Страница 21 из 42
Проходивший мимо крестьянин крикнул, чтобы ты отошёл от змеи, так как это была кобра. На следующий день крестьяне поставили на этом холмике блюдце с молоком и несколько цветков гибискуса. На этой же дороге, несколько дальше, стоял высокий куст почти без листьев, с шипами в два дюйма длиной, острыми, сероватыми, и ни одно животное не рискнуло бы прикоснуться к его сочным листьям. Растение защищало себя, и горе тому, кто отважился бы к нему прикоснуться. В этом лесу жили олени, робкие, но очень любопытные; они позволяли подойти к ним, но не слишком близко, иначе они бросались прочь и исчезали в подлеске. Один олень подпускал тебя совсем близко, если ты был один; он смотрел на тебя блестящими глазами, насторожив свои большие уши. У всех оленей были белые пятна на рыжевато коричневой шкуре; они были робки, ласковы, постоянно настороженны, и было очень приятно находиться среди них. Один олень по прихоти природы был совершенно белый.
Добро — не противоположность зла. Зло к нему никогда не может прикоснуться, хотя и окружает его. Зло не может повредить добру, но иногда может казаться, что добро причиняет вред, и от этого зло становится ещё более хитрым, ещё более злым. Зло может быть культивированным, широко распространённым и яростным; оно рождается внутри движения времени, выращивается и ловко используется. Но доброта не от времени; она никоим образом не может быть культивирована или вскормлена мыслью; её проявление незримо; она не имеет причины и потому не порождает следствия.
Зло не может стать добром, потому что добро — не продукт мысли; оно вне мысли, как и красота. То, что создаёт мысль, она может и разрушить, но это не добро; так как добро вне времени и у него нет фиксированного места. Где добро — там порядок, — не порядок авторитета, наказания и награды; такой порядок необходим, иначе общество само себя уничтожает, а человек становится злым, кровожадным, развращённым, он вырождается. Ибо человек — это общество; они неразделимы. Закон добра вечен, неизменяем и вневременен. Устойчивость, постоянство — его природа, и поэтому он абсолютно надёжен. Другой надёжности не существует.
Пространство есть порядок. Пространство — это время, протяжённость, широта и объём. В это утро море и небеса были беспредельны; горизонт, где покрытые жёлтыми цветами холмы встречались с далеким морем, — это порядок земли и неба; он космичен. Этот кипарис, высокий, тёмный, одинокий, обладает порядком красоты; и отдалённый дом на том лесистом холме следует движению гор, возвышающихся над холмами, лежащими ниже; зелёный луг с единственной коровой пребывает вне времени. А человек, поднимающийся на холм, зажат в тесном пространстве своих проблем.
Существует пространство ничто, размеры которого не связаны временем, которое не может измерить мысль. В это пространство ум не может проникнуть; он может его лишь наблюдать. В этом наблюдении нет того, кто переживает. У этого наблюдающего нет истории, нет связи, нет мифа, и потому этот наблюдающий является тем, что есть. Знание способно расширяться, но пространства оно не имеет, потому что самим своим весом и объёмом оно искажает и душит это пространство. Не существует знания о собственном «я», высшем или низшем; существует только словесная структура «я», скелет, покрытый мыслью, окутанный покровом мысли. Мысль не может проникнуть в собственную структуру; то, что составлено ей, мысль не может отвергнуть, а когда она отвергает, то это отказ ради последующего приобретения. Когда времени «я» нет, существует пространство, не имеющее меры.
Эта мера есть движение награды и наказания, приобретения или потери, деятельность сравнения и приспособления, респектабельности или её отрицания. Это движение есть время, будущее с его надеждой и привязанностью, что есть прошлое. Всё это хитросплетение есть сама структура «я», и его единение с верховной сущностью или абсолютом остаётся всё ещё в границах его собственной сферы. Всё это — деятельность мысли. Мысль, как бы ей этого ни хотелось, никоим образом не может проникнуть в это пространство за пределами времени. Самый метод, курс обучения, практика, изобретённые мыслью, не являются ключами, которые откроют дверь, потому что не существует двери и нет ключа.
