Страница 41 из 54
Получив это письмо от римского первосвященника, Лев пришел в великое негодование. В письме папа Римский извещал, что до Запада уже дошло известие о случившемся у Халкопратийских врат, поскольку в тот день на площади было много купцов из Европы. Описал папа и реакцию западных королей на это известие: «Когда они проведали каждый в своей земле о твоих детских выходках, — писал папа Григорий, — то бросили на землю твои изображения и царапали твое лицо и отвергли власть твою». Архиепископ Ефесский Феодосий, ознакомившись с письмом, возмущался: «Как это может епископ Рима своего собрата назвать дураком, неужели он не знает, что по слову Христа подлежит за это геенне огненной?» Самого Льва больше всего задело то, что папа указал ему на неправомерность его действий. В ответном письме папе Григорию он гордо писал: «Я царь и вместе с тем священник, и не тебе мне указывать, что делать в моем царстве, а что не следует делать. Царство мне поручено Христом Богом нашим, а не тобой, епископом Рима. Если мне надлежит действовать согласно постановлениям отцов Церкви, то почему-то я не вижу ни одного постановления относительно икон ни на одном из шести Вселенских Соборов...»
Но все же, отослав письмо, Лев задумался над тем, что на борьбу против икон необходима и санкция Церкви в лице Константинопольского патриарха. Однако чувствуя, что патриарх не пойдет навстречу его пожеланиям, Лев все откладывал серьезный разговор с Германом в надежде, что престарелый патриарх скоро умрет и на его место можно поставить более сговорчивого. Вскоре император получил непримиримый ответ от папы Григория, в котором тот писал: «Богохранимый император и во Христе брат! Грамоту твою, отправленную с легатом Руфимом, мы получили, и сама жизнь моя стала мне в тягость, так как ты не изменил своего убеждения, но остаешься при тех же заблуждениях. Ты пишешь: "Я император и священник". Да, императоры, бывшие прежде тебя, доказали это и словом и делом: они созидали церкви и заботились о них; ревнуя о православной вере, они вместе с архиереями исследовали и отстаивали истину. Вот священники и императоры! Они доказали это самым делом. Ты же с тех пор, как получил власть, не вполне стал соблюдать определение отцов, но, найдя святые храмы украшенными, ты лишил их этих украшений и опустошил... теперь мы увещаем тебя: покайся! Обратись! Вникни в истину и сохрани ее в том виде, в котором ты ее нашел и получил». После этого послания папы император не выдержал и пригласил к себе патриарха для дружеской беседы, надеясь убедить старца в своей правоте.
Патриарх Герман, предчувствуя, для какого разговора он позван Львом, входил в покои императора с тяжелым сердцем. В это время спешивший за ним следом синкелл Анастасий нечаянно наступил сзади на мантию патриарха. Герман в раздражении повернулся к своему помощнику:
— Не спеши, Анастасий, еще успеешь поездить по ипподрому[76].
Синкелл с недоумением воззрился на патриарха, не понимая значения его слов. Но Герман, уже отвернувшись от Анастасия, благословлял василевса. Лев приветливо встретил патриарха и наговорил ему всяких похвал, отметив мудрость и святость служения первосвятителя. Затем он незаметно перевел речь к своему указу против икон, стараясь подчеркнуть, что его действия направлены только на благо Церкви и государства. Патриарх, нахмурившись, слушал василевса, а потом неожиданно как бы в задумчивости промолвил:
— Я слышал пророчество одного святого мужа, что некогда настанет гонение на святые иконы, но это должно свершиться не в твое царствование.
Лев озадаченно замолчал. Но, подумав немного, с интересом спросил:
— А в чье же царствование?
— Это будет при Кононе, — спокойно отвечал Герман.
— А ведь мое имя, данное мне при святом крещении, и есть Конон, — усмехнулся император, — Львом меня назвали уже при Юстиниане. Значит, пророчество верно говорит. Только пророчество это для того сказано, чтобы пришел тот, кто освободит Церковь Святую от суеверия идолопоклонного.
