Морис

Лодочный сарай представлялся самым подходящим для этой цели местом. Он вошел внутрь и обнаружил своего любимого спящим. Алек лежал поверх сбитых подушек, едва различимый в последнем тлении дня. Пробудившись, он не выразил ни удивления, ни беспокойства, и, прежде чем заговорить, начал ласкать руку Мориса между своих ладоней.

— Значит, ты получил телеграмму, — сказал он.

— Какую телеграмму?

— Утром я послал телеграмму тебе домой, сказал, чтобы ты… — Тут он зевнул. — Прости, я немного устал, то одно, то другое… Я сказал, чтобы ты приезжал сюда безо всяких отговорок. — И, поскольку Морис молчал, он просто не мог говорить, Алек добавил: — Теперь мы не должны расставаться, и хватит об этом.

XLVI

Неудовлетворенный своим печатным обращением к избирателям — оно показалось ему чересчур покровительственным для нынешних времен — Клайв старательно правил гранки, когда Симкокс объявил: «Мистер Холл». Час был чрезвычайно поздний, и ночь темна; на небе уже исчезли все признаки волшебного заката. Он ничего не мог разглядеть с крыльца, хоть и слышал многочисленные звуки. Его друг, отказавшийся войти в дом, пинал на дорожке гравий, посылая камушки в кусты и стены.

— Привет, Морис, входи же. Что за упрямство? — немного раздраженно спросил он, не утрудив себя даже улыбнуться, поскольку лицо его было в тени. — Замечательно, что ты вернулся. Надеюсь, тебе стало лучше. К сожалению, сейчас я немного занят, но коричневая комната свободна. Входи, переночуешь у нас, как обычно. Я так рад тебя видеть.

— Клайв, я всего на несколько минут.

— Вот это новости. Фантастика. — Он адресовал гостеприимство куда-то в темноту, по-прежнему держа в руках гранки. — Анна меня съест, если ты не останешься. Ужасно мило, что ты приехал так внезапно. Прости, что я сейчас занимаюсь всякой чепухой. — Затем он разглядел сердцевину черноты в окружающей тьме и, вдруг забеспокоясь, воскликнул: — Надеюсь, ничего плохого?

— Все хорошо… о чем ты спрашиваешь.

Теперь Клайв отставил политику в сторону, ибо понял, что это, должно быть, дела амурные. Он приготовился сочувствовать, хотя предпочел бы получить гранки тогда, когда он был бы не так занят. Его поддерживало чувство соразмерности. Он пригласил пройти на пустынную аллею за лаврами, где мерцали вечерние примулы, рельефно выступая слабой желтизной из стены ночи. Здесь самое уединенное место. Нащупав скамью, Клайв откинулся на спинку, сцепил руки за головой и сказал:

— Я к твоим услугам, но мой совет — переночуй у нас, а утром проконсультируйся с Анной.

— Мне не нужны твои советы.

— Что ж, ты, конечно, волен поступать как знаешь, но раньше ты столь любезно посвящал нас в свои чаяния, а во всем, что касается женщин, я всегда консультируюсь с другой женщиной, особенно если она обладает почти сверхъестественной интуицией, такой, как Анна.

Цветы напротив появлялись и исчезали, и опять Клайв почувствовал, что его друг, ходивший перед ними туда-сюда, был словно сама ночь. Раздался голос:

— Это для тебя в тысячу раз хуже: я люблю твоего егеря, — реплика столь неожиданная и бессмысленная для Клайва, что он спросил:

— Мистера Айрса?

— Нет. Скаддера.

— Полноте! — вскричал Клайв, бросив взгляд в темноту. Успокоившись, он напряженно выдавил: — Какое нелепое заявление.

— Более чем нелепое, — эхом отозвался голос, — но я подумал, что после всего, чем я тебе обязан, мне надо прийти и рассказать про Алека.

Клайв воспринял лишь самый минимум. Он предположил, что «Скаддер» — это fason de parler,[14] подобно тому как некто сказал бы «Ганимед», ибо близость с любой социальной неровней была для него немыслима. Он, так сказать, чувствовал себя подавленным и оскорбленным, поскольку ему казалось, что Морис в последние две недели стал нормальным и был так откровенен с Анной.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — заверил он, — а если ты хочешь отплатить нам за то, чем ты, по твоему выражению, нам обязан, так выкинь эти губительные мысли. Мне очень горько, что ты говоришь о себе такое. Когда мы имели на сей предмет подробную беседу, в ту ночь, в коричневой комнате, ты дал мне понять, что страна Зазеркалья наконец-то осталась позади.

