Страница 20 из 42
Существуют сотни объяснений, а те, кто объясняет, искусно пользуясь словами, почерпнутыми из знания многих книг и экспериментов на животных, сами пойманы в сети человеческой печали, честолюбия, гордости и душевной муки. Описание не является описываемым, слово — не вещь. Не потому ли это происходит, что человек ищет внешние причины, изучает свою зависимость от внешних условий, надеясь, что внешняя перемена преобразует человека внутренне? Или это происходит потому, что человек так привязан к чувствам, подавляющим его своими безотлагательными требованиями? А может быть потому, что он живёт целиком в движении мысли и знания? Или потому, что он настолько романтичен, сентиментален, что становится безжалостным из-за своих идеалов, фантазий и претензий? Может быть потому, что он всегда оказывается ведомым, последователем, или сам становится руководителем, гуру?
Это разделение на внешнее и внутреннее — начало его конфликта и страдания; он запутался в этом противоречии, в этой извечной традиции. Запутавшись в бессмысленном разделении, он теряет себя и становится рабом других. Внешнее и внутреннее представляют собой плод воображения и изобретение мысли; а поскольку мысль фрагментарна, она творит беспорядок и конфликт, которые являются разделением.
Мысль не может принести порядок, естественное течение добродетели. Добродетель не является непрерывным повторением памяти, практикой. Мысль-знание связана временем. Мысль по самой природе и структуре не может охватить весь поток жизни как целостное движение. Мысль-знание не может прозреть в эту целостность; мысль-знание не может осознавать её без выбора, пока она остается в роли воспринимающего, в роли внешнего наблюдателя. Мысль-знание не имеет места в восприятии. Мыслящий есть мысль; воспринимающий есть воспринимаемое. Только когда это соблюдено, происходит естественное, без усилий, движение в нашей повседневной жизни.
В этой части света не бывает много дождей, осадки составляют от 15 до 20 дюймов в год, и эти дожди встречаются с великой радостью, так как в остальное время года их не бывает. На горах лежит снег, а летом и осенью они стоят обнаженные, выжженные солнцем, каменистые и неприступные; только весной они смягчаются и становятся приветливыми. Там раньше водились медведи, олени рыси, перепела, встречались и гремучие змеи. Но теперь они исчезают; страшный человек вторгается в их владения. Недавно прошли дожди, и долина стала зелёной, апельсиновые деревья покрылись плодами и цветами.
Это прекрасная долина, тихая, вдали от деревни, и ты слышал воркование голубя. Воздух постепенно насыщался ароматом апельсиновых цветов, и за несколько тёплых безветренных дней этот аромат заполнил бы всю долину. Эту долину со всех сторон окружали холмы и горы; за холмами было море, а за горами — пустыня. Летом бывала невыносимая жара, но здесь, вдали от сводящей с ума толпы и городов, всегда пребывала красота. А ночью приходила необычайная тишина, щедрая и всепроникающая. Культивируемая медитация — это кощунство по отношению к красоте, а каждый листочек и каждая ветка говорили о радости красоты, и высокий тёмный кипарис хранил её в своём безмолвии; её струило потоком и старое искривлённое перцовое дерево.
Вы не можете, не должны призывать радость; если вы это делаете, то радость становится удовольствием. Удовольствие — это движение мысли, и мысль не должна, никоим образом не может, культивировать радость, а если она стремится к тому, что было радостным, то это — всего лишь воспоминание, нечто мёртвое. Красота никогда не связана временем; она полностью свободна от времени, а потому и от культуры. Она существует, когда нет личности. Личность создана временем, движением мысли, известным, словом. В отказе от себя, от личности, в этом абсолютном внимании, заключена суть красоты. Освобождение от личности не является рассчитанным действием желания-воли. Воля руководит и поэтому сопротивляется, разделяет и тем самым порождает конфликт. Распад личности — не эволюция самопознания; это происходит вообще без включения фактора времени. Не существует пути или средства её прекратить. Абсолютное внутреннее не-действие есть позитивное внимание красоты.
