Колодец тьмы

Королева отупело взирала на сына, поигрывая веером.

— А мне-то что? Мне никогда не нравился этот человек, хотя твой отец превозносил его до небес.

— Мама, — нетерпеливо произнес Дагнарус. — Кому какое дело, нравился он тебе или нет? Он умер. Разве ты не понимаешь, что это значит?

Королева недоумевающе взирала на сына. Ей хотелось сделать ему приятное, но она не понимала, о чем он говорит.

— Это означает, — уже спокойно продолжал Дагнарус, — что освободилось место в ряду Владык.

Глаза Эмилии округлились. Протянув руку, она с такой силой схватила сына за плечо, что ее длинные ногти впились ему в кожу.

— Это место должно стать твоим! Непременно должно! Состоится грандиозная церемония, и я, конечно же, надену новый наряд. Потом будет великолепное празднество. Мы подадим гостям...

— Мама, — язвительным и холодным тоном перебил королеву Дагнарус и вывернулся из ее пальцев. — Не спеши ощипывать гуся, которого еще не поймала. Ты прекрасно знаешь, что меня не изберут даже претендентом.

— Изберут, обязательно изберут! — сердито ответила королева. — Отец не откажет тебе в этом! Это твое право!

— Может отказать, причем охотно, — возразил Дагнарус. — Он не считает меня достойным претендентом. Знаешь, почему? Потому что я — не какой-нибудь близорукий книгочей. Потому что я засыпаю от песней менестрелей и предпочту играть с друзьями в кости, чем зевать прямо в лицо какому-нибудь старому мудрецу, разглагольствующему о том, какой глубокий смысл скрыт в выстригании волос в носу. Можешь быть уверена, мама, обо мне даже речи не зайдет.

— Не волнуйся. Я сама поговорю с королем, — сказала Эмилия и поспешно встала, намереваясь отправиться к мужу немедленно.

Шелковая парчовая юбка громко зашуршала.

— Нет, мама, никуда ты не пойдешь, — твердо заявил Дагнарус. Он прекрасно знал, насколько равнодушен король Тамарос к своей второй жене. — Потому я и пришел поговорить с тобой прежде, чем ты начнешь ходатайствовать за меня.

Мысленно он уточнил: «Прежде, чем ты нанесешь мне непоправимый вред».

Королева расстроилась.

— Понимаешь ли ты, насколько это все важно для тебя? — обиженно сказала она. — У тебя не будет ни малейшего шанса стать королем, если ты не станешь Владыкой, как твой брат.

— Поверь, мама, я понимаю всю серьезность этого шага, — сухо ответил Дагнарус.

«Потому-то я и предпочитаю действовать сам», — подумал он, но вслух сказал нечто другое:

— А что касается королевской короны, то мне ее все равно не видать, буду я Владыкой или нет. Во всяком случае, пока это зависит от моего отца. Король никогда не лишит Хельмоса права престолонаследия.

— Чепуха. Король обожает тебя, — начала было Эмилия.

— Да, — с горькой улыбкой перебил ее Дагнарус, — только он не слишком-то меня любит.

— Не понимаю, о чем ты говоришь! — закричала королева и вновь достала платочек, чтобы осторожно приложить к глазам. — Ты опять говоришь так, будто это я во всем виновата! Ты действуешь так, будто я тебе только мешаю, хотя я забочусь о тебе больше самой жизни. Не знаю, откуда в тебе такая жестокость...

— Хватит ныть, мама, и послушай, что я скажу. — Дагнарус уже терял терпение. — Ты не станешь вмешиваться и говорить об этом с отцом. Ты не будешь хныкать, капризничать, умолять и изводить кого бы то ни было. Если отец или кто-либо еще заговорит о моем избрании Владыкой, ты будешь держаться совершенно хладнокровно, как будто это — дело решенное. Ты скажешь: «Мой сын конечно же будет избран», — и при этом сделаешь удивленное лицо, как бы не понимая, как вообще у кого-то могут возникнуть сомнения на этот счет. И больше ты не произнесешь ни единого слова. Поняла? И моему деду Олгафу скажи, чтобы тоже не совался в это дело.