— Да не совершится этого зла в твое царство! — осенил себя крестным знамением Герман. — Вспомни, василевс, как в Святой Софии перед своей коронацией ты подписал пурпурными чернилами царскую клятву, в которой обещал соблюдать непорочно святую веру, ничего не уничтожая из преданий святых апостолов и богодухновенных отцов, и обещал не приносить ничего нового, противного христианской вере.
— Вот именно, — воскликнул Лев, — для того чтобы исполнить клятву и соблюсти непорочно святую веру, я и хочу очистить ее от главного порока — идолопоклонства.
— Я очень надеюсь, василевс, — сказал перед уходом патриарх, — что ты не захочешь быть предтечей антихриста и совершить это зло.
Расстроенный разговором с императором, Герман, придя к себе в патриаршии покои, сел писать письмо к папе Григорию в Рим. В письме он сообщал о попытках Льва склонить его к иконоборчеству и о своем сопротивлении императору. Через некоторое время он получил от папы Григория письмо с выражением полного восторга по поводу стойкости и мужества собрата. «...Лишь только получил известие о твоем послании, воспрянул я от великой радости, ожил духом, — писал Григорий Герману. — Подтверждением моего слова служит ежечасное воспоминание о твоей высокой доблести, достохвальный и богоизбранный муж!» Но никакие самые восторженные похвалы от папы Римского не могли уже спасти положения. Над Германом сгущались тучи, и он ощущал это все более и более, наблюдая наглое поведение своего синкелла Анастасия.
7 января 730 года от Рождества Христова, в 13 год своего царствования, в третий день недели, император пригласил патриарха на силенций[77], который заседал в зале трибунала. Здесь Лев решительно поставил перед Германом вопрос об иконах.
— Так скажи нам, блаженнейший Герман, свое первосвятительское слово, как нам надлежит бороться с идольскими изображениями?
— После того, — начал свою речь патриарх, — как Владыка и Спас наш воплотился от честных кровей Пресвятой Богородицы и исполнил все Божественные предначертания о спасении нашем, — уничтожена всякая служба идолам и все идольские изображения преданы огню. Прошло уже более семисот лет после того, как подвизались апостолы и возвестили миру спасительное учение Христово. За эти семьсот лет было весьма много праведных и преподобных отцов, и ни один из них не похулил святых икон, почитаемых в Церкви с самой древности.
В своей довольно-таки пространной речи патриарх привел много примеров о почитании святых икон со времен Христа, но он видел, что его никто не слушает. Тогда патриарх замолчал.
Попросил слова у императора архиепископ Ефесский Феодосий.
— Боголюбезный и блаженнейший Герман правильно сказал о том, что со времен Христа и апостолов идолы уничтожались, и это было исполнением Божественного закона. Но мы не можем согласиться с боголюбезным Германом, что якобы все отцы Церкви Христовой не похулили икон. Тому мы знаем многие примеры. Евсевий Кесарийский запрещает иметь икону сестре императора Констанции, говоря, что Божественная природа неизобразима; он пишет: «Кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистающие лучи свет славы и достоинства Христа?» Святой Епифаний Кипрский, увидев в Палестинской церкви завесу с изображением человека, разорвал эту завесу и отдал ее на покрытие гроба какого-то нищего, а в церковь подарил новый кусок материи. На западе, в Испании, на Эльвирском соборе было принято постановление против стенной живописи в церквах.
Ефесский архиепископ приводил еще и другие примеры, торжествующе поглядывая на патриарха. Когда он закончил, Лев опять обратился к патриарху, предложив ему не настаивать на своем ошибочном мнении, а склониться к мнению всех членов силенция и подписать эдикт против икон. Герман понял, что ему не уйти от прямого ответа, поэтому встал и с горечью воскликнул:
— Если я Иона, бросьте меня в море, но, государь, без Вселенского Собора я не могу изменить веры. А потому я слагаю с себя знаки своего высокого сана, дабы не участвовать в делах ваших.
76
Эти слова Германа оказались пророческими, так как Анастасий, будучи патриархом при императоре Константине Копрониме, принял участие в дворцовом перевороте, и Константин повелел раздеть его донага и возить на осле задом наперед по ипподрому на потеху толпе.
77
Силенций – конфиденциальный совет представителей духовенства и синклита.