Иоанн Дамаскин

— Это достойный ответ. Опытных духовных старцев, не имеющих пока в своих кельях учеников, у нас восемь человек. Пойдем к ним, я их попросил собраться в нашем пещерном храме.

— Этот пещерный храм преподобному Савве указал Сам Господь, — сказал игумен, когда они с Иоанном вышли из его кельи. — Как-то раз ночью блаженный Савва вышел из своей пещеры, читая псалмы Давида. Вдруг к западу от Кедронского потока он увидел огненный столп, утвержденный на земле, вершиной же своей касающийся неба. Увидев это знамение, Савва возрадовался и пребывал в молитве до рассвета. Когда наступило утро, он со страхом и великой радостью взошел туда и увидел большую и удивительную пещеру, которая внутри имела вид церкви Божьей, ибо в этой пещере с восточной стороны находилось Богом созданное отделение со сводом. С северной стороны Савва нашел большой дом наподобие тех палат при церквах, где хранятся церковные вещи. С южной стороны он увидел солнечный свет. Эту пещеру Савва и приспособил под храм.

Пока игумен рассказывал про пещерный храм, они подошли к нему. Рядом с пещерным храмом Иоанн увидел другой каменный храм. А между этими храмами находилась каменная гробница. Никодим подошел к ней и, поклонившись, поцеловал ее. Потом пояснил Иоанну, что здесь лежат честные мощи преподобного Саввы Освященного. Иоанн тоже с благоговением припал к раке с мощами:

— О, преподобный авва! — молился Иоанн, прикладываясь к гробнице основателя лавры. — Я, недостойный и грешный, прибегаю к твоей милости и прошу твоих святых молитв пред Престолом Всевышнего. А еще прошу тебя, святый Савва, прими меня в твою святую обитель, которую ты создал во славу Божию и спасение душ многих чад твоих. И я, недостойный и грешный Иоанн, хочу быть в числе этих чад твоих, чтобы с ними едиными устами и единым сердцем взывать к Богу: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.

Приложившись к гробнице, Иоанн последовал за игуменом в пещерный храм. В полумраке храма светились лампады. И в этом свете Иоанн увидел, словно призрачные тени, аскетические фигуры монахов. Завидев игумена, они все поспешили к нему под благословение, припадая пред ним в земном поклоне. Затем старцы чинно встали в ряд, и взоры их устремились на Иоанна. Тот, немного оробев, по знаку игумена подошел к старцам и совершил пред ними земной поклон. Никодим, обращаясь к монахам, сказал:

— Братья мои, пред вами Иоанн, сын Сергия Мансура из Дамаска. Он пришел в нашу лавру, ища иноческого жития. Мы все с вами знаем достоинства этого славного в делах и вере мужа. Он тот, кто сумел защитить в своих письменах почитание святых икон. Теперь же достойный во всех отношениях муж готов пройти искус послушания под руководством одного из вас. Давайте же решим все вместе, кто из вас возьмет в свою келью Иоанна, чтоб он мог пройти весь испытательный срок и быть принятым в лавру, как это завещал нам великий боговидец Савва.

Все старцы потупили свои взоры в землю и стояли с каким-то виноватым видом. Затянувшееся молчание пришлось прервать самому игумену:

— Брат Пафнутий, говори ты.

— Отец честный, боголюбезный наш игумен. Я буду говорить правду. Не прогневись же на меня, грешного и недостойного. Среди нас ты не найдешь ни одного способного учить того, кто учит целые государства и народы и обличает нечестие царей. Какой же из меня наставник будет, когда я родился в бедной хижине крестьянской, а он родился во дворце богатом. Я слова не смогу произнести пред ним, а не то чтобы учить чему.

После этой речи старцы осмелели и заговорили.

— Брат наш Пафнутий, тот хоть может говорить красиво. Вот хоть бы как сейчас. А я совсем косноязычен и гугнив, — говорил сгорбленный, словно крюк, монах Нектарий. — Чему я научу ученого такого, как Иоанн, сын Сергия Мансура? Нет, не могу, прости меня, отец игумен.

