Страница 9 из 86
6
А теперь вы растянули под моими ногами тент. В сумерках его зеленый цвет кажется серым. И я знаю, что там, внизу, вы нагреваете землю, но до меня тепло совсем не доходит.
Смогу ли я когда-нибудь еще чувствовать тепло? А мог ли я чувствовать его прежде? Я жил далеко на отшибе и считал себя свободным от вашего мира, но разве это была свобода?
Но больше мне не нужно вашего тепла, того, каким вы его понимаете. Тепло вокруг меня, я не одинок. Точнее, я и есть сейчас само одиночество, его сердце. Или я был им еще при жизни? Теперь во мне сама суть одиночества, его тайна, к разгадке которой мы лишь приближаемся. Может быть, это химическая реакция, в сущности простая, но такая всеобъемлющая, делающая возможными наши восприятия, в свою очередь образующие наше сознание — основу вселенной, которую мы считаем своей. Днем и ночью горят лампы в лабораториях. Когда мы взломаем этот код, мы узнаем все и потом сможем отдыхать, смеяться или кричать. Закончить. А что до этого?
Блуждать, работать, искать ответы на всевозможные вопросы.
Меня не удивляет то, что вы делаете.
Снег тает, стекает ручьями, но вы ничего не найдете. Поэтому уберите навес, возьмите кран и снимите меня. Я чуждый фрукт на этом дереве. Я не должен здесь висеть. Вот уже ветка трещит. Даже дерево протестует, неужели вы не слышите?
Да, именно, вы же глухи! Подумать только, как быстро человек все забывает. И что могут сделать с ним его собственные блуждающие мысли, куда завести?
— Мама, ты не знаешь, где мои тени? — доносится из ванной голос Туве — растерянный, рассерженный, озабоченный и в то же время исполненный упорства, настойчивости и почти пугающей целеустремленности.
Тени? Малин не может вспомнить, когда Туве красилась в последний раз, но это было точно не вчера, и задается вопросом, что же произошло сегодня.
— Тебе нужны тени? — спрашивает Малин с дивана.
Новости уже начались. Человек на дереве у них третий по значимости после инициативы премьер-министра и сообщения какого-то синоптика, утверждающего, что нынешний мороз окончательно доказывает наступление нового ледникового периода, который покроет страну метровой толщей льда, прочного, как гранит.
— А как ты думаешь, зачем я спрашиваю?
— Ты встречаешься с парнем?
В ванной становится тихо, потом слышится: «Черт!» — очевидно, несессер из шкафчика падает на пол.
— Вот они, — раздается затем. — Мама, я их нашла!
— Отлично!
Мужчина-репортер из редакции региональной новостной программы «Эстнютт» передает с места преступления. Оно окутано мраком, и только прожекторы освещают тент на заднем плане. Можно различить и тело на дереве, особенно если знать, что оно там висит.
«Я нахожусь здесь, на продуваемом ледяным ветром поле, в нескольких милях от Линчёпинга. Полиция…»
«Люди по всей стране сидят и смотрят то же, что и я, — размышляет Малин. — И их интересует одно и то же: кем он был? как он попал туда? кто это сделал?
В глазах телезрителей я — носитель истины, и это я должна позаботиться о том, чтобы зло было наказано. Я тот, кто усмиряет беспокойство и утверждает безопасность. Но в действительности все никогда не бывает так просто. Истина всегда лишь набросок, переливающийся всевозможными оттенками, в целом неуловимый. Истина — это все и ничего. Но часы идут — тик-так, — и возрастает нетерпение тех, кто ждет чего-то нового, лучшего, понятного».
— Мама, можно мне взять твои духи?
Духи?
«У нее же свидание, — догадывается Малин. — Первое. — И тут же возникают вопросы: с кем? когда?»
Тысячи вопросов, предчувствий и тревожных мыслей, сотни различных образов успевают промелькнуть в ее голове за долю секунды.
— Кто он, с кем ты встречаешься?
— Никто. Можно взять духи?
— Конечно.
«…Тело все еще висит».