— Это когда ты принудил себя поцеловать мне руку? — уточнил Морис с умышленной жестокостью.

— Не упоминай об этом, — покраснел тот, не в первый и не в последний раз, на мгновенье заставив отщепенца его любить. Затем он снова впал в интеллектуализм. — Морис… О, мне тебя несказанно жаль, и я очень, очень прошу тебя устоять против возвращения этого безумия. Тебе станет лучше, если устоишь. Поживи у нас, на воздухе, среди своих друзей…

— Я уже сказал, я здесь не для того, чтобы выслушивать советы, равно как и не для того, чтобы рассуждать о мыслях и идеях. Я создан из плоти и крови, и если ты способен снизойти до столь низменных материй…

— Да, совершенно верно, я страшный теоретик, я знаю.

— …то называй, пожалуйста, Алека по имени.

Это напомнило им обоим ситуацию годичной давности, но теперь Клайв содрогнулся от сравнения.

— Если Алек — это Скаддер, то он, между прочим, больше у нас не служит. Его даже нет в Англии. Он уплыл в Буэнос-Айрес как раз сегодня. Впрочем, продолжай. Я готов вновь открыть эту тему, если смогу тебе хоть чем-то помочь.

Морис шумно сдул щеки и начал обирать цветочки с высокого стебля. Они исчезали один за другим, точно свечи, которые гасила ночь.

— Я разделил с Алеком все, — сказал он после глубокого раздумья.

— Что — все?

— Все, что у меня есть. Включая мое тело.

Клайв вскочил со всхлипом отвращения. У него возникло желание ударить это чудовище и убежать, но он был цивилизованным человеком, поэтому желание его было вялым. В конце концов, они оба воспитанники Кембриджа… столпы общества; он не должен применять насилие. И он его не применил; он остался спокоен и предупредителен до самого конца. Но его снулое неодобрение, его догматизм, тупость его сердца оттолкнули Мориса, который смог бы уважать только ненависть.

— Я выразился оскорбительно, — продолжал он, — однако мне надо было убедиться, что ты все понял. Алек спал со мной в коричневой комнате в ту ночь, когда вас с Анной не было дома.

— Морис… О, Боже мой!

— И еще в городе. И еще… — тут он остановился.

Даже испытывая тошноту, Клайв прибегнул к обобщению — это было частью той умственной размытости, что возникла у него после женитьбы.

— Но позволь… Единственное извинение любых отношений между мужчинами состоит в том, что они сохраняются чисто платоническими.

— Не знаю. Я пришел рассказать тебе, что я сделал.

Да, именно это было причиной его визита. Он закрывал книгу, которую больше не собирался перечитывать, и лучше такую книгу закрыть, чем позволить ей валяться в грязи. Том их прошлого должен возвратиться на свою полку, там было ему место — среди сумрака и засушенных цветов. Он обязан был так поступить и ради Алека тоже. Алек не должен страдать из-за примеси старого в новом.

Любой компромисс опасен, поскольку подспуден, и, закончив исповедь, Морис должен навсегда исчезнуть из мира, который его взрастил.

— И еще я должен сказать тебе, что сделал он, — продолжал Морис, стараясь скрыть свою радость. — Он ради меня пожертвовал карьерой… без гарантии, что я пожертвую чем-то взамен… и еще недавно я и правда не стал бы… До меня всегда медленно доходило. Я не знаю, было ли это с его стороны платонизмом, или нет, но он это сделал.

— Что значит — пожертвовал?

— Я сегодня ездил провожать корабль… Его там не было…

— Скаддер не сел на пароход? — закричал сквайр в негодовании. — Эти людишки просто невозможны. — Затем он замолчал при мысли о будущем. — Морис, Морис, — сказал он с некоторой нежностью. — Морис, quo vadis?[15] Ты сходишь с ума. Ты совершенно потерял чувство… Могу я спросить, намерен ли ты…

14

Фигура речи (фр.).

15

Камо грядеши (лат.).