Морис

Форстеру очень хотелось вновь увидеть Масуда, который к тому времени возвратился на родину. Первое путешествие в Индию состоялось в 1912 году. В Порт-Саиде к Форстеру присоединился Голдсуорти Лоуз Диккинсон. Задушевного общения с Масудом не получилось — помешала многочисленная родня последнего, оказавшая гостю чересчур радушный прием. Зато огромное впечатление на Форстера произвела остановка в Чхатарпуре у магараджи Бахадура Сингха, в котором Форстер обнаружил родственную душу. По возвращении в Англию происходит еще одно важное событие в жизни Форстера — визит в Милторп и беседа с Эдуардом Карпентером, о которой упоминается в авторском послесловии к «Морису». Карпентер считал необходимым для каждого человека установить единство духа и тела. Сам он оставил церковь, привычный ему круг и стал открыто жить с рабочим Джорджем Меррилом. Меррил был настолько необразован и простодушен, что спросил как-то, с кем Иисус спал в Гефсиманском саду. Впрочем, не исключено, что это было только лукавство.

Период с ноября 1915-го по январь 1919-го года Форстер провел в Александрии, где работал в местной организации Международного Красного Креста. В этом «самом европейском» из городов Египта Форстер отчасти расстался со своей робостью. Он знакомится с Мохаммедом-эль-Адлем, красивым молодым египтянином, работавшим кондуктором трамвая. Впервые любовь Форстера прошла все стадии — от чувственного восхищения до физической близости. Правда, и этой любви не суждено было стать долгой. После отъезда Форстера Мохаммед женился. В 1922 году, возвращаясь домой из второго путешествия по Индии, Форстер встречается с ним в последний раз. Недолго спустя Мохаммед умер от рака.

В Александрии Форстер посещает салон Кавафиса, греческого поэта, которого высоко ставил Оден и многие другие ценители, но который до сих пор мало известен нашему читателю. Дом Кавафиса был открыт для друзей ежедневно с пяти до семи вечера. Гостям предлагалось два сорта виски и интеллектуальное общение. Кавафис с его своеобразной поэтикой гомосексуальности произвел большое впечатление на Форстера, сделавшего все, чтобы стихи александрийского гения появились в английских переводах. Заметим, что в ответ Кавафис даже не удосужился прочитать произведения Форстера. Впрочем, у Кавафиса был хороший вкус, но дурной характер.

Средний возраст стал для Форстера благодатной порой освобождения от вседовлеющего влияния Лили. Он снимает для себя отдельную квартиру и перестает отчитываться перед матерью о каждом шаге.

После второй поездки в Индию он пишет одноименный роман, ставший последним в его творчестве. Среди причин ухода Форстера из большой литературы назывались и такие, как «отказ быть великим» (Лайонел Триллинг), медлительность и лень. Сам Форстер объяснял это тем, что «ему нечего больше сказать». Но, как нам представляется, причины были личного свойства: расширение круга друзей, включая лиц с гомосексуальной ориентацией, и уменьшение влияния матери и родственниц.

В апреле 1922 года Форстер прочитал в «Лондон Меркьюри» стихотворение «Призраки» малоизвестного двадцатишестилетнего поэта Джо Эккерли и направил ему восторженное письмо. Завязалась переписка, и вскоре они стали близкими друзьями. Эккерли никогда не скрывал своих наклонностей. Скорее, наоборот. Он тоже искал Идеального Друга, но, по собственному выражению, «находил их только в мире собак». Тем не менее, он мог соскочить с поезда вслед за ускользающим лицом, приветливой улыбкой, накачанными плечами и крепкими ягодицами. Тщедушный Форстер не мог привлечь Эккерли, поэтому любовниками они так и не стали. Однако Эккерли раскрыл перед Форстером новые горизонты. Их дружба продолжалась сорок лет — вплоть до кончины Эккерли.

В 1929 году он познакомил Форстера с молодым лондонским полицейским Бобом Бакингемом. Запись Форстера в дневнике тех лет: «Я хочу любить сильного молодого мужчину из низших слоев общества, быть им любимым и даже сносить от него обиды. Таков мой жребий». Бакингем был женат и имел сына. Довольно долго отношение Мэй Бакингем к интимному другу мужа оставалось сложным и, скорее, неодобрительным. В конце концов все же наступило примирение. Втроем они ездили в заграничные поездки, Форстер много времени проводил в доме Боба и Мэй. Он дал образование их сыну Робу, который, к сожалению, скончался в возрасте 33-х лет от лимфогранулематоза. Это произошло в 1962 году, но и после Форстер помогал вдове и детям Роба Бакингема.