Камера отъезжает в сторону, экран залит мраком, и в этом мраке раскачивается тело: туда-сюда. Малин хочет переключить канал, но не может оторваться. Вечерняя встреча с прессой, Карим Акбар в отутюженном костюме в конференц-зале полицейского участка. Черные волосы тщательно зачесаны назад, лицо серьезное, но во взгляде читается то, чего он не в состоянии скрыть: его любовь к свету софитов, который придает ему сил.
— Мы еще не знаем, было ли это убийством.
На переднем плане микрофон четвертого канала. Вопрос задают несколько журналистов одновременно, Малин различает голос Даниэля Хёгфельдта:
— Почему вы до сих пор не снимете тело?
Даниэль.
Чем ты занят сейчас?
— Потому что нужно обследовать место преступления, — уверенно отвечает Карим. — Нам же толком ничего не известно, но мы стараемся быть объективными.
— Мама, ты не видела мой красный джемпер? — Теперь голос Туве доносится из ее комнаты.
— Ты смотрела в ящике в шкафу?
Проходит несколько секунд, после чего голос торжественно возвещает:
— Да, он здесь!
«Отлично», — думает Малин. Затем она размышляет о том, что должна означать объективность, о которой говорит Карим: что расследующим дело придется обойти все дома и хутора в радиусе трех километров от дерева, стучаться к фермерам, слоняться по электричкам, беспокоить сидящих дома на больничном. И слышать: «Ах это! Нет, я ничего не видел». «Я спал в это время». «В такой мороз я предпочитаю сидеть дома». «Я забочусь о своем здоровье, это прежде всего».
У Юхана и Бёрье будет то же, что и у нее и Зака: никто ничего не знает и не видел, как будто тело весом в полторы сотни килограммов само подлетело к дереву и закрепило себя петлей в надежде привлечь всеобщее внимание.
Снова диктор: «Разумеется, мы продолжаем следить за событиями в Линчёпинге». Пауза. «В Лондоне…»
— Я читала в Интернете, — говорит Туве, появившись в дверях гостиной. — Ты тоже участвуешь в этом?
Но Малин не отвечает, лишь молча смотрит на дочь. Это уже не тот ребенок, который утром лежал в постели, не та маленькая девочка, которая еще четверть часа назад зашла в ванную. Она накрасилась, сделала прическу, и что-то произошло — теперь в ней чувствуется женщина.
— Мама? Мама, ay!
— Какая ты красивая!
— Да, я иду в кино.
— Да, я работаю с этим делом.
— Хорошо, тогда, наверное, лучше, если завтра я побуду у папы, так ты сможешь работать допоздна.
— Туве, милая, не говори так.
— Я пошла. Дома буду около одиннадцати. Последний сеанс как раз закончится, а перед этим нам надо перекусить.
— С кем ты будешь?
— С Анной.
— А если я скажу, что не верю, что ты ответишь?
Туве пожимает плечами:
— Мы будем смотреть новый фильм Тома Круза.
И она называет фильм, о котором Малин ничего не знает. Насколько тщательно подходит Туве к выбору книг, настолько всеядна она в отношении фильмов.
— Впервые слышу.
— Но, мама, что ты вообще понимаешь в таких вещах!
Туве поворачивается и исчезает из поля зрения. Слышно, как она возится в прихожей.
— Тебе нужны деньги? — окликает Малин.
— Нет.
Малин хочется пойти за ней следом, потому что не верит. Но знает, что не должна, не может, не пойдет. Или как раз наоборот, должна?
— Пока.
Тревожно.
Юхан Якобссон, Бёрье Сверд, Зак — все родители знают эту тревогу.
На улице холодно.
— Пока, Туве.
И Малин остается в пустой квартире.
При помощи дистанционного пульта она выключает телевизор, откидывается на спинку дивана и делает глоток текилы, той, что налила себе перед ужином.
Они с Заком уже съездили в Буренсберг и допросили любовницу Лидберга. Женщине около сорока, она не красавица, но и не дурна собой — одна из многих обыкновенных женщин, жаждущих излить на кого-нибудь свои чувства. Предложив гостям кофе с булочками домашней выпечки, она рассказала, как была одинока и не имела работы, как однажды решилась попытать счастья там, где, по ее мнению, был шанс. «Это нелегко, — говорила любовница Петера Лидберга. — Или ты слишком стара, или не имеешь подходящего образования. Но в конце концов все наладилось».