Вы развили широкую сеть взаимосвязанных видов деятельности, в которую оказались пойманы, и ваш ум, будучи ею обусловленным, в своей внутренней деятельности действует таким же образом. Достижение становится тогда наиболее важным, и неистовство этой гонки по прежнему остается скелетом[16 нажми] личности. Потому вы и следуете вашему гуру, вашему спасителю, вашим верованиям и идеалам; вера занимает место прозрения, осознания. Нет никакой необходимости в молитве, в ритуалах, когда отсутствует «я». Вы заполняете пустые места на этом скелете знанием, образами, бессмысленной деятельностью и таким образом поддерживаете в нём видимость жизни.
В тихом спокойствии ума приходит то, что является вечной красотой, приходит незванно-непрошенно, без шума узнавания.
В безмолвии глубокой ночи и в тишине утра, когда солнце первыми лучами прикасается к холмам, пребывает великая тайна. Эта тайна скрывается во всём живом. Если бы вы спокойно сидели под деревом, то ощутили бы эту древнюю землю с её непостижимой тайной. В тихую ночь, когда звёзды сияют ярко и кажутся близкими, вы осознали бы расширяющееся пространство и таинственный порядок всех вещей, неизмеримого и ничтожного, движения этих тёмных холмов и крика совы. В этом абсолютном безмолвии ума эта тайна расширяется без времени и пространства. Существует тайна в этих древних храмах, возведённых с бесконечной тщательностью, с вниманием, которое есть любовь. Изящные мечети и величественные соборы теряют эту призрачную таинственность, потому что в них поселились фанатизм, догма и помпезность.
Миф, скрытый в глубоких пластах ума, не является таинственным, он романтичен, традиционен и обусловлен. В скрытых тайниках ума истину оттесняют символы, слова, образы; в них нет никакой тайны, их в изобилии плодит мысль. Знание и его действие могут вызывать изумление, восхищение и заслуживать самой высокой оценки. Но тайна — нечто совсем иное. Это не опыт, чтобы его можно было опознавать, накапливать и вспоминать. Опыт — смерть для этой непередаваемой тайны; чтобы передать, требуется слово, жест, взгляд, но чтобы быть в общении с тем, ум, всё ваше существо должны быть на том же уровне, в то же время, с той же интенсивностью, как у того, что называется таинственным. Это — любовь. С нею вся тайна вселенной открыта.
Утром на небе не было ни одного облака, солнце заливало долину, и всё было радостным, кроме человека. Он глядел на эту дивную землю и двигался дальше со своим трудом, своей печалью и своими приходящими удовольствиями. У него не было времени, чтобы видеть; он слишком был поглощён своими проблемами, своими страданиями и своей жестокостью. Он не видит дерева и поэтому не может видеть своего мучения. Когда он бывает вынужден смотреть, он то, что видит, разрывает на части, называя это анализом, убегает от этого прочь, или не желает видеть. В искусстве видеть заключено чудо преображения, преобразования того, "что есть". То, "что должно быть" никогда не есть. В действии видения заключена огромная тайна. Оно требует тщательности, внимания, что и есть любовь.
Огромная змея переползала широкую дорогу прямо перед тобой, она была толстая, тяжёлая и двигалась медленно; она выползла из расположенного неподалёку большого пруда. Она была почти чёрная, и падавший на неё вечерний свет придавал её коже яркий блеск. Змея ползла неторопливо, с великолепным достоинством силы. Она тебя не замечала, поскольку ты стоял спокойно, наблюдая; ты был совсем близко от неё; она была не менее пяти футов в длину, раздувшаяся от проглоченной пищи. Змея переползла через холмик, а ты шёл за ней, глядя на неё сверху, на расстоянии от неё в несколько дюймов; её раздвоенный чёрный язык с быстротой высовывался и втягивался внутрь; она ползла, направляясь к большой норе. Ты мог к ней прикоснуться, потому что красота её обладала странной притягательной силой.