Последние годы жизни Форстер жил на казенной квартире в Кингс-колледже. Произошло возвращение в альма-матер, круг замкнулся. Раскрепостившему его в свое время Кембриджу Форстер завещал все свои денежные средства и обширный архив, куда вошли дневники разных лет и переписка с такими выдающимися деятелями литературы, как Форрест Рейд, Кристофер Ишервуд, Стивен Спендер, Томас Элиот, Гор Видал и многими, многими другими.

Умер он 7 июня 1970 года в Ковентри, в доме Боба и Мэй Бакингемов. Согласно последней воле Форстера, его прах был развеян в их небольшом саду — чтобы никогда не разлучаться с дорогими ему людьми.

«Мне суждено пройти сквозь жизнь, не вступив с ней в конфликт и не оставив в мире следа», — говорил персонаж одного из ранних романов Форстера, словно выражая тайные страхи автора. К счастью для всех нас, эти страхи не оправдались.

Успех, связанный с выходом первых трех романов был позади. Форстер принимается за новый, под названием «Арктическое лето», но работа не клеится. Он понимает, что должен быть честен хотя бы перед самим собой и наконец определяет тему — новый роман будет посвящен любви двух молодых людей, причем надо написать его так, чтобы эта любовь не воспринималась как извращение или отклонение от нормы. Скорее, извращенным следует считать отношение общества к такой любви.

Форстер принимается за работу и за три месяца пишет набросок первых двух частей. Он отдает рукопись Мередиту, но тот остается более чем равнодушен к прочитанному. Неизвестно, прочитал ли он ее вообще. Для Форстера это явилось ударом. На некоторое время он прерывает работу над «Морисом» и даже намеревается прекратить ее вовсе, но затем находит в себе силы продолжить и в июле 1914 года завершает роман.

По твердому убеждению Форстера «Морис» не может быть опубликован, «раньше, чем погибнет автор или Англия». Вскоре он начинает знакомить с рукописью избранный круг друзей, и прежде всего Диккинсона, который принял роман восторженно, хотя его не вполне удовлетворил счастливый конец книги. Форстер и сам понимал, что это наиболее слабая часть романа. Он не раз вносил изменения и переписывал целые главы, однако в его намерения не входило менять концепцию финала. Фактически, он правил «Мориса» до 1960 года, когда подготовил окончательный вариант машинописи и написал «Послесловие автора». На предложения друзей опубликовать роман неизменно отвечал отказом, хотя к этому времени уже не было причин, которые могли бы препятствовать выходу книги в свет. Он писал, что не желает «там, где речь идет о гомосексуальности, вставать и ждать, чтобы тебя посчитали» — скорее он предпочитал «отсидеться и не быть посчитанным».

Когда Джо Эккерли, еще при жизни Лили, в качестве довода приводил то, что «Андре Жид признался», Форстер говорил, что «у Жида уже не было матери» (забыв, что у того имелись жена и дочь).

Посмертная публикация была принята критикой довольно прохладно. Многие полагали, что роман безнадежно устарел. Некоторые ждали более автобиографичной книги, иные — более откровенных любовных сцен. Так, среди отзывов критики мы находим: «Сдержанность лежит в самой сути таланта Форстера, и это делает для него невозможным написание большого романа о сексуальности» (А. Альварес); «Книга подтверждает неспособность Форстера рассуждать о том, что ему наиболее близко. Или его гомосексуальность была для него менее важна, чем нам представлялось?» (Д. Барбер). Интересно, что ожидали уважаемые критики от романиста, действительно отличающегося благородной сдержанностью стиля — не иначе, как порнографии? Освелл Блейкстон заметил, что «Форстер писал «Мориса» в качестве самотерапии, и это подавило его творческий импульс». Б. Брофи заявила, что «Морис» был непубликуем в 1914 году, но, если бы не имя Форстера, он был бы непубликуем и сегодня. Интересен как документ эпохи, и только. Хотя и не хуже самого худшего у Форстера». Кто-то называл «Мориса» самым бледным произведением Форстера, кто-то высказывал мнение, что это набросок, а не вполне законченное художественное произведение. В том, как критика ополчилась на безусловно главный (во всяком случае, для него самого) роман покойного автора, чувствовался не только пресловутый снобизм этой публики, но и очевидное желание прослыть современными людьми, не делающими никаких скидок на деликатность темы. Верно, скидки в данном случае совершенно излишни, но не учитывать жизненный путь и особенности характера автора, придавшие своеобразное очарование его прозе, тоже нельзя. Эта книга удивительна тем, что при небольшом объеме она оставляет впечатление бездонности. Двухчасовая экранизация Джеймса Айвори не вобрала в себя и половины книги, воспроизведя лишь сюжетные ходы, да и то — адаптировав их в соответствии с требованиями кинематографа.