Эмилия была глупой, сварливой, тщеславной женщиной, которая давным-давно утратила при дворе всякую власть и влияние. Но в том была не только ее вина. Ее отец Олгаф, король Дункарги, представлял себе государственную политику короля Тамароса чем-то вроде варева в большом котле. Он исправно раздувал огонь, стремясь, чтобы виннингэльский котел кипел и бурлил. Олгаф не оставлял надежды, что однажды его величество зачерпнет оттуда ложку адской смеси и ошпарит рот. В помощи деда Дагнарус нуждался не более, чем в скорпионах под одеялом.

Эмилия сдалась не сразу. Вначале она выжала несколько слезинок, жалуясь, что сын ее не любит и вообще никто ее не любит, что ее жертвы никому не нужны, хотя она смогла бы убедить Тамароса. И, конечно же, отец Дагнаруса будет только счастлив потребовать от своих советников, чтобы принцу дали то, что принадлежит ему по праву.

Дагнарус слушал материнские излияния, собрав все свое терпение. Он напоминал себе, что он солдат, а потому должен учиться переносить трудности и пытки. Однако вообще-то принц хорошо знал, как себя вести с Эмилией; это он усвоил еще в двухлетнем возрасте. Он одной фразой завораживал мать, другой — пугал и продолжал это до тех пор, пока королева окончательно не сбивалась с толку и не переставала понимать, что к чему. Вот и теперь он постепенно убедил королеву принять его стратегию.

Когда королева начала высказывать ему его же мысли, считая их своими, Дагнарус понял, что одержал победу. Он мог более не опасаться ее вмешательства. После этого принц поспешил уйти как можно быстрее, хотя и задержался на некоторое время в передней, надеясь увидеть госпожу Мабретон. Но Дагнаруса ждало разочарование. Ее не было среди придворных дам, спешивших на властный звон колокольчика Эмилии.

Дагнарус вернулся к себе, чтобы умыться, переодеться и обдумать предстоящий разговор с отцом. До сих пор король Тамарос не отказывал сыну ни в чем, однако Дагнарус не был столь уверен, что ему повезет и теперь. Для короля избрание Владыки являлось чем-то торжественным и священным, требовавшим молитв и серьезного обдумывания. Король не мог подарить сыну звание Владыки, словно лошадь. Тем не менее, заканчивая мыться, Дагнарус решил, что нашел способ воздействовать на отца.

— Сильвит, — позвал Дагнарус, стряхивая с мокрых волос капли воды и проворно растирая полотенцем тело. — Я хочу у тебя кое-что спросить.

— Да, ваше высочество. Чем могу служить?

Эльф раскладывал одежду принца, приличествующую для встречи с королем, хотя Дагнарус ни словом не обмолвился, что собирается пойти к его величеству. Сильвит знал. Сильвит всегда все знал. Дагнарус давно оставил попытки понять, каким образом эльф все узнает.

— У моей матери — новая фрейлина. Из эльфов.

— Скорее всего — это госпожа Мабретон, ваше высочество.

— Да, ты прав. Расскажи мне о ней, Сильвит, — велел Дагнарус.

Обычно возле принца собиралась толпа придворных, помогавших ему одеваться. Но Дагнарус, услышав о смерти Донненгаля, отослал всех прочь. Кроме Сильвита, в покоях принца не было никого.

— Она — жена господина Мабретона, Стража Восточного Леса и одновременно Владыки. Он происходит из Дома Вивалей, верного Божественному, но верного не беспредельно, если ваше высочество обратит внимание на следующее обстоятельство. Владыкой Мабретона сделал Защитник Божественного, и посол искренне благодарен ему. Госпожа Мабретон — отнюдь не придворная дама. Она отказывалась быть фрейлиной и, как говорят, наотрез отказалась ехать вместе с мужем в Виннингэль, когда он впервые заговорил об этом. Ей растолковали, что ее отказ обернется для мужа потерей лица; она ведь шла против желаний не только Мабретона, но и Защитника. Я слышал, что господин Мабретон угрожал жене разводом в случае отказа, а это означало бы полное бесчестье и крушение репутации для нее самой и для ее семьи. Мне трудно было поверить в подобные слухи, поскольку все знают, что господин Мабретон души не чает в своей прекрасной жене. Как мне думается, это ее семья уговорила госпожу Мабретон поехать в Виннингэль; они принадлежат к обедневшему Дому и зависимы от ее положения. Как бы там ни было, теперь она находится при дворе. И не просто при дворе — она стала фрейлиной. У меня и в мыслях нет проявлять неуважение к вашей матери, но госпожа Мабретон очень тяготится положением фрейлины.