она, глядя, как Киннкэйд присел на корточки и протянул псу руку, чтобы тот обнюхал ее и запомнил запах.
— Возможно, ты и не Мухаммед Али, — обратился он к собаке, — но, судя по шрамам на твоей шкуре, ты боец хоть куда.
— Ну, во всяком случае, в бесстрашии ему не откажешь. Он готов атаковать кого угодно — койотов, гремучих змей и даже взрослого быка. Конечно, возраст сделал свое дело, но в нем по-прежнему сердце льва.
— Он и выглядит как суровый старый воин, — сказал Киннкэйд с улыбкой и выпрямился, видя, что пес обнюхал его и успокоился.
К удивлению Иден, Кассий не остался рядом с ней, а отправился прочь совершать свой ежевечерний обход, чего он никогда раньше не делал, если человек, с которым оставалась Иден, не был ему давно и хорошо знаком. Она так толком и не поняла, чем вызвано подобное поведение собаки; то ли особым доверием, то ли преклонным возрастом.
В сумерках под полями шляпы глаз Киннкэйда не было видно, но она чувствовала на себе его взгляд. И это ее будоражило.
— Начинает холодать, — заметил он.
— Обычно так и бывает после захода солнца.
Он посмотрел на небо, окрасившееся теперь в сиреневые тона, возвещавшие о скором наступлении ночи, и немного грустно сказал:
— Знаете, это совсем не тот край, который можно было бы назвать красивым, Пожалуй, еще два дня назад я сказал бы, что это самое засушливое и унылое место, какое мне приходилось видеть. Но что-то есть в этом огромном пустынном крае притягивающее взгляд и запечатлевающееся в самом сердце.
Иден понимающе кивнула:
— Знаю. И хотя для большинства людей здесь только скука и пустота, для меня это центр Вселенной. Я не хотела бы жить где-нибудь в другом месте.
Киннкэйд увидел, как в ее темных глазах блеснула гордость, и он снова залюбовался классическими линиями ее лица и удивительным, невиданным сочетанием в чертах изящества и силы.
Иден Росситер, безусловно, была красавицей: ее брови были изогнуты и похожи на арки, а красоту глаз подчеркивали густые ресницы. При других обстоятельствах и в другом месте Киннкэйд разыграл бы для нее целый спектакль и уж нашел бы возможность прикоснуться к ней, а заодно и выяснить, может ли он рассчитывать познакомиться с женщиной, спрятанной под этими одеждами. Желание так поступить у него было, но Киннкэйд обуздал его.
— Чтобы здесь выжить, — сказал он, — думаю, надо глубоко пустить корни в эту землю.
— Да, вы правы, — согласилась она. — Мои, во всяком случае, сидят в этой земле глубоко.
— У вас превосходный дом, как раз такой, какой должен быть на ранчо. У него такой вид, будто он здесь в буквальном смысле вырос.
— В какой-то степени это так и есть, — ответила Иден, с улыбкой глядя на свой дом.
— Что вы имеете в виду? — удивился Киннкэйд.
— Дело в том, что все материалы, использовавшиеся для его постройки, взяты отсюда, с земли «Шпоры». Для изготовления сырцовых кирпичей Кэйт Росситер использовала землю со склона гор за домом. Солому насушили из высокой травы, густо покрывавшей тот луг, где мы сегодня убирали сено. Вода, конечно же, взята возле дома, а бревна сделаны из тополей, росших прямо вот здесь. Когда я была маленькой девочкой, мой дед Джед часто говаривал, что этот дом построен из деревьев Росситеров, из травы Росситеров, из воды и земли Росситеров.
— К сожалению, теперь немного осталось домов, которые могли бы этим похвастаться.
В голосе Киннкэйда не было ни малейших следов иронии, а только спокойное одобрение. Возможно, от этого или же от сгущавшихся вечерних сумерек, а может быть, и от лимонада с виски Иден вдруг покинули присущие ей настороженность и недоверчивость.
— Большая часть старых домов снесена или разрушена временем, — сказала она и, вспомнив, добавила: — Джед утверждал, что этот дом никогда не рассыплется, потому что скреплен кровью Росситеров.
