Страница 10 из 52
Я была права, когда думала, что конунгу наплевать на меня — он даже не побеспокоился прикрыть мою наготу хотя бы овечьей шкурой.
Никогда — ни до, ни после той ночи — я не чувствовала себя такой покинутой и одинокой. Я готовилась стать королевой, а сейчас не знала, рабыня я или свободная женщина. Что же теперь делать? Я никого не знала в усадьбе, даже слуг.
Весь день я бесцельно бродила по двору, чувствуя на себе любопытные взгляды, пока не забрела в большую палату.
Я решила там спрятаться, сидела на скамье в дальнем углу и смотрела перед собой сухими глазами. Хотя мне было всего восемнадцать зим, я решила не плакать.
— Как чувствует себя моя королева? — раздался голос Сигвата Скальда, и от неожиданности я вздрогнула. Либо он умел ходить неслышно, как кошка, либо я ослепла и оглохла, погруженная в собственное горе.
Сигват ласково смотрел на меня, но я не забыла, что он был один из тех, кто уговорил меня выйти замуж за Олава.
— Почему ты называешь меня королевой? — резко спросила я. — Ведь ты знаешь правду.
— Правду? — удивился Сигват.
— Конунг не оказал мне никаких почестей. И думаю, не собирается этого делать в будущем.
— Ты ошибаешься. Он дал тебе слово. Просто ему нужно время.
— Я думаю, что слова Олава так же верны, как и клятвы Рёгнвальда ярла дать за мной приданое.
Сигват помолчал, а потом ответил:
— Если ты права, то обманули нас обоих. Но мне хочется верить, что в твоих словах нет правды.
Я решила объяснить, почему вдруг задумалась обо всем этом, и прежде чем поняла, что делаю, Сигват узнал все — и о брачной ночи, и о нашей с Оттаром Черным любви, и о любовной песне, и о том, как мне казалось, что Сигват уговаривает меня выйти замуж за Олава голосом Оттара.
Скальд внимательно слушал, ни разу не перебив меня.
Когда я наконец замолчала, он сказал:
— Ты здесь не одна. Думаю, ты просто забыла, что Оттар — сын моей сестры. И те, кого любит Оттар, так же дороги мне, как и ему. Но я бы помог тебе, даже если бы вы с Оттаром и не любили друг друга. Ведь именно я заманил тебя сюда.
Я хотела ответить, но Сигват остановил меня:
— И ради всего святого, не рассказывай никому того, что сейчас довелось услышать мне. Ни об Оттаре, ни о его любовной песне! И уж, конечно, не говори этого королю. Это может стоить Оттару жизни. Олав очень скор на расправу.
Я испугалась, и Сигват поспешил добавить:
— Он никогда не применит силы против женщины.
— Нет, — тут же согласилась я, — потому что над женщиной можно одержать верх по-другому.
— Олаву не часто приходилось общаться с женщинами. Может быть, поэтому он так грубо обошелся с тобой.
— А мне кажется, он пытался отомстить моему отцу.
— Может, и так.
После этих слов я еще больше стала доверять Сигвату.
— Мы найдем какой-нибудь выход, — подумав, сказал он.
— Пока я не вижу его, — грустно ответила я.
Сигват ласково улыбнулся:
— Всему свое время. Будь терпеливой. Здесь много исландцев и в Норвегии, и в Свитьоде.
Тогда я не поняла, что он имел в виду, но мне было все равно приятно, что обо мне заботятся.
— Ты чувствуешь себя совершенно беспомощной, но ведь власть дают не только деньги и сила.
— Если ты думаешь о власти любви, то ее у меня никогда не будет.
— Если какая-нибудь женщина и в состоянии пробудить любовь в душе конунга, — ответил, улыбаясь, скальд, — то это ты. Но сейчас я говорю не о любви. А о той силе, что дает человеку знание.
—Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — растерянно ответила я.
— Чем больше нам известно о человеке, тем большую власть мы над ним имеем. Если ты хочешь влиять на Олава, то должна постараться узнать о нем как можно больше. Даже мелочи приобретают со временем особое значение. Ты должна внимательно следить за ним и все запоминать.
— Спасибо за совет, — поблагодарила я. — Так может быть, ты сам расскажешь мне о конунге что-нибудь, что даст мне над ним власть?
Сигват вновь улыбнулся:
— Ты такая способная ученица, что заслуживаешь поощрения. Спроси Олава о его матери — Асте, когда он выпьет пива. Его рассказ может оказаться для тебя очень полезным.
— Хорошо, попробую.
— И еще один совет. Старайся быть в хороших отношениях с епископами и священниками. Их помощь может тебе пригодиться в трудную минуту. А я обещаю поговорить с конунгом, как только представится удобный случай. Говорить с ним надо, только когда он в хорошем настроении. Смотри, не забудь об этом!
С того дня мы с Сигватом стали друзьями.
— Это все, что рассказала нам королева Астрид, — говорит Гуннхильд.
— Не так уж и мало, — отвечаю я. — Мне кажется, она очень хорошо определила «кредо» скальдов.
— Что скальдов?
— Принцип жизни.
— Да, может быть.
Королева поднимается и направляется к двери.
Я тоже встаю и чувствую, что ноги меня не держат.
К счастью, королева ничего не замечает. Когда она выходит, я без сил падаю на скамью.
До Рождества Христова осталось всего восемь дней.
Это мой одиннадцатый год в рабстве. Более десяти лет псалтырь и молитвы были основой моей жизни. Колесо церковного года степенно вращалось. Неизменной чередой наставали и уходили в прошлое праздники и дни святых, чтобы вновь вернуться на будущий год.
Десять раз с нетерпением я ждал светлого праздника Рождества.
Десять раз душа радовалась, вслушиваясь в рождественские молитвы.
Рудольф считает меня сбежавшим из монастыря монахом. Но это правда, что Ниал никогда не был монахом, а раб Кефсе жил жизнью монаха.
Кефсе посвятил жизнь Богу, чтобы вымолить прощение за грехи Ниала. Кефсе смотрел на все лишения как на испытания, посланные Господом нашим ради спасения души Ниала.
И Кефсе обрел мир. Но он проиграл, потому что обрел мир, закрыв глаза и заткнув уши.
Ему стоило бы догадаться, что Ниал не умер. Неистовый Ниал, которого так и не смогли сделать монахом, как ни старались.
Ниал, который был послушником в самом Клиэйн Мейк Нойс, и который переезжал из монастыря в монастырь — но не для усмирения плоти, а чтобы набираться знаний из монастырских библиотек. Ниал, который принял сан ради доступа к самым ценным книгам. Ниал, который выучил псалтырь не из смирения, а ради красоты стиха. Ниал, который стал филидом, а затем олламом и насмехался над саном.
Ниал, который наслаждался всеми прелестями жизни — дуновением теплого ветра, песней ковыля, лунными бликами на море, теплом женского тела, солнечным светом, красотой и магией строк поэта, дикой скачкой на коне и тяжестью меча в руке.
Ниал, который присутствовал на церемониях и богослужениях, только когда они завораживали его своей красотой. Ниал, который считал, что у него вся жизнь впереди и что для покаяния всегда будет время — потом.
Глупый Кефсе — он думал, что Ниал умер!
Но Ниал — раб, раб, раб.
Раб, даже если его освободят. Потому что зачем ему свобода?
Неужели я смогу так жить?
Однажды я направил меч в свою грудь, чтобы умереть и не оказаться в рабстве. Меч выбили у меня из рук.
Наступил вечер. И сегодня по-прежнему, как и утром, когда я записывал свои бессвязные мысли, восемь дней до Рождества Христова, XYI ante Cal. Jan.[10]
Я читаю свои записи и вношу в них поправки. Это совсем непросто. Я знаю, как тяжело записывать собственные мысли и слова, как будто это касается другого человека, а не тебя самого.
Но прежде чем я перейду к записям сегодняшнего дня, хочу сказать, что вчера я видел королеву Астрид.
10
17 декабря (лат.).