Мысль может только осознавать свою собственную беспрестанную деятельность, свою собственную способность искажать, свою собственную ложь и иллюзии. Она — наблюдающий и наблюдаемое. Её боги — это её собственные проекции, а поклонение им — это поклонение самому себе. То, что лежит за пределами мысли, за пределами известного, нельзя вообразить, нельзя сделать мифом или тайной для немногих. Оно здесь, чтобы вы увидели.
Широкая река была тиха, как мельничная запруда. На ней не было ни малейшей ряби; утренний ветерок ещё не пробудился, так как было очень рано. Звёзды отражались в воде, ясные и сверкающие, и утренняя звезда была самой яркой. Деревья на противоположном берегу реки стояли тёмные, и окружённая ими деревня ещё спала. Ни один листок не колыхался, только маленькие совы с их хриплыми криками шумно перекликались на старом тамариндовом дереве; это был их дом, а когда солнце освещало ветки дерева, совы грелись в его лучах. Крикливых зелёных попугаев ещё не было слышно.
Всё живое, даже насекомые и цикады, в восторге затаив дыхание, ожидало появления солнца. Река была неподвижна, и на ней не было видно обычных маленьких лодок с тусклыми лампами. Мало-помалу над тёмными таинственными деревьями начал разгораться рассвет. Все живое было всё еще погружено в тайну этого момента медитации. Твой собственный ум пребывал вне времени, вне измерения; не было инструмента, чтобы измерить, как долго этот момент продолжался. Но началось оживление и пробуждение, попуган и совы, вороны и скворцы, собаки и голос с противоположного берега реки. И вдруг над деревьями возникло солнце, золотое, мелькающее среди листвы. Теперь большая река пробудилась, пришла в движение; время, протяжённость, широта и объём потекли, и началась жизнь, которая никогда не кончалась.
Как чудесно было то утро, чистота света и золотая дорожка, проложенная солнцем по этим живым водам! Ты был миром, космосом, бессмертной красотой и радостью сострадания. Только тебя самого там не было; если бы ты был, всего этого не было бы. Ты вносишь начало и конец, чтобы начать снова эту нескончаемую цепь.
В становлении имеется неопределённость и неустойчивость, непостоянство. В ничто существует абсолютная устойчивость, абсолютное постоянство и, следовательно, ясность. То, что является полностью устойчивым, постоянным, никогда не умирает; в становлении же присутствует разложение. Мир направляет свои усилия на становление, достижение, приобретение, извлечение выгоды, и поэтому существует страх утраты и смерти. Ум должен пройти через эту маленькую дыру, которую он создал, через «я», чтобы войти в это необъятное ничто, устойчивость и постоянство которого мысль неспособна измерить. Мысль желает завладеть им, использовать его, культивировать и вынести на рынок. Оно должно быть сделано приятным, приемлемым и потому респектабельным, чтобы перед ним преклонялись. Мысль не может включить его в какую-либо категорию, и потому оно должно быть обманом и ловушкой; или оно должно быть для немногих, для избранных.
Таким образом, мысль движется своими собственными недобрыми путями, испытывающая страх, жестокая, самовлюблённая и никогда не устойчивая, не постоянная, хотя её тщеславие утверждает будто устойчивость, постоянство присутствует в её действиях, в её исследованиях, в знаниях, которые она накопила. Мечта становится реальностью, которую она взрастила. То, что мысль сделала реальным, не есть истина. Ничто — это не реальность, но истина. Маленькая дыра, «я», есть реальность мысли, тот скелет, на котором она построила всё свое существование, — реальность её фрагментации, страдания, печали и её любви. Реальность ее богов или её единственного бога — это тщательно выстроенная структура мысли ее молитва, её ритуалы, её романтическое поклонение. В реальности нет устойчивости, постоянства, нет безупречной ясности.