— Шутите? — улыбнулся Киннкэйд.
— Не шучу, — отозвалась Иден. — Семейная легенда гласит, что, когда месили глину для кирпичей, Кэйт сильно поранилась и крови было так много, что она придала красноватый оттенок всем кирпичам этого замеса. И еще говорят, что Кэйт велела эти кирпичи использовать в качестве угловых в основании постройки.
— Ну, это всего лишь легенда, — заметил Киннкэйд.
— Однако в детстве это была моя самая любимая история, — призналась Иден. — Мне никогда не надоедало ее слушать.
— Должно быть, Кэйт Росситер была особенной женщиной.
— Да, это действительно так. Джед рассказывал, что каждый год Кэйт сажала на веранде душистый горошек. Он уверял, будто не было аромата приятнее, чем сладкий запах душистого горошка в жаркие летние вечера. Когда мне было десять лет, я тоже попыталась посадить горошек, — вспоминала Иден. — Но земля оказалась твердой, как цемент.
— Вам следовало попросить брата помочь.
— В конце концов я так и сделала. Правда, для этого мне пришлось пригрозить ему, что я расскажу дедушке о том, как он удрал тайком в город. В конечном же итоге появился только один побег, да и тот через несколько дней погиб.
— А ваш брат часто удирал?
— Постоянно, — сообщила Иден. — Джед всегда был строг с Винсом. Возможно, слишком строг. Думаю, Джед опасался, что Винс вырастет таким же бесполезным и безответственным, как наш отец, поэтому он был с ним суров больше, чем следовало.
— Ваш брат не произвел на меня впечатление человека, которому бы это пошло на пользу.
— Так оно и есть. В результате Винс все здесь возненавидел, хотя он никогда особенно и не любил ранчо. Когда мы сюда приехали, Винс уже был достаточно взрослым. И ему было тяжелее, чем мне, приспособиться к этой жизни после Сакраменто. Здесь не было телевидения — он не мог смотреть «Улицу Сезам».
— Или «Большую птицу»? — вставил Киннкэйд, утрированно изображая ужас.
Рассказывая, Иден вдруг осознала, как давно все это было, задолго до рокового выстрела. А ведь за все эти годы она впервые говорила с кем-то, кроме брата так легко и откровенно.
— Да, и «Большую птицу», — повторила она. Здесь не было соседских ребятишек, чтобы поиграть с ними, а радио мешали слушать помехи. Для городского ребенка это было странное и пугающее место. Ночью здесь выли койоты, а гремучие змеи ползали кругом даже днем. Школы поблизости не было, и поэтому нам пришлось учиться дома. Мне уже исполнилось тринадцать, когда я начала посещать настоящую школу. К тому времени Винс уже получил водительские права, и мы с ним ездили в школу и обратно на пикапе. Джед рассчитал, сколько миль отделяют наш дом от школы, и проверял одометр каждый вечер. Бедный Винс! Если на одометре оказывалось хоть на несколько десятых мили больше, ему устраивали черт знает какую головомойку. К счастью, в конце концов один из приятелей Винса научил его сбрасывать лишние цифры с одометра.
— Меня удивляет, что ваш брат не бежал. Большинство подростков в подобной ситуации удрали бы.
— Он не раз поговаривал об этом, но на самом деле возможность совершать недозволенные поступки под самым носом у деда и оставаться безнаказанным приятно щекотала ему нервы. — Иден подозревала, что именно это в основном и удерживало Винса на ранчо. — Правда, одно время он хотел, чтобы я убежала вместе с ним, — вспоминала Иден, — но я уже тогда знала, что это место — для меня. В какой-то момент я полюбила здесь все. — Она подняла голову и подставила лицо ласковому ночному ветерку. — Шум и сутолоку города я могу переносить не более нескольких часов. Мне куда приятнее слушать бормотание ветра в траве, чем гомон дюжины голосов сразу. Мне нравится запах полыни и вид холмов, поросших можжевельником, мне нравится вкус кофе, сваренного на огне костра. А гремучие змеи — это всего лишь некоторое неудобство, неизбежно связанное с жизнью здесь, как для горожан крысы и тараканы. Она немного помолчала и добавила тихо: