Шок будущего

Рассматривая не просто специфические технологии, но и их отношения друг с другом, промежуток времени между ними, предлагаемую скорость распространения и тому подобные факторы, мы могли бы в конце концов добиться некоторого контроля над темпом перемен, а также над их направлением.

Нет необходимости говорить, что эти предложения сами по себе чреваты взрывоопасными социальными последствиями и нуждаются в тщательной оценке. Могут существовать гораздо лучшие способы достижения желаемых целей. Но время истекает. Мы просто больше не можем себе позволить с завязанными глазами мчаться к сверхиндустриализму. Политика технологического контроля вызовет острый конфликт в предстоящие дни. Но будет конфликт или нет, технологию необходимо укротить, если надо взять под контроль ускоряющийся рывок. А ускоряющийся рывок необходимо взять под контроль, если надо предотвратить шок будущего.

Глава 20. СТРАТЕГИЯ СОЦИАЛЬНОГО ФУТУРИЗМА

Может ли человек жить в обществе, которое вышло из — под контроля? Именно такой вопрос ставит перед нами концепция шока будущего. Ведь именно в такой ситуации мы находимся. Если бы на свободу вырвалась только технология, наша проблема была бы достаточно серьезной. Однако ужасно то, что многие другие социальные процессы также начинают выходить из — под контроля, сопротивляясь нашим огромным усилиям управлять ими.

Урбанизация, межнациональные конфликты, миграция, население, преступность — в голове возникают тысячи областей, где наши старания придать переменам форму выглядят все более глупыми и тщетными. Некоторые из них тесно связаны с отрывом технологии, другие частично независимы от нее. Неуравновешенный, взлетающий уровень перемен, смещения и подергивания направления вынуждают нас задавать вопрос, не стали ли технологические общества, даже сравнительно небольшие, такие как Швеция или Бельгия, слишком сложными, слишком быстрыми, чтобы ими управлять?

Как мы можем предотвратить массивный шок будущего, избирательно регулируя темп перемен, повышая или снижая уровень возбуждения, когда правительства, в том числе имеющие лучшие намерения, по — видимому, не способны даже направить перемены в нужном направлении?

Так, ведущий американский урбанолог пишет с нескрываемым отвращением: «За цену более трех миллиардов долларов Служба обновления городов значительно преуспела в уменьшении запаса дешевого жилья в американских городах»[339]. Можно упомянуть о подобных провалах в десятке областей. Почему сегодня программы социальных пособий скорее уродуют своих клиентов, чем помогают им? Почему студенты — эта, по общему мнению, избалованная элита — бунтуют и буйствуют? Почему скоростные шоссе увеличивают транспортную перегрузку, а не снижают ее? Короче говоря, почему так много либеральных программ, созданных с благими намерениями, так быстро протухает, создавая побочные эффекты, которые уничтожают их основные результаты? Неудивительно, что Реймонд Флетчер, член британского парламента, пожаловался недавно на тщетность усилий: «Общество стало беспорядочным!»[340]

Если беспорядочность означает отсутствие паттерна, он, конечно, преувеличивает. Но если беспорядочность означает, что результаты социальной политики стали странными и труднопредсказуемыми, он попал точно в цель. Вот он, политический смысл шока будущего. Ведь если индивидуальный шок будущего происходит в результате неспособности поспеть за темпом перемен, то правительства страдают от своего рода коллективного шока будущего — разрушения процессов принятия решений.

Сэр Джоффри Викерс, выдающийся британский социолог, идентифицировал проблему с ясностью, приводящей в уныние: «Темп перемен увеличивается с возрастающей скоростью без соответствующего ускорения темпа, в котором можно давать дальнейшие ответы, и это подводит нас все ближе к порогу, за которым теряется контроль»[341].

СМЕРТЬ ТЕХНОКРАТИИ

Мы являемся свидетелями начала окончательного разрушения индустриализма и вместе с тем распада технократического планирования. Под технократическим планированием я понимаю не только централизованное национальное планирование, до недавнего времени характерное для СССР, но также менее формальные, более дисперсные попытки систематически изменить управление, которые происходят во всех высокотехнологичных странах, вне зависимости от их политических систем. Майкл Харрингтон, критик — социалист, утверждающий, что мы отвергли плакирование, определил наш век как «случайный»[342]. Однако, как показывает Гэлбрейт, даже в контексте капиталистической экономики огромные корпорации идут на многое, чтобы рационализировать производство и распространение, чтобы, насколько возможно, планировать свое будущее[343]. Правительства также глубоко занимаются делами планирования. Кейнсианское манипулирование послевоенной экономикой может быть неадекватным, но оно не случайно. Во Франции Le Plan стал обычным признаком национальной жизни. В Швеции, Италии, Германии и Японии правительства активно вторгаются в экономический сектор, чтобы защитить определенные отрасли промышленности, капитализировать другие и ускорить рост. В Соединенных Штатах и Великобритании даже на местном уровне есть то, что хотя бы называется отделами планирования.

Тогда почему, несмотря на все эти усилия, система должна вырываться из — под контроля? Проблема не просто в том, что мы слишком мало планируем, мы планируем слишком плохо. Отчасти трудности можно проследить до самых предпосылок, подразумеваемых нашим планированием.

Во — первых, само технократическое планирование является продуктом индустриализма, отражает ценности быстро исчезающей эпохи. И в своем капиталистическом, и в коммунистическом варианте индустриализм был системой, сосредоточенной на максимизации материального благосостояния. Так, для технократа как в Детройте, так и в Киеве экономическое продвижение — основная цель, технология — основной инструмент. Тот факт, что в одном случае продвижение приводит к личной выгоде, а в другом теоретически к общественному благу, не меняет сути, общей для обоих. Технократическое планирование экономо — центрично.

Во — вторых, технократическое планирование отражает субъективную парадигму времени индустриализма. Стремясь освободиться от подавляющей ориентации предшествующих обществ на прошлое, индустриализм пристально сосредоточивался на настоящем. На практике это означало, что его планирование касалось будущего, находящегося под рукой. Когда Советы в 20–х годах впервые предложили идею пятилетнего плана, она потрясла мир как безумно футуристическая. Даже сегодня, за исключением самых передовых организаций по обе стороны идеологического занавеса, прогнозы на один или два года считаются «долгосрочным планированием». Горстка корпораций и правительственных служб начала, как мы увидим, беспокоиться о горизонтах в 10, 20 и даже 50 будущих лет. Однако большинство — слепые приверженцы следующего понедельника. Технократическое планирование краткосрочно.

В — третьих, отражая бюрократическую организацию индустриализма, технократическое планирование основывалось на иерархии. Мир был разделен на управленцев и работников, тех, кто планирует и выполняет планы, и решения принимались одними для других. Эта система, адекватная, пока перемены разворачивались в индустриальном темпе, разрушается, когда темп достигает сверхиндустриальных скоростей. Все более нестабильная среда требует все большего количества незапрограммированных решений снизу; потребность в мгновенной обратной связи стирает различие между конвейером и персоналом; иерархия шатается. Планировщики слишком далеко, они слишком безразличны к местным условиям, слишком медленно откликаются на перемены. Поскольку контроль сверху не работает, исполнители планов начинают требовать права участвовать в принятии решений. Однако планировщики сопротивляются. Ведь подобно бюрократической системе, которую оно отражает, технократическое планирование по сути недемократично.

339

Урбанолог Скотт Грир пит. по: Urban Environment: General by Daniel P. Moynihan в (313), с. 497.

340

Интервью автора с Реймондом Флетчером.

341

Викерс пит. по: Ecology, Pla

342

Доводы Харрингтона см.: (318).

343

Позиция Гэлбрейта разрабатывается в (82).