Вслед за этим монахом стали отказываться и другие. Иоанн совсем растерялся от такого оборота дела и с беспокойством поглядывал на игумена. Никодим сердито насупился и уже ни на кого не глядел. Иоанн просительно посмотрел на старцев. Он заметил, что в то время как все монахи между собой перешептываются, обсуждая сложившуюся ситуацию, один из них стоит особняком и внимательно смотрит на Иоанна. Иоанн тоже посмотрел на старца умоляющим взором: «Ну, хоть ты, старче, не откажись от меня, грешного». Старец вдруг решительно шагнул вперед. Его собратья сразу замолкли, а игумен поднял на старца вопросительный взгляд:

— Что скажешь нам, брат Диодор?

— Я возьму Иоанна из Дамаска под свое начало. — При этих словах подвижника все облегченно вздохнули, в том числе и Иоанн. — Но только при одном непременном условии, — тут же добавил подвижник. — Кроме обычных правил для всех новоначальных, я хочу, чтобы Иоанн не имел в уме своем ничего мирского и хранил бы ум свой неприкосновенным и чистым от всякого суетного пристрастия и пустой гордыни. Чтобы не хвалился своей мудростью и тем, чему научился, и не думал бы, что может постигнуть все в совершенстве до конца; напротив, пусть знает, что помышления его немощны и разум может погрешить, а потому пусть лучше заботится о том, чтобы ум его просвещался Богом.

— Что скажешь? — обратился игумен к Иоанну, довольный, что все благополучно разрешилось.

— Что же я могу сказать, отец игумен, — радостно ответил Иоанн, — я именно об этом мечтал все годы.

— Но я еще не все сказал. Есть главное условие, — перебил старец обрадованного Иоанна. — Я возьму тебя при условии, что ты обещаешь никогда не писать никаких писем и прочих ученых трудов. Коли ты пришел в лавру, чтобы стать монахом, навсегда оставь все бесплодные мечтания и сочинения ума. Пост, молитва и труд будут единственным твоим деланием в монастыре.

До сознания Иоанна не сразу дошел смысл сказанного старцем. А когда дошел, все внутри него похолодело, а потом его бросило в жар. Он растерянно улыбался, оглядывая всех стоящих, словно ища в них поддержки. Монахи стояли в суровом молчании, ожидая, что ответит Иоанн. А он не знал, что ему отвечать. «Да и зачем я здесь? — мелькнуло в его сознании. — Ведь я шел сюда именно ради того, от чего теперь требуют меня отречься. Да возможно ли это? Может быть, я не так все понял?»

— Скажи мне, отец честной, на какое время ты даешь мне это правило? — дрожащим от волнения голосом спросил Иоанн.

— Навсегда. На всю твою оставшуюся жизнь, — твердо произнес старец, глядя прямо в глаза Иоанну.

— На всю жизнь, — как эхо повторил Иоанн, и тут же словно кто-то ему шепнул на ухо: «Надо сейчас просто уйти отсюда, и все».

Вдруг Иоанн почувствовал такую слабость в ногах, что ему пришлось опуститься на колени. Он поднял свой взгляд на старца. Иоанн хотел сказать, что это послушание сверх его сил, но горло сдавил спазм, и он не мог произнести даже слова. Иоанн только смотрел на старца, и взгляд его выражал мольбу: «Ты же знаешь, что дать этот обет для меня все равно что умереть. Понимаешь ли ты это, отче Диодоре?» — «Понимаю, — отвечали ему глаза старца, — понимаю, а потому и требую этого обета. Ведь ты сюда пришел умереть для мира, так умри. Умри, чтоб возродиться к иной жизни». «Какая же может быть жизнь, если вместе с этим обетом умрет моя душа?» — говорили полные отчаяния глаза Иоанна. Но глаза старца, продолжавшие сурово взирать на совсем растерянного и подавленного горем Иоанна, говорили ему: «Кто сбережет душу, тот потеряет ее, а кто потеряет ее ради Христа, тот сбережет. Господь силен воскресить душу, умершую ради Него», — отвечал ему взгляд старца.

— Пусть будет так, как ты сказал, преподобный Диодор, — наконец выдавил из себя осипшим голосом Иоанн.

Старец подошел к коленопреклоненному Иоанну и протянул ему свою иссохшую, костлявую руку. Иоанн взялся за эту руку, и она, несмотря на немощный вид старца, оказалась довольно-таки сильной, и эта сила передалась ему. Опираясь на руку старца, Иоанн встал. Ноги его плохо слушались и дрожали, но, превозмогая эту слабость, он побрел вслед за